Владимир Кара-Мурза: Умер известный литературовед Станислав Рассадин. Он скончался после инсульта в реанимации 81-й больницы. 4 марта ему исполнилось 77 лет.
Критик и литературовед, публицист и просветитель он начал с того, что представил всю мировую словесность как заманчивую и бесконечно интересную "страну литературных героев". Радиопередачи «"В стране литературных героев" скрасили пионерское детство нескольких поколений нынешних, теперь диски с этими записями слушают их дети. Выпускник московского филологического факультета, он работал в издательстве "Молодая гвардия" и журнале "Юность". Писал о Николае Носове и о детской поэзии. В 1970-е посвятил книги Ярославу Смелякову и Кайсыну Кулиеву, а в 1990-е — Осипу Мандельштаму, Александру Галичу и Булату Окуджаве.
Его самыми знаменитыми книгами стали «"Русские, или Из дворян в интеллигенты" и "Русская литература: от Фонвизина до Бродского". Творческий дух "шестидесятничества" подразумевал обязательную игру: рядом с "серьезной" литературной хроникой Рассадин и Сарнов в соавторстве с Лазарем Лазаревым разместили и свою, пародийную летопись. Сборник "Липовые аллеи" вместил множество пародий на прозаиков и поэтов — от Валентина Катаева до Александра Солженицына, от Константина Симонова до Андрея Вознесенского.
Он придумал термин "шестидесятники", но сам же и критиковал слишком прямолинейную его трактовку.
Литературоведа и писателя Станислава Рассадина, идеолога "шестидесятничества" - вспоминают его коллеги и друзья – Олег Хлебников, поэт, зам главного редактора "Новой газеты", Алла Гербер, президент фонда "Холокост", Мариэтта Чудакова, литературовед и Андрей Дементьев, бывший главный редактор журнала "Юность". Когда вы познакомились со Станиславом Борисовичем, и какими он отличался человеческими качествами?
Олег Хлебников: Довольно давно. Я тогда работал в "Огоньке", это был коротичевский уже "Огонек", вполне прогрессивный. Я заведовал отделом литературы, а Станислав Борисович был наш постоянный и любимый автор. Тогда всерьез мы с ним познакомились, и дружба эта длилась до сегодняшнего дня. Потом – это была инициатива Юры Щекочихина, который обладал потрясающей интуицией, вроде бы какой-то далекий от сферы деятельности Рассадина, но чувствовал, насколько это явление, насколько это важный человек, его сосватал в "Новую газету" – это было в 96 году, скоро после моего прихода туда. Он даже со мной советовался. Но что там было советоваться – это была замечательная и правильная идея. На протяжение всех этих лет мы были еще и коллегами. Но главное, что мы были друзьями, он был мой старший друг, таких у меня больше не осталось.
Владимир Кара-Мурза: Каково значение фигуры Станислава Рассадина в российской словесности?
Алла Гербер: Я думаю, еще до конца может быть неоцененное, но неоценимое. Потому что то, что писал, как думал, как говорил, как существовал в литературе и в жизни Станислав Рассадин – это явление абсолютно уникальное. Во-первых, это уникальная эрудиция, я не знаю, чего он не знал, просто даже не могу этого вспомнить. Я пришла в "Юность", когда Станислав Рассадин уже там не работал, он был заведующим отделом критики, но он был постоянным обитателем нашего журнала, он был постоянным автором, постоянным соучастником всех тогдашних посиделок в "Юности", тогдашних замечательных выпиваний, когда обсуждалось все на свете, и литература, и не литература, и прошлое, и будущее. Столько, сколько знал, сколько читал и как думал, и как анализировал, и как глубоко мыслил Станислав, пожалуй, второго такого я просто не знаю человека. Я вспоминаю, он очень дружил с Мишей Козаковым, они были очень близкими друзьями, когда Миша умер, то, по-моему, для Стасика это была почти как потеря самого себя, как уход тоже частичный из жизни. Он очень дорожил этой дружбой. Так вот, все книги Миши, все его тоже незаурядные интеллектуальные размышления, все всегда Миша отдавал сначала Стасику для того, чтобы услышать, что он скажет, что он подумает. Потому что мера уважительности у Миши, который достаточно был едким, острым и не очень многих любил, просто в силу своего характера он был замечательный, неповторимый, но его преклонение перед Стасиком меня всегда поражало. Он даже говорил как-то по-другому, когда он о нем вслух мыслил, у него какие-то нежные интонации в голосе появлялись, потому что это был камертон всему, что происходило вокруг, что происходило в этой жизни и главное – в литературе. Но это все было вместе. Не нужно думать, что Стасик был таким кабинетным ученым, он был именно ученым, он был литературовед, критик, но он был именно ученый. Когда-то говорили, я помню, моя мама говорила, что мой прадедушка был ученый еврей, Стасик не был евреем, он был ученый человек. Он так много знал, что иногда становилось немного не по себе, и чувствовала себя я, общаясь с ним, всегда какую-то дистанцию, которую преодолеть не смогу никогда, у меня просто не хватит на это ни знаний, ни ума, ни таланта.
Владимир Кара-Мурза: Как состоялось ваше знакомство со Станиславом Рассадиным?
Андрей Дементьев: Заочно сначала состоялось, потому что в 1960 году он напечатал в журнале "Юность", который я потом возглавлял, статью "Шестидесятники", которая имела большой успех. И собственно он ввел это слово "шестидесятники", этот термин ввел в литературу, в критику, в наш обиход литературный. Правда, он потом сказал горькую фразу: шестидесятников убила перестройка. Вообще Станислав Борисович Рассадин был человек энциклопедических знаний, он прекрасно знал классику, прекрасно знал современную литературу. Кстати сказать, он в жизни был человеком добрым, отзывчивым, доброжелательным, дружил с замечательными людьми – с Булатом Окуджавой, с Бенедиктом Сарновым. С Сарновым они вели передачу литературную на радио и телевидении. Надо сказать, что он в жизни был отзывчивый, прямой, открытый, а писал он довольно резко, его пера боялись. И он мерил современную литературу по планке классики нашей российской, которая была очень высокой. И сам он занимался классикой, писал книги о классиках. Он был человеком, который очень много знал. Фактически он был ученый, он был литературовед, и в то же время популяризатор литературы, он очень много занимался поэзией. Я знаю его статьи о Кайсыне Кулиеве. Кайсын Кулиев тоже был членом редколлегии журнала "Юность", а Станислав Борисович Рассадин был с 1961 по 1963 год заведующим отделом критики журнала "Юность". И он придал этому отделу высоту, широту. Это был человек, который неповторим. Потому что он столько знал, так любил литературу и столько отдавал ей души, что второго такого, наверное, трудно найти. И это большая потеря для всех нас.
Владимир Кара-Мурза: Каково значение, по-вашему, фигуры Станислава Борисовича в российской литературе?
Мариэтта Чудакова: Позволю сначала, если я ничему не противоречу, обратиться ко времени нашего знакомства, его роли в моей жизни и в жизни Александра Павловича Чудакова, моего мужа и однокурсника. Он был нас старше, уже забыла, на курс или на два. И мы подружились после окончания, он жил недалеко от нас на Преображенке, мы жили в Сокольниках. И он сразу окунулся после университета в настоящую литературную жизнь. Надо сказать, в начале 60 годов она бурлила. Он попал в "Литературную газету", просто вокруг него закрутились самые замечательные люди. Жил он в деревянном домике рассохшемся на Преображенке вдвоем с бабушкой, которая была очень больная, у нее были ноги больные. Он свою комнату держал в полной чистоте. Хорошо помню, как деревянные полы приводил всегда в порядок. И у него мы познакомились за столом с Булатом Окуджавой, с Борисом Балтером, с Василием Аксеновым, с Эммой Коржавиной. Мы познакомились сразу после университета именно у него, под его гостеприимным кровом. Вот там было все проникнуто литературным воздухом. Стасик был литератором до мозга костей, конечно, в высшей степени не академическим ученым, он был настоящим литератором, способным на самые разные литературные жанры – от пародии до большой статьи, большой книги о нашей литературе. Впоследствии, последние лет 15 он был таким просветителем, объясняя широкому читателю, что такое была литература теперь уже все более далеких советских лет.
Но вообще помню первые годы, остроту его характеристик. Первый, второй год после университета он мне несколько раз открыл глаза. Я читала, Федин продолжал свою трилогию, "Костер" в "Новом мире", хорошим языком все написано. Я читала и как-то упомянула, он говорит: "О чем ты говоришь? "Костер"? Не надо это читать – это не литература". И так, как бывает вовремя сказанное слово, вдруг в секунду мне стало ясно, что так оно и есть. Он умел точно акценты расставить. И действительно, и журнал "Юность", и "Молодая гвардия", и "Литературная газета", он варился во всем этом. Он останется навсегда помимо прочего, помимо своих книг, фигурой 60 годов, яркой литературной фигурой с острым чувством времени, недаром его название статьи "Шестидесятники" стало термином, и литературы тех лет особенно. Очень острое чувство литературы и бесконечная ей преданность, которая, собственно и привлекала к нему тех, кто были настоящими нашими литераторами.
Владимир Кара-Мурза: Ирэна Лесневская, главный редактор и владелец журнала "Нью Таймс", скорбит об уходе талантливого современника.
Ирэна Лесневская: Прелестный милый человек, очень талантливый. Грустно. Когда-то в "Литературной газете", когда я работала, с ним сталкивалась, я совсем девчонка была. Конечно, читала все, что он писал, потому что он очень глубокий и яркий человек, блистательный язык у него. Один из последних. Очень грустно.
Владимир Кара-Мурза: Можно ли считать Станислава Борисовича своего рода инакомыслящим или диссидентом в классическом смысле этого слова?
Олег Хлебников: Потому можно, что он был мыслящий. Потому что у него никогда не было нечестности ни перед собой, ни перед словом. Я сейчас вспомнил одну его мысль, инакая она или нет, пусть определяют наши слушатели. Это сравнение застоя брежневского времени с нынешней нашей ситуацией, очень, по-моему, точно. Он говорил о том, что лицемерие лучше цинизма, потому что лицемерие предполагает знание и даже вроде бы уважение нормы, а цинизму это не надо. В данном случае не в пользу нашему времени. Это я очень примитивно излагаю его мысль. Нет, я не думаю, что его можно назвать диссидентом или еще какой-то ярлык повесить. Он был действительно честным перед людьми, собой, словом, перед другим, перед друзьями. Между прочим, очень важно то, что он умел так дружить. Вот это замечательное качество. Пушкин ставил дружбу выше любви - она бескорыстнее. И это подтвердил Рассадин, который при этом удивительно любил свою жену, она была единственным человеком, единственной женщиной. Это была такая трагедия, что она ушла раньше. Но даже все последние годы без нее он не был одиноким, хотя у них не было детей, потому что он умел дружить, он умел любить людей и друзей своих.
И что касается того, что я сейчас слышал в программе, действительно очень трудно определить: вот критик, вот литературовед, вот просветитель - все правильно и все-таки не совсем. Он был писателем о писателях, он был писателем о литературе, то есть это такое редкое умение, когда писатели становятся героями прозы. Это в русской литературе получилось у Иннокентия Анненского в книге "Отражение", это получилось у Тынянова, наверняка у Ходасевича в "Некрополе" и его книге "Державин". Кстати, книга "Державин" Ходасевича и книги Рассадина о Фонвизине и Сухово-Кобылине вполне сопоставимы по уровню. Это именно тот очень высокий уровень, это уровень лучших писателей Серебряного века, при этом шестидесятник.
Более того, сейчас с уходом Станислава Борисовича получилось, что у нас остался единственный знаковый шестидесятник Евтушенко, есть те, кого называют шестидесятниками, но знаковым предпоследним оказался Рассадин. При этом может быть более других шестидесятников он обеспечил потрясающую связь и Серебряным веком, и с 19 веком. Он, между прочим, сделал потрясающую антологию, если бы сейчас читали стихи, "Розы в снегу" называется - это поэты 19 века, помимо тех самых всем известных Пушкина, Лермонтова. Это антологии, грубо говоря, второго блестящего ряда русской поэзии. Поэтому Рассадин из тех шестидесятников, который связал времена, причем абсолютно естественно связал и Серебряный век, и 19 с тем, что принято считать шестидесятничеством, и с тем, что есть наше время. Потому что не надо забывать, что после той прежней хорошей "Литературной газеты", той прежней "Юности", он между прочим 15 лет проработал в "Новой газете" в качестве не только колумниста, где он откликался на политические события, но и в качестве автора замечательных литературоведческих, на мой взгляд, прежде всего просто блестящих вне определения жанра статей о литературе.
Владимир Кара-Мурза: Как по-вашему, Станиславу Борисовичу удавалось в эпоху компромиссов в советское время все-таки отстаивать и оставаться верным своим убеждениям?
Алла Гербер: Вы знаете, это было такое время, когда были писатели, были литераторы, были актеры и были режиссеры, которым это удавалось. Это было то самое время – 60 годы, когда можно было вопреки всему, несмотря ни на что. И у Стасика это была норма его существования. Олег очень правильно сказал, его нельзя назвать диссидентом в прямом смысле слова - это не было его поступком, как он мыслил, что он говорил, что он писал, всегда честно, всегда смело, всегда остро, всегда современно и очень во связи с тем, что было, прошлого и настоящего – это тоже очень точное замечание. Но для него его состояние, его мысли не было каким-то героическим поступком, что он на что-то шел, что-то отрицал, что-то утверждал. Это было для него совершенно органическое состояние, он писал как дышал, как он думал, как он думал, с друзьями, как он думал вслух, как он, наверное, думал про себя, все это и становилось фактом его литературы. Он блистательно писал. Он вровень писал, я не хочу сказать, что Рассадин - это Пушкин или Грибоедов или кто-то еще, но его авторское перо можно было поставить рядом с теми, о ком он писал. Там не было ни подобострастия, ни наоборот желания возвыситься, похлопывания панибратского по отношению к своим героям. Он писал об этих героях, и он был равен им по своему интеллекту, по своему уму, по своему пониманию.
Он действительно любил Алю, как он любил свою жену, как он ее берег, как он перед ней преклонялся, как он советовался с ней во всем. Это была действительно муза его жизни в самом прямом смысле слова. Потому что, мне кажется, я не понимала, когда ее не стало, как он сможет без нее. Он смог без нее, потому что он оставался с ней, потому что она все равно была его слушателем, она все равно была его единомышленником, соучастником его творчества. Он очень болел последние годы, он очень тяжело болел, практически не ходил, он не выходил из квартиры, он был прикован к стулу, к креслу, он был без ноги, у него был тяжелейший диабет. Олег, как никто это знает, что несмотря ни на что, он продолжал писать, он продолжал быть абсолютно современным и абсолютно замечательно консервативен в своем вкусе безукоризненном. И еще мне хотелось бы сказать, что он очень любил своих друзей, но он мог быть очень жестким, он мог не пощадить человека, с которым он был в чем-то не согласен. И его приговор была даже опасен. Он этого не боялся, он так жил, он так существовал.
Владимир Кара-Мурза: Как по-вашему, что позволяло Станиславу Борисовичу объединять вокруг себя столь разных людей, о которых вспоминают его друзья?
Андрей Дементьев: Вы знаете, я как-то очень давно в детстве видел такую картину: какой-то человек держит в руках журнал и кричит: "Статья Белинского!" - это было всегда событие. И так же было всегда событие, когда появлялись статьи или книги Станислава Рассадина. Он среди тех знаменитых людей, знаменитых писателей, о которых он писал, с которыми он дружил, он вместе с ними поднимал престиж тех изданий, где он печатался и где он работал - это журнал "Юность", "Литературная газета", другие издания. Дело все в том, что он умел дружить, и он в этой дружбе никогда не поддакивал, в этой дружбе никогда не приспосабливался, он всегда был самим собой – это объединяло вокруг него друзей. Потому что если он говорил, то он говорил такие слова, которые становились поступком. Потому что в те времена, во времена застоя, во времена тяжелые, в которых находилась литература, он своим словом, своими статьями, своими книгами совершал эти поступки мужества, порядочности, совестливости. Это объединяло людей. Я помню, что он писал замечательные статьи о Володе Соколове, о Давиде Самойлове, о Семене Липкине, о многих поэтах и прозаиках, о многих людях, которые тогда были или в опале или трудно было печататься, тот же Фазиль Искандер, тот Олег Чухонцев или Олег Хлебников. Он все замечал, всему давал оценку.
