Репортаж Радио Свобода из города, где Путин чужой, а Ходорковский – свой, и оба интереса не вызывают
Главнее Путина в северном карельском городке Сегежа – ветер. Когда он дует в одну сторону города, свободно дышать может другая, и наоборот: ветер несет с собой удушливый, несовместимый с желанием жить запах тухлых яиц. Этот запах исходит от градообразующего целлюлозно-бумажного комбината.
От ветра никто в Сегеже ничего хорошего не ждет. Так же как и от федеральных чиновников. Сегежа так далеко, что Москве гораздо легче от нее откупиться, чем от других провинциальных городов. Откупиться и забыть, что и было сделано.
По-настоящему Москва за последние восемьдесят лет вспоминала о Сегеже дважды. Первый раз – в тридцатые годы, когда заключенных Белбалтлага заставили строить комбинат. Второй раз – в 2011 году, когда этот комбинат перестал работать, и тысячи людей оказались под угрозой безработицы и бедности – хуже тех, в которых они уже жили.
В 2011-ом Сегежу спас вселенский скандал, которого, правда, могло и не произойти, если бы за несколько месяцев до остановки комбината в местную колонию не привезли главного политического заключенного страны – Михаила Ходорковского. После его приезда к моногороду было приковано внимание всего мира.
Ходорковский стал достопримечательностью Сегежи, и десятки журналистов терпеливо проделывали путь в 1191 километр (авиарейсов из Москвы нет из-за отсутствия спроса), чтобы задать жителям дежурный вопрос о том, как им живется, и начать спрашивать их о Ходорковском.
Именно поэтому почти каждый из тридцати тысяч жителей Сегежи, услышав его фамилию, теряет терпение. Отводит взгляд, морщится. Кем был Ходорковский для сегежских людей и кем стал? Был никем. Стал земляком. Тот факт, что олигарх, задумавшийся о судьбе таких, как они, сел в тюрьму, а его бывшие коллеги, к всем сегежам страны одинаково равнодушные, по-прежнему зарабатывают миллионы, вовсе не представляется им парадоксом или злой иронией – он им вообще ничем не представляется: очень далеко все это от них.
– А что нам Ходорковский? Нам выживать надо, – передает общее настроение лидер профсоