Демократия в России далеко еще не развернулась и остается в порядке дня, но уже раздаются голоса, высказывающие сомнения в ее первостепенной ценности. И самое интересное, что эти голоса принадлежат отнюдь не обскурантам.

Очень много и упорно пишет о проблемах демократии Юлия Латынина, приводя в пример ее излишества в странах Западной Европы. Главное возражение – против всеобщего избирательного права, создающего диктат паразитических клиентов вэлфэр-стэйт. Демократия, так можно понять Ю.Латынину, должна быть цензовой, то есть предоставлять права социально ответственным гражданам, обладающим самостоятельно нажитым имуществом или серьезным образованием.

В начале января в "Новой газете" интересно высказался о демократии художник и писатель Максим Кантор. Он считает, что парламент должен избираться не анонимным избирателем, а представителями разнообразных профессий и общественных групп – такими, скажем, как учителя, врачи, пенсионеры, матери или даже учащиеся. Парламент должен быть не инструментом борьбы политических партий, а исключительно представительством вот таких конкретных социальных групп. Максим Кантор не называет такой государственной порядок по имени, но имя давно уже известно – это корпоративное государство.

Через несколько дней в той же "Новой газете" с сомнениями в демократии выступил культуролог Михаил Ямпольский. Здесь пошли в ход аргументы экзистенциальной философии. Автора интересует не столько право голоса, сколько само его понятие. Голос – это интимная глубина человеческого существования, не сводимого к тем или иным сиюминутным нуждам, а эту глубину невозможно реализовать в порядке политической борьбы и парламентского представительства. Голос человека отчуждается в процессе такой борьбы и присваивается корыстными политиками.

Нельзя сказать, что все эти точки зрения бессмысленны, в них есть немалая правда. Но контраргументы не менее весомы. Начнем с всеобщего избирательного права – а почему, собственно, оно предоставляется всем? Для этого нужно всего-навсего вспомнить историю вопроса. Не уходя в подробности этой истории, достаточно сказать, что всеобщее избирательное право стало таковым в результате опыта двух мировых войн, бывших тотальными войнами, затрагивавшими всё население воюющих стран. Но если государство распоряжается таким фундаментальным правом, как право человека на жизнь, ведь чем-то это нужно компенсировать. За такое, так сказать, налогообложение – отчуждение человеческой жизни в пользу государственного интереса – и компенсация должна быть максимальной. А это и есть всеобщее избирательное право. Так что тут важен вопрос не о ценности самого этого права, а порядок, смысл и резон его происхождения.

По поводу корпоративного государства нужно тоже кое-что вспомнить. Этот проект возник после первой мировой войны (а кое-где и раньше, например, в движении французского синдикализма) и противопоставлялся как раз изжившей себя, как многим казалось, демократии. И тут шел в действие аргумент, который сегодня выставляет М.Ямпольский: голос человека, взятого не в полноте его существования или даже в конкретике его профессиональной жизни, - это пустой, искусственный, ничего и никого не выражающий голос. Человек, представленный в его живой социальной страте, в его корпорации, уже полнее, конкретнее. Это идея корпоративного государства была высказана Муссолини, начавшего ее реализовать после прихода к власти, и поначалу была встречена сочувствием очень известных и заслуживающих доверия людей. Например, Бертран Рассел с симпатией говорил о Муссолини. Бернард Шоу в том же плане высказывался, а из русских – Николай Бердяев. Интересно, что Бердяев – и не он один, а многие иностранцы, знакомившиеся в те раннесоветские годы с "русским экспериментом", - сочувственно отзывались об идее Советов, понятых как орудие рабочего самоуправления и представительства. Это и был пример "корпорации". Но вспомним, к чему это привело: к полному их выхолащиванию и превращению в бессильный придаток большевистской партии, бывшей монопольным носителем как раз политической власти. Надо думать, что судьба корпораций в муссолиниевской Италии, во франкистской Испании и Португалии Салазара была примерно такой же. Корпоративное государство подпадает под неограниченную власть диктатора, потому что в ней не предусмотрен механизм контроля над властью.

Всё это показывает незаменимость демократии как именно политического института и необходимость самой политики как средства достижения, осуществления и смены власти.

В приведенных текстах и аргументах политика подменяется философскими и культурно-историческими медитациями. А ведь главный инстинкт настоящего политика – не критика тех или иных инструментов политической жизни, а умение пользоваться ими. Критики демократии не замечают ее главной убойной силы: она, как ничто другое, способна ограничивать власть, обеспечивать сменяемость власти, не давать власти засиживаться. И на это работает сам формальный принцип демократии, система выборов, если эти выборы, понятно, прозрачные и честные. Вот тот колоссальный политический плюс демократии, который сводит на нет все ее философски усматриваемые минусы. Конечно, демократия – это не цель, а средство. Но такое средство, без которого трудно рассчитывать на достижение каких-либо высоких человеческих целей. Засилие несменяемой власти, всё подминающей под себя, не дает реализоваться никаким приватным человеческим целям.

Идя в бой, нельзя выбрасывать оружие. Высоколобые комментаторы, о которых шла речь, предлагают именно это.