Владимир Кара-Мурза: Требовалось ли определенное мужество Станислава Борисовича, чтобы поддерживать опальных литераторов?
Мариэтта Чудакова: Знаете, у меня к мужеству в отношении себя и других людей, современников наших особый счет. Мужественны были те, кто готов был идти в лагерь за свои убеждения. Те, кто не шел в лагерь, не готов был, отделяю от них. Тогда были примеры мужества, когда люди ставили на кон свою жизнь и свободу. Не будем забывать про это, иногда про это забывается. По крайней мере, до середины 70 годов, во второй половине 70 годов, что там говорить, если люди попадали в лагерь на несколько лет даже в начале 80 годов, чуть ли последний, как известно, сиделец, мы в комиссии по помилованию посмеивались над ним, последний заключенный советский Феликс Светов вообще в 75 году умудрился сесть. Если по такому суровому счету времени то, наверное, мужество главное было у тех, кто на кон свою жизнь ставил и свободу за то, что теперь отражено в статье конституции, которую никто почти не читает, глава 29 часть 5 – цензура запрещается. Так что Стасик в той печатной жизни, которая была необычайно важна, кто-то должен был в России сохранять печатную жизнь, попросту скажем, страна такая большая, что сказать: нам наплевать, что там печатают, нам важно только свои убеждения по-настоящему защищать, рискуя свободой, всем предложить, наверное, неправильно было. Стасик поддерживал воздух литературный, нужную температуру литературного воздуха. Его могли читать от Кушки до Владивостока, его серьезное литературное слово, честное, несомненно. Он стремился быть честным, что было очень непросто. Сейчас даже нельзя объяснить словами, какой напор редакторский не просто выбросить это, а еще вписать это или это. Сохранить адекватность самому себе было очень и очень трудно. На мой взгляд, Стасику Рассадину во многом удавалось. И это весьма серьезная заслуга. Повторяю, кто-то должен был поддерживать нужную температуру в литературном котле времени, он относился к этим людям.
Владимир Кара-Мурза: Писатель Николай Шмелев, бывший народный депутат СССР, ценил здравый смысл ушедшего ровесника.
Николай Шмелев: По инерции даже помню - Стасик называл, но ни малейшей близости не было. Он умница был – это я могу вам и так подтвердить. По-моему, близок по характеру мне, не белый и не красный, не левый и не правый, а скорее здравого смысла человек. Вот и все, пожалуй, много я не могу сказать.
Владимир Кара-Мурза: Слушаем вопрос из Санкт-Петербурга от радиослушателя Федора.
Слушатель: Здравствуйте. Вы знаете, то, что сегодня произошло, меня тоже шокировало. Конечно, я принадлежу совсем к другому поколению, но мне было очень неприятно услышать трагическое известие о смерти Станислава Рассадина. Дело в том, что я при всем критическом отношении к "Новой газете" тоже часто читал в интернете его статьи, его неспешный своеобразный слог, очень вдумчивый. Действительно у него удивительное чувство меры, удивительный вкус, потрясающие знания энциклопедические. Понимаете, очень страшно, что уходят люди, которые составляют душевную ткань нашей культуры, светлая плеяда шестидесятников, людей, которые определяли смыслы, куда мы идем, к чему стремимся, у которых, несмотря на их мягкость, светлость, был все-таки стержень очень серьезный. Я не вижу в молодежи этих качеств, мне страшно. Посмотрите, когда-то в России церковь была духовной силой, которая держала народ, куда-то вела. Сейчас церковь нечто злобное, страшное, нечто крайне реакционное. Интеллигенция сейчас получила удар в силу ряда обстоятельств и во многом деморализована. А какая, на ваш взгляд, будет сила, кто будет вести, в хорошем смысле сплачивать народ, давать какие-то смыслы, давать жизнь, духовную пищу? Кто будет это делать в текущем веке, кто озарит смысл нашего народа какими-то новыми идеями? Вот что меня очень волнует, я хочу узнать ваше мнение.
Владимир Кара-Мурза: Пришли ли на смену шестидесятникам новые какие-то идейные авторитеты для российского общества?
Олег Хлебников: Всегда приходят те, кто затребован. У меня есть полное ощущение, что была карикатура, по-моему, Венгерского: стоит на трибуне фельдфебель, а перед ним маршируют ряды Наполеонов. Наполеон всегда возникает, когда он затребован. Есть некое математическое ожидание чего-то, прихода кого-то, и когда оно действительно становится общественным ожиданием, тогда эти люди появляются. Меня как раз на некоторый оптимизм настроило то, что было на Болотной, на проспекте Сахарова. Там были действительно люди, сейчас это модное слово, не люблю его – креативные. Я уверен, что из них есть достаточное количество тех, кто может порождать новые смыслы. Есть таковые и среди людей пишущих, но внимание к тому, что сейчас пишется, крайне понижено. Когда оно некоторым образом повысится, тогда окажется, что уже что-то было и что-то есть, и еще что-то новое от этого внимания будет. Это ожидание, как спрос – предложение, немного работает и это. Потому что кто-то пишет и в стол, мы не знаем, что написано за это время. Я, кстати, как раз очень ценил Станислава Борисовича за то, что он никогда не был снобом, у него никогда не было такого отношения, что ничего не может возникнуть, ничего нового нет, все ниже какого-то уровня. Он очень интересовался современной литературой. Да, она его по большей части не устраивала, но что-то в ней он замечал. Чем больше будем замечать, тем больше в ней и будет того, что стоит замечать, как ни странно, закон, мне кажется, такой.
Владимир Кара-Мурза: Как по-вашему, сам термин "шестидесятники", который ввел в обиход Станислав Борисович, он достаточно ли объяснен или какой-то таинственный смысл несет до сих пор?
Алла Гербер: Есть в нем какой-то таинственный смысл. Я пришла в "Юность" как раз в 60 годы и была в отделе публицистики, всегда для меня было большим счастьем, что рядом со мной такие люди как Стасик, как Вася Аксенов, как Андрей Вознесенский и так далее. Действительно, был какой-то прорыв литературы к людям, и люди этого ждали, люди этого хотели. Вспомните, что творилось – чуть ли не стадионы собирали поэты. Вспомните, что творилось у памятника Маяковскому, что было в Политехническом. Была колоссальная в этом потребность. Я думаю, что те, кто сейчас пришел на Болотную, пришел на проспект Сахарова, я видела очень много лиц воодушевленных, они может быть себя как-то не проявили, мы еще не знаем их имена, мы не знаем, кто они и узнаем ли когда-нибудь. Но то, что идет какое-то созревание, как бывает, когда в горшочек опустишь маленький стебелечек, и он вдруг начинает расти и вроде ты не очень поливал, а вот почти целый куст. Мне кажется, что сейчас эти стебельки, эти корешки есть, существуют и в них есть потребность в обществе. Замечательный вопрос был задан, потому что тот, кто нас спросил об этом - это тоже человек из общества, это тоже наш современник, я не знаю, сколько ему лет, жажда смыслов очень своевременна. И я думаю, что эти смыслы будут в конце концов сформулированы, они уже, конечно, есть. И сейчас возбуждение почвы на глазах происходит.
Владимир Кара-Мурза: Чем вы объясняете некоторый спад интереса к литературе, ощущается ли падение авторитета современной литературы в обществе?
Андрей Дементьев: Об этом очень много говорилось, писалось, тут много причин - и телевидение, и ситуация, и социальное расслоение, и отвлечение молодежи в интернет, где только информация, где все вторично, а первично все-таки слово. Это все в конечном счете пройдет. В память о писателе Станиславе Рассудове, замечательном критике, литературоведе, об ученом, человеке, который сыграл огромную роль в становлении духовности в нашем обществе, я бы в память о нем просил бы всех - обратитесь к его книгам, прочтите их. Те, кто не читал, обязательно прочтите, кто читал, знает - еще раз перечтите. Потому что это поколение, это слово о нашем поколении, это слово не только о поколениях уходящих, это слово и о поколении молодых. Он умел видеть в сегодняшнем дне завтрашний день. Прочтите его книги.
Владимир Кара-Мурза: Слушаем вопрос москвича Анатолия.
Слушатель: У меня простой вопрос: могли ли существовать в виде такого социально-культурного явления шестидесятники, если бы в стране были буржуазные, рыночные отношения?
Мариэтта Чудакова: Мне кажется, не полностью ответили на вопрос предыдущего слушателя. Понимаете, он задал вопрос: кто же сейчас занимается просвещением и занимается ли кто-то сейчас духовным просвещением. Я слушала и думаю: боже мой, целый слой у нас в России замечательный, который остается вне внимания общества. Я два года объезжаю на машине российских библиотекарей, была в 50-60 регионах, городах и поселках. У нас есть потрясающий слой, который за зарплату 5-7 тысяч ведут самую настоящую просветительскую работу. В советское время это было совершенно другое дело, они были обязаны пропагандировать "Малую землю" Брежнева, прочее, сейчас наши властители, слава богу, не ударились в литературу пока еще, все впереди, наверное. И они занимаются настоящим просветительством. Я возила им вместе со своим младшим сотоварищем Андреем Мосиным книги самые разные, в основе были четыре книги для учителя в рубрике "Уроки 90-х", о самом тяжелом, книги, поясняющие 90 годы, затоптанные и оставшиеся непонятными. В пятницу в 16 часов в кабинете Гайдара в Институте экономического развития будут подводиться итоги конкурса, которые подводили в течение 8-10 месяцев, конкурса библиотекарей. И съезжаются люди из самых разных мест, приславшие свои потрясающие буклеты, интереснейшие сочинения. Приезжают девочки из Оренбурга, учащиеся 10 и две 7 класса, приезжают из городка Александров Пермского края.
Везде, где я разъезжала, я еще проводила викторину по русскому языку и литературу, иногда по истории. Вы знаете, когда в селе под Туапсе мальчик, второклассник, там начальная школа была, я спрашиваю на всякий случай, вдруг кто знает каких-нибудь поэтов 20 века. Этот кругломорденький Никита с хитрыми глазками говорит, не задумываясь: Саша Черный. А потом секунду подумал: и Есенин. В прошлом году мы были в районе, где сгорело целое село в течение 20 минут, я думаю: не только ведь одежда сгорела, но и книги до одной. Понесли мы туда книги. И там были от 4 класса до 9, я задаю свой коренный вопрос простой: как звали капитанскую дочку? От 1 класса до 5 курса один и тот же вопрос задаю. Мальчик поднимает руку, он называет полностью. Говорить не буду, чтобы оставить авантюрный смысл. Я его спрашиваю: так что, ты уже читал "Капитанскую дочку"?". Он отвечает: "Нет, я не читал, мне старшая сестра пересказывала". Я с тех пор говорю: пока старшие сестры пересказывают младшим "Капитанскую дочку", еще не все потеряно. Поэтому есть кому заниматься просвещением, оно идет просто незаметно, к сожалению, почти незаметно для общества. И в жутких денежных условиях библиотекари живут и продолжают свое просвещение, книжки читают, у них замечательные выставки, они всерьез работают, не для показухи, со своими школьниками, учащимися читателями. Как написал однажды один из любимых писателей и Стасика Рассадина, и мой Зощенко: "Все в порядке, дорогой товарищ. Литература продолжается".
Владимир Кара-Мурза: Слушаем вопрос москвички Анны.
Слушательница: Добрый вечер. У меня не вопрос, у меня одно пожелание есть опубликовать сборник статей Рассадина, которые были в "Новой газете". Во-вторых, не прозвучало одно слово, которое называется интеллигент. Вот это было сущностью и творчества, и жизни Станислава Борисовича. Спасибо Мариэтте Омаровне за то, что она делает с книжками и с просвещением нашего несчастного народа.
Олег Хлебников: Я совершенно с вами согласен, действительно слово "интеллигент" главное, центральное. Но оно как петушиное может быть не было названо. Причем интеллигент, вышедший, между прочим, из бедной семьи, он на самом деле интеллигент в первом поколении, но абсолютный интеллигент. Что касается книги. Мы уже один раз выпускали книгу под названием "Дневник стародума", которая содержала избранные им самим его колонки, которые печатались в "Новой газете". Потом спустя время у Станислава Борисовича возникло желание эту книгу переиздать, дополнив, и мы этот вопрос с ним и с редактором "Новой газеты" Дмитрием Муратовым обсуждали, представьте себе, меньше месяца назад. Этот вопрос решен, мы эту книгу обязательно издадим.
А сейчас я хочу вернуться к вопросу, который мы проигнорировали, насчет того, возможны ли были шестидесятники, если бы были тогда другие отношения, товарно-рыночные. Вы знаете, я видел шестидесятников в Западной Европе, в частности, в Дании. Там тоже были свои шестидесятники, там были свои революции в те же самые 60 годы. И они к чему-то, между прочим, привели. В частности, в Дании, та социал-демократическая система, которая возникла, она результат тех действий шестидесятников датских. Нам кажется чем-то поразительным. Кстати, Рассадин очень любил Данию и бывал там несколько раз, все время об этом говорил. Так вот, там даже, если ты член коммуны, тебе оправы для очков бесплатные, но, правда, при очень высоких налогах, а писателю платят деньги за то, что его книжку берут в библиотеке. Такой результат в Европе. Так что возможен этот процесс при разного рода отношениях, важно, что стоит за понятием "шестидесятничество".
Владимир Кара-Мурза: Как по-вашему, явил ли Станислав Борисович редкий пример сочетания интеллигентности, о которой сейчас сказали, высокого литературного вкуса и при этом принципиальности, жесткого отстаивания своих убеждений?
Алла Гербер: Абсолютно. Мы все слова сказали, спасибо этой замечательной слушательнице нашей, которая сказал слово "интеллигент". Оно как-то само собой разумелось, и поэтому никто из нас не произнес, потому что это и есть Рассадин, потому что как иначе – он интеллигент в высшем смысле этого слова. И действительно он из очень простой семьи, воспитанный бабушкой, и это интеллигент в первом поколении, не то, что родовая особенная. Но он был искренним интеллигентом, очень честным, очень порядочным, очень независимым. Единственное, от чего он зависел может быть - он зависел от тех писателей, от тех поэтов, от тех строчек, которым он служил. Это была его замечательная зависимость.
Владимир Кара-Мурза: Как по-вашему, является ли фигура Станислава Борисовича типичной для отечественной литературы или это исключительное явление?
Мариэтта Чудакова: Да, конечно. Вот про кого можно сказать, что это типичная фигура времени – это про Станислава Рассадина, конечно. Это можно даже одним словом определить. Потому что да, это фигура. Прежде всего это поколение, которое было, частично и себя отношу, хотя мы с Александром Павловичем Чудаковым к шестидесятникам себя не относили по разным причинам, но поколение близкое. Для многих из нас был доклад Хрущев 56 года переломным моментом, совершился перелом внутренний очень сильный, стало понятно, что писали помимо прочего, помимо рассказов о преступлениях, стало понятно, что отмирает все, что было написано до этого, особенно в послевоенные годы, надо искать новый язык, на нем писать. И конечно, Стасик участвовал в создании языка литературной критики нового. Это было очень непросто, потому что язык критиков был засорен советизмами, от него освобождались. Поэтому человек, через которого прошли, продули ветры времени, прошли дороги времени. Самоопределялся, самоидентифицировался все время - это было необходимо, нельзя было просто остановиться и быть на какой-то точке. И в какие-то годы хорошо было видно его стремление к самоидентификации. Это было очень трудное и интересное время.
Критик и литературовед, публицист и просветитель он начал с того, что представил всю мировую словесность как заманчивую и бесконечно интересную "страну литературных героев". Радиопередачи «"В стране литературных героев" скрасили пионерское детство нескольких поколений нынешних, теперь диски с этими записями слушают их дети. Выпускник московского филологического факультета, он работал в издательстве "Молодая гвардия" и журнале "Юность". Писал о Николае Носове и о детской поэзии. В 1970-е посвятил книги Ярославу Смелякову и Кайсыну Кулиеву, а в 1990-е — Осипу Мандельштаму, Александру Галичу и Булату Окуджаве.
Его самыми знаменитыми книгами стали «"Русские, или Из дворян в интеллигенты" и "Русская литература: от Фонвизина до Бродского". Творческий дух "шестидесятничества" подразумевал обязательную игру: рядом с "серьезной" литературной хроникой Рассадин и Сарнов в соавторстве с Лазарем Лазаревым разместили и свою, пародийную летопись. Сборник "Липовые аллеи" вместил множество пародий на прозаиков и поэтов — от Валентина Катаева до Александра Солженицына, от Константина Симонова до Андрея Вознесенского.
Он придумал термин "шестидесятники", но сам же и критиковал слишком прямолинейную его трактовку.
Литературоведа и писателя Станислава Рассадина, идеолога "шестидесятничества" - вспоминают его коллеги и друзья – Олег Хлебников, поэт, зам главного редактора "Новой газеты", Алла Гербер, президент фонда "Холокост", Мариэтта Чудакова, литературовед и Андрей Дементьев, бывший главный редактор журнала "Юность". Когда вы познакомились со Станиславом Борисовичем, и какими он отличался человеческими качествами?
Олег Хлебников: Довольно давно. Я тогда работал в "Огоньке", это был коротичевский уже "Огонек", вполне прогрессивный. Я заведовал отделом литературы, а Станислав Борисович был наш постоянный и любимый автор. Тогда всерьез мы с ним познакомились, и дружба эта длилась до сегодняшнего дня. Потом – это была инициатива Юры Щекочихина, который обладал потрясающей интуицией, вроде бы какой-то далекий от сферы деятельности Рассадина, но чувствовал, насколько это явление, насколько это важный человек, его сосватал в "Новую газету" – это было в 96 году, скоро после моего прихода туда. Он даже со мной советовался. Но что там было советоваться – это была замечательная и правильная идея. На протяжение всех этих лет мы были еще и коллегами. Но главное, что мы были друзьями, он был мой старший друг, таких у меня больше не осталось.
Владимир Кара-Мурза: Каково значение фигуры Станислава Рассадина в российской словесности?
Алла Гербер: Я думаю, еще до конца может быть неоцененное, но неоценимое. Потому что то, что писал, как думал, как говорил, как существовал в литературе и в жизни Станислав Рассадин – это явление абсолютно уникальное. Во-первых, это уникальная эрудиция, я не знаю, чего он не знал, просто даже не могу этого вспомнить. Я пришла в "Юность", когда Станислав Рассадин уже там не работал, он был заведующим отделом критики, но он был постоянным обитателем нашего журнала, он был постоянным автором, постоянным соучастником всех тогдашних посиделок в "Юности", тогдашних замечательных выпиваний, когда обсуждалось все на свете, и литература, и не литература, и прошлое, и будущее. Столько, сколько знал, сколько читал и как думал, и как анализировал, и как глубоко мыслил Станислав, пожалуй, второго такого я просто не знаю человека. Я вспоминаю, он очень дружил с Мишей Козаковым, они были очень близкими друзьями, когда Миша умер, то, по-моему, для Стасика это была почти как потеря самого себя, как уход тоже частичный из жизни. Он очень дорожил этой дружбой. Так вот, все книги Миши, все его тоже незаурядные интеллектуальные размышления, все всегда Миша отдавал сначала Стасику для того, чтобы услышать, что он скажет, что он подумает. Потому что мера уважительности у Миши, который достаточно был едким, острым и не очень многих любил, просто в силу своего характера он был замечательный, неповторимый, но его преклонение перед Стасиком меня всегда поражало. Он даже говорил как-то по-другому, когда он о нем вслух мыслил, у него какие-то нежные интонации в голосе появлялись, потому что это был камертон всему, что происходило вокруг, что происходило в этой жизни и главное – в литературе. Но это все было вместе. Не нужно думать, что Стасик был таким кабинетным ученым, он был именно ученым, он был литературовед, критик, но он был именно ученый. Когда-то говорили, я помню, моя мама говорила, что мой прадедушка был ученый еврей, Стасик не был евреем, он был ученый человек. Он так много знал, что иногда становилось немного не по себе, и чувствовала себя я, общаясь с ним, всегда какую-то дистанцию, которую преодолеть не смогу никогда, у меня просто не хватит на это ни знаний, ни ума, ни таланта.
Владимир Кара-Мурза: Как состоялось ваше знакомство со Станиславом Рассадиным?
Андрей Дементьев: Заочно сначала состоялось, потому что в 1960 году он напечатал в журнале "Юность", который я потом возглавлял, статью "Шестидесятники", которая имела большой успех. И собственно он ввел это слово "шестидесятники", этот термин ввел в литературу, в критику, в наш обиход литературный. Правда, он потом сказал горькую фразу: шестидесятников убила перестройка. Вообще Станислав Борисович Рассадин был человек энциклопедических знаний, он прекрасно знал классику, прекрасно знал современную литературу. Кстати сказать, он в жизни был человеком добрым, отзывчивым, доброжелательным, дружил с замечательными людьми – с Булатом Окуджавой, с Бенедиктом Сарновым. С Сарновым они вели передачу литературную на радио и телевидении. Надо сказать, что он в жизни был отзывчивый, прямой, открытый, а писал он довольно резко, его пера боялись. И он мерил современную литературу по планке классики нашей российской, которая была очень высокой. И сам он занимался классикой, писал книги о классиках. Он был человеком, который очень много знал. Фактически он был ученый, он был литературовед, и в то же время популяризатор литературы, он очень много занимался поэзией. Я знаю его статьи о Кайсыне Кулиеве. Кайсын Кулиев тоже был членом редколлегии журнала "Юность", а Станислав Борисович Рассадин был с 1961 по 1963 год заведующим отделом критики журнала "Юность". И он придал этому отделу высоту, широту. Это был человек, который неповторим. Потому что он столько знал, так любил литературу и столько отдавал ей души, что второго такого, наверное, трудно найти. И это большая потеря для всех нас.
Владимир Кара-Мурза: Каково значение, по-вашему, фигуры Станислава Борисовича в российской литературе?
Мариэтта Чудакова: Позволю сначала, если я ничему не противоречу, обратиться ко времени нашего знакомства, его роли в моей жизни и в жизни Александра Павловича Чудакова, моего мужа и однокурсника. Он был нас старше, уже забыла, на курс или на два. И мы подружились после окончания, он жил недалеко от нас на Преображенке, мы жили в Сокольниках. И он сразу окунулся после университета в настоящую литературную жизнь. Надо сказать, в начале 60 годов она бурлила. Он попал в "Литературную газету", просто вокруг него закрутились самые замечательные люди. Жил он в деревянном домике рассохшемся на Преображенке вдвоем с бабушкой, которая была очень больная, у нее были ноги больные. Он свою комнату держал в полной чистоте. Хорошо помню, как деревянные полы приводил всегда в порядок. И у него мы познакомились за столом с Булатом Окуджавой, с Борисом Балтером, с Василием Аксеновым, с Эммой Коржавиной. Мы познакомились сразу после университета именно у него, под его гостеприимным кровом. Вот там было все проникнуто литературным воздухом. Стасик был литератором до мозга костей, конечно, в высшей степени не академическим ученым, он был настоящим литератором, способным на самые разные литературные жанры – от пародии до большой статьи, большой книги о нашей литературе. Впоследствии, последние лет 15 он был таким просветителем, объясняя широкому читателю, что такое была литература теперь уже все более далеких советских лет.
Но вообще помню первые годы, остроту его характеристик. Первый, второй год после университета он мне несколько раз открыл глаза. Я читала, Федин продолжал свою трилогию, "Костер" в "Новом мире", хорошим языком все написано. Я читала и как-то упомянула, он говорит: "О чем ты говоришь? "Костер"? Не надо это читать – это не литература". И так, как бывает вовремя сказанное слово, вдруг в секунду мне стало ясно, что так оно и есть. Он умел точно акценты расставить. И действительно, и журнал "Юность", и "Молодая гвардия", и "Литературная газета", он варился во всем этом. Он останется навсегда помимо прочего, помимо своих книг, фигурой 60 годов, яркой литературной фигурой с острым чувством времени, недаром его название статьи "Шестидесятники" стало термином, и литературы тех лет особенно. Очень острое чувство литературы и бесконечная ей преданность, которая, собственно и привлекала к нему тех, кто были настоящими нашими литераторами.
Владимир Кара-Мурза: Ирэна Лесневская, главный редактор и владелец журнала "Нью Таймс", скорбит об уходе талантливого современника.
Ирэна Лесневская: Прелестный милый человек, очень талантливый. Грустно. Когда-то в "Литературной газете", когда я работала, с ним сталкивалась, я совсем девчонка была. Конечно, читала все, что он писал, потому что он очень глубокий и яркий человек, блистательный язык у него. Один из последних. Очень грустно.
Владимир Кара-Мурза: Можно ли считать Станислава Борисовича своего рода инакомыслящим или диссидентом в классическом смысле этого слова?
Олег Хлебников: Потому можно, что он был мыслящий. Потому что у него никогда не было нечестности ни перед собой, ни перед словом. Я сейчас вспомнил одну его мысль, инакая она или нет, пусть определяют наши слушатели. Это сравнение застоя брежневского времени с нынешней нашей ситуацией, очень, по-моему, точно. Он говорил о том, что лицемерие лучше цинизма, потому что лицемерие предполагает знание и даже вроде бы уважение нормы, а цинизму это не надо. В данном случае не в пользу нашему времени. Это я очень примитивно излагаю его мысль. Нет, я не думаю, что его можно назвать диссидентом или еще какой-то ярлык повесить. Он был действительно честным перед людьми, собой, словом, перед другим, перед друзьями. Между прочим, очень важно то, что он умел так дружить. Вот это замечательное качество. Пушкин ставил дружбу выше любви - она бескорыстнее. И это подтвердил Рассадин, который при этом удивительно любил свою жену, она была единственным человеком, единственной женщиной. Это была такая трагедия, что она ушла раньше. Но даже все последние годы без нее он не был одиноким, хотя у них не было детей, потому что он умел дружить, он умел любить людей и друзей своих.
И что касается того, что я сейчас слышал в программе, действительно очень трудно определить: вот критик, вот литературовед, вот просветитель - все правильно и все-таки не совсем. Он был писателем о писателях, он был писателем о литературе, то есть это такое редкое умение, когда писатели становятся героями прозы. Это в русской литературе получилось у Иннокентия Анненского в книге "Отражение", это получилось у Тынянова, наверняка у Ходасевича в "Некрополе" и его книге "Державин". Кстати, книга "Державин" Ходасевича и книги Рассадина о Фонвизине и Сухово-Кобылине вполне сопоставимы по уровню. Это именно тот очень высокий уровень, это уровень лучших писателей Серебряного века, при этом шестидесятник.
Более того, сейчас с уходом Станислава Борисовича получилось, что у нас остался единственный знаковый шестидесятник Евтушенко, есть те, кого называют шестидесятниками, но знаковым предпоследним оказался Рассадин. При этом может быть более других шестидесятников он обеспечил потрясающую связь и Серебряным веком, и с 19 веком. Он, между прочим, сделал потрясающую антологию, если бы сейчас читали стихи, "Розы в снегу" называется - это поэты 19 века, помимо тех самых всем известных Пушкина, Лермонтова. Это антологии, грубо говоря, второго блестящего ряда русской поэзии. Поэтому Рассадин из тех шестидесятников, который связал времена, причем абсолютно естественно связал и Серебряный век, и 19 с тем, что принято считать шестидесятничеством, и с тем, что есть наше время. Потому что не надо забывать, что после той прежней хорошей "Литературной газеты", той прежней "Юности", он между прочим 15 лет проработал в "Новой газете" в качестве не только колумниста, где он откликался на политические события, но и в качестве автора замечательных литературоведческих, на мой взгляд, прежде всего просто блестящих вне определения жанра статей о литературе.
Владимир Кара-Мурза: Как по-вашему, Станиславу Борисовичу удавалось в эпоху компромиссов в советское время все-таки отстаивать и оставаться верным своим убеждениям?
Алла Гербер: Вы знаете, это было такое время, когда были писатели, были литераторы, были актеры и были режиссеры, которым это удавалось. Это было то самое время – 60 годы, когда можно было вопреки всему, несмотря ни на что. И у Стасика это была норма его существования. Олег очень правильно сказал, его нельзя назвать диссидентом в прямом смысле слова - это не было его поступком, как он мыслил, что он говорил, что он писал, всегда честно, всегда смело, всегда остро, всегда современно и очень во связи с тем, что было, прошлого и настоящего – это тоже очень точное замечание. Но для него его состояние, его мысли не было каким-то героическим поступком, что он на что-то шел, что-то отрицал, что-то утверждал. Это было для него совершенно органическое состояние, он писал как дышал, как он думал, как он думал, с друзьями, как он думал вслух, как он, наверное, думал про себя, все это и становилось фактом его литературы. Он блистательно писал. Он вровень писал, я не хочу сказать, что Рассадин - это Пушкин или Грибоедов или кто-то еще, но его авторское перо можно было поставить рядом с теми, о ком он писал. Там не было ни подобострастия, ни наоборот желания возвыситься, похлопывания панибратского по отношению к своим героям. Он писал об этих героях, и он был равен им по своему интеллекту, по своему уму, по своему пониманию.
Он действительно любил Алю, как он любил свою жену, как он ее берег, как он перед ней преклонялся, как он советовался с ней во всем. Это была действительно муза его жизни в самом прямом смысле слова. Потому что, мне кажется, я не понимала, когда ее не стало, как он сможет без нее. Он смог без нее, потому что он оставался с ней, потому что она все равно была его слушателем, она все равно была его единомышленником, соучастником его творчества. Он очень болел последние годы, он очень тяжело болел, практически не ходил, он не выходил из квартиры, он был прикован к стулу, к креслу, он был без ноги, у него был тяжелейший диабет. Олег, как никто это знает, что несмотря ни на что, он продолжал писать, он продолжал быть абсолютно современным и абсолютно замечательно консервативен в своем вкусе безукоризненном. И еще мне хотелось бы сказать, что он очень любил своих друзей, но он мог быть очень жестким, он мог не пощадить человека, с которым он был в чем-то не согласен. И его приговор была даже опасен. Он этого не боялся, он так жил, он так существовал.
Владимир Кара-Мурза: Как по-вашему, что позволяло Станиславу Борисовичу объединять вокруг себя столь разных людей, о которых вспоминают его друзья?
Андрей Дементьев: Вы знаете, я как-то очень давно в детстве видел такую картину: какой-то человек держит в руках журнал и кричит: "Статья Белинского!" - это было всегда событие. И так же было всегда событие, когда появлялись статьи или книги Станислава Рассадина. Он среди тех знаменитых людей, знаменитых писателей, о которых он писал, с которыми он дружил, он вместе с ними поднимал престиж тех изданий, где он печатался и где он работал - это журнал "Юность", "Литературная газета", другие издания. Дело все в том, что он умел дружить, и он в этой дружбе никогда не поддакивал, в этой дружбе никогда не приспосабливался, он всегда был самим собой – это объединяло вокруг него друзей. Потому что если он говорил, то он говорил такие слова, которые становились поступком. Потому что в те времена, во времена застоя, во времена тяжелые, в которых находилась литература, он своим словом, своими статьями, своими книгами совершал эти поступки мужества, порядочности, совестливости. Это объединяло людей. Я помню, что он писал замечательные статьи о Володе Соколове, о Давиде Самойлове, о Семене Липкине, о многих поэтах и прозаиках, о многих людях, которые тогда были или в опале или трудно было печататься, тот же Фазиль Искандер, тот Олег Чухонцев или Олег Хлебников. Он все замечал, всему давал оценку.
Владимир Кара-Мурза: Требовалось ли определенное мужество Станислава Борисовича, чтобы поддерживать опальных литераторов?
Мариэтта Чудакова: Знаете, у меня к мужеству в отношении себя и других людей, современников наших особый счет. Мужественны были те, кто готов был идти в лагерь за свои убеждения. Те, кто не шел в лагерь, не готов был, отделяю от них. Тогда были примеры мужества, когда люди ставили на кон свою жизнь и свободу. Не будем забывать про это, иногда про это забывается. По крайней мере, до середины 70 годов, во второй половине 70 годов, что там говорить, если люди попадали в лагерь на несколько лет даже в начале 80 годов, чуть ли последний, как известно, сиделец, мы в комиссии по помилованию посмеивались над ним, последний заключенный советский Феликс Светов вообще в 75 году умудрился сесть. Если по такому суровому счету времени то, наверное, мужество главное было у тех, кто на кон свою жизнь ставил и свободу за то, что теперь отражено в статье конституции, которую никто почти не читает, глава 29 часть 5 – цензура запрещается. Так что Стасик в той печатной жизни, которая была необычайно важна, кто-то должен был в России сохранять печатную жизнь, попросту скажем, страна такая большая, что сказать: нам наплевать, что там печатают, нам важно только свои убеждения по-настоящему защищать, рискуя свободой, всем предложить, наверное, неправильно было. Стасик поддерживал воздух литературный, нужную температуру литературного воздуха. Его могли читать от Кушки до Владивостока, его серьезное литературное слово, честное, несомненно. Он стремился быть честным, что было очень непросто. Сейчас даже нельзя объяснить словами, какой напор редакторский не просто выбросить это, а еще вписать это или это. Сохранить адекватность самому себе было очень и очень трудно. На мой взгляд, Стасику Рассадину во многом удавалось. И это весьма серьезная заслуга. Повторяю, кто-то должен был поддерживать нужную температуру в литературном котле времени, он относился к этим людям.
Владимир Кара-Мурза: Писатель Николай Шмелев, бывший народный депутат СССР, ценил здравый смысл ушедшего ровесника.
Николай Шмелев: По инерции даже помню - Стасик называл, но ни малейшей близости не было. Он умница был – это я могу вам и так подтвердить. По-моему, близок по характеру мне, не белый и не красный, не левый и не правый, а скорее здравого смысла человек. Вот и все, пожалуй, много я не могу сказать.
Владимир Кара-Мурза: Слушаем вопрос из Санкт-Петербурга от радиослушателя Федора.
Слушатель: Здравствуйте. Вы знаете, то, что сегодня произошло, меня тоже шокировало. Конечно, я принадлежу совсем к другому поколению, но мне было очень неприятно услышать трагическое известие о смерти Станислава Рассадина. Дело в том, что я при всем критическом отношении к "Новой газете" тоже часто читал в интернете его статьи, его неспешный своеобразный слог, очень вдумчивый. Действительно у него удивительное чувство меры, удивительный вкус, потрясающие знания энциклопедические. Понимаете, очень страшно, что уходят люди, которые составляют душевную ткань нашей культуры, светлая плеяда шестидесятников, людей, которые определяли смыслы, куда мы идем, к чему стремимся, у которых, несмотря на их мягкость, светлость, был все-таки стержень очень серьезный. Я не вижу в молодежи этих качеств, мне страшно. Посмотрите, когда-то в России церковь была духовной силой, которая держала народ, куда-то вела. Сейчас церковь нечто злобное, страшное, нечто крайне реакционное. Интеллигенция сейчас получила удар в силу ряда обстоятельств и во многом деморализована. А какая, на ваш взгляд, будет сила, кто будет вести, в хорошем смысле сплачивать народ, давать какие-то смыслы, давать жизнь, духовную пищу? Кто будет это делать в текущем веке, кто озарит смысл нашего народа какими-то новыми идеями? Вот что меня очень волнует, я хочу узнать ваше мнение.
Владимир Кара-Мурза: Пришли ли на смену шестидесятникам новые какие-то идейные авторитеты для российского общества?
Олег Хлебников: Всегда приходят те, кто затребован. У меня есть полное ощущение, что была карикатура, по-моему, Венгерского: стоит на трибуне фельдфебель, а перед ним маршируют ряды Наполеонов. Наполеон всегда возникает, когда он затребован. Есть некое математическое ожидание чего-то, прихода кого-то, и когда оно действительно становится общественным ожиданием, тогда эти люди появляются. Меня как раз на некоторый оптимизм настроило то, что было на Болотной, на проспекте Сахарова. Там были действительно люди, сейчас это модное слово, не люблю его – креативные. Я уверен, что из них есть достаточное количество тех, кто может порождать новые смыслы. Есть таковые и среди людей пишущих, но внимание к тому, что сейчас пишется, крайне понижено. Когда оно некоторым образом повысится, тогда окажется, что уже что-то было и что-то есть, и еще что-то новое от этого внимания будет. Это ожидание, как спрос – предложение, немного работает и это. Потому что кто-то пишет и в стол, мы не знаем, что написано за это время. Я, кстати, как раз очень ценил Станислава Борисовича за то, что он никогда не был снобом, у него никогда не было такого отношения, что ничего не может возникнуть, ничего нового нет, все ниже какого-то уровня. Он очень интересовался современной литературой. Да, она его по большей части не устраивала, но что-то в ней он замечал. Чем больше будем замечать, тем больше в ней и будет того, что стоит замечать, как ни странно, закон, мне кажется, такой.
Владимир Кара-Мурза: Как по-вашему, сам термин "шестидесятники", который ввел в обиход Станислав Борисович, он достаточно ли объяснен или какой-то таинственный смысл несет до сих пор?
Алла Гербер: Есть в нем какой-то таинственный смысл. Я пришла в "Юность" как раз в 60 годы и была в отделе публицистики, всегда для меня было большим счастьем, что рядом со мной такие люди как Стасик, как Вася Аксенов, как Андрей Вознесенский и так далее. Действительно, был какой-то прорыв литературы к людям, и люди этого ждали, люди этого хотели. Вспомните, что творилось – чуть ли не стадионы собирали поэты. Вспомните, что творилось у памятника Маяковскому, что было в Политехническом. Была колоссальная в этом потребность. Я думаю, что те, кто сейчас пришел на Болотную, пришел на проспект Сахарова, я видела очень много лиц воодушевленных, они может быть себя как-то не проявили, мы еще не знаем их имена, мы не знаем, кто они и узнаем ли когда-нибудь. Но то, что идет какое-то созревание, как бывает, когда в горшочек опустишь маленький стебелечек, и он вдруг начинает расти и вроде ты не очень поливал, а вот почти целый куст. Мне кажется, что сейчас эти стебельки, эти корешки есть, существуют и в них есть потребность в обществе. Замечательный вопрос был задан, потому что тот, кто нас спросил об этом - это тоже человек из общества, это тоже наш современник, я не знаю, сколько ему лет, жажда смыслов очень своевременна. И я думаю, что эти смыслы будут в конце концов сформулированы, они уже, конечно, есть. И сейчас возбуждение почвы на глазах происходит.
Владимир Кара-Мурза: Чем вы объясняете некоторый спад интереса к литературе, ощущается ли падение авторитета современной литературы в обществе?
Андрей Дементьев: Об этом очень много говорилось, писалось, тут много причин - и телевидение, и ситуация, и социальное расслоение, и отвлечение молодежи в интернет, где только информация, где все вторично, а первично все-таки слово. Это все в конечном счете пройдет. В память о писателе Станиславе Рассудове, замечательном критике, литературоведе, об ученом, человеке, который сыграл огромную роль в становлении духовности в нашем обществе, я бы в память о нем просил бы всех - обратитесь к его книгам, прочтите их. Те, кто не читал, обязательно прочтите, кто читал, знает - еще раз перечтите. Потому что это поколение, это слово о нашем поколении, это слово не только о поколениях уходящих, это слово и о поколении молодых. Он умел видеть в сегодняшнем дне завтрашний день. Прочтите его книги.
Владимир Кара-Мурза: Слушаем вопрос москвича Анатолия.
Слушатель: У меня простой вопрос: могли ли существовать в виде такого социально-культурного явления шестидесятники, если бы в стране были буржуазные, рыночные отношения?
Мариэтта Чудакова: Мне кажется, не полностью ответили на вопрос предыдущего слушателя. Понимаете, он задал вопрос: кто же сейчас занимается просвещением и занимается ли кто-то сейчас духовным просвещением. Я слушала и думаю: боже мой, целый слой у нас в России замечательный, который остается вне внимания общества. Я два года объезжаю на машине российских библиотекарей, была в 50-60 регионах, городах и поселках. У нас есть потрясающий слой, который за зарплату 5-7 тысяч ведут самую настоящую просветительскую работу. В советское время это было совершенно другое дело, они были обязаны пропагандировать "Малую землю" Брежнева, прочее, сейчас наши властители, слава богу, не ударились в литературу пока еще, все впереди, наверное. И они занимаются настоящим просветительством. Я возила им вместе со своим младшим сотоварищем Андреем Мосиным книги самые разные, в основе были четыре книги для учителя в рубрике "Уроки 90-х", о самом тяжелом, книги, поясняющие 90 годы, затоптанные и оставшиеся непонятными. В пятницу в 16 часов в кабинете Гайдара в Институте экономического развития будут подводиться итоги конкурса, которые подводили в течение 8-10 месяцев, конкурса библиотекарей. И съезжаются люди из самых разных мест, приславшие свои потрясающие буклеты, интереснейшие сочинения. Приезжают девочки из Оренбурга, учащиеся 10 и две 7 класса, приезжают из городка Александров Пермского края.
Везде, где я разъезжала, я еще проводила викторину по русскому языку и литературу, иногда по истории. Вы знаете, когда в селе под Туапсе мальчик, второклассник, там начальная школа была, я спрашиваю на всякий случай, вдруг кто знает каких-нибудь поэтов 20 века. Этот кругломорденький Никита с хитрыми глазками говорит, не задумываясь: Саша Черный. А потом секунду подумал: и Есенин. В прошлом году мы были в районе, где сгорело целое село в течение 20 минут, я думаю: не только ведь одежда сгорела, но и книги до одной. Понесли мы туда книги. И там были от 4 класса до 9, я задаю свой коренный вопрос простой: как звали капитанскую дочку? От 1 класса до 5 курса один и тот же вопрос задаю. Мальчик поднимает руку, он называет полностью. Говорить не буду, чтобы оставить авантюрный смысл. Я его спрашиваю: так что, ты уже читал "Капитанскую дочку"?". Он отвечает: "Нет, я не читал, мне старшая сестра пересказывала". Я с тех пор говорю: пока старшие сестры пересказывают младшим "Капитанскую дочку", еще не все потеряно. Поэтому есть кому заниматься просвещением, оно идет просто незаметно, к сожалению, почти незаметно для общества. И в жутких денежных условиях библиотекари живут и продолжают свое просвещение, книжки читают, у них замечательные выставки, они всерьез работают, не для показухи, со своими школьниками, учащимися читателями. Как написал однажды один из любимых писателей и Стасика Рассадина, и мой Зощенко: "Все в порядке, дорогой товарищ. Литература продолжается".
Владимир Кара-Мурза: Слушаем вопрос москвички Анны.
Слушательница: Добрый вечер. У меня не вопрос, у меня одно пожелание есть опубликовать сборник статей Рассадина, которые были в "Новой газете". Во-вторых, не прозвучало одно слово, которое называется интеллигент. Вот это было сущностью и творчества, и жизни Станислава Борисовича. Спасибо Мариэтте Омаровне за то, что она делает с книжками и с просвещением нашего несчастного народа.
Олег Хлебников: Я совершенно с вами согласен, действительно слово "интеллигент" главное, центральное. Но оно как петушиное может быть не было названо. Причем интеллигент, вышедший, между прочим, из бедной семьи, он на самом деле интеллигент в первом поколении, но абсолютный интеллигент. Что касается книги. Мы уже один раз выпускали книгу под названием "Дневник стародума", которая содержала избранные им самим его колонки, которые печатались в "Новой газете". Потом спустя время у Станислава Борисовича возникло желание эту книгу переиздать, дополнив, и мы этот вопрос с ним и с редактором "Новой газеты" Дмитрием Муратовым обсуждали, представьте себе, меньше месяца назад. Этот вопрос решен, мы эту книгу обязательно издадим.
А сейчас я хочу вернуться к вопросу, который мы проигнорировали, насчет того, возможны ли были шестидесятники, если бы были тогда другие отношения, товарно-рыночные. Вы знаете, я видел шестидесятников в Западной Европе, в частности, в Дании. Там тоже были свои шестидесятники, там были свои революции в те же самые 60 годы. И они к чему-то, между прочим, привели. В частности, в Дании, та социал-демократическая система, которая возникла, она результат тех действий шестидесятников датских. Нам кажется чем-то поразительным. Кстати, Рассадин очень любил Данию и бывал там несколько раз, все время об этом говорил. Так вот, там даже, если ты член коммуны, тебе оправы для очков бесплатные, но, правда, при очень высоких налогах, а писателю платят деньги за то, что его книжку берут в библиотеке. Такой результат в Европе. Так что возможен этот процесс при разного рода отношениях, важно, что стоит за понятием "шестидесятничество".
Владимир Кара-Мурза: Как по-вашему, явил ли Станислав Борисович редкий пример сочетания интеллигентности, о которой сейчас сказали, высокого литературного вкуса и при этом принципиальности, жесткого отстаивания своих убеждений?
Алла Гербер: Абсолютно. Мы все слова сказали, спасибо этой замечательной слушательнице нашей, которая сказал слово "интеллигент". Оно как-то само собой разумелось, и поэтому никто из нас не произнес, потому что это и есть Рассадин, потому что как иначе – он интеллигент в высшем смысле этого слова. И действительно он из очень простой семьи, воспитанный бабушкой, и это интеллигент в первом поколении, не то, что родовая особенная. Но он был искренним интеллигентом, очень честным, очень порядочным, очень независимым. Единственное, от чего он зависел может быть - он зависел от тех писателей, от тех поэтов, от тех строчек, которым он служил. Это была его замечательная зависимость.
Владимир Кара-Мурза: Как по-вашему, является ли фигура Станислава Борисовича типичной для отечественной литературы или это исключительное явление?
Мариэтта Чудакова: Да, конечно. Вот про кого можно сказать, что это типичная фигура времени – это про Станислава Рассадина, конечно. Это можно даже одним словом определить. Потому что да, это фигура. Прежде всего это поколение, которое было, частично и себя отношу, хотя мы с Александром Павловичем Чудаковым к шестидесятникам себя не относили по разным причинам, но поколение близкое. Для многих из нас был доклад Хрущев 56 года переломным моментом, совершился перелом внутренний очень сильный, стало понятно, что писали помимо прочего, помимо рассказов о преступлениях, стало понятно, что отмирает все, что было написано до этого, особенно в послевоенные годы, надо искать новый язык, на нем писать. И конечно, Стасик участвовал в создании языка литературной критики нового. Это было очень непросто, потому что язык критиков был засорен советизмами, от него освобождались. Поэтому человек, через которого прошли, продули ветры времени, прошли дороги времени. Самоопределялся, самоидентифицировался все время - это было необходимо, нельзя было просто остановиться и быть на какой-то точке. И в какие-то годы хорошо было видно его стремление к самоидентификации. Это было очень трудное и интересное время.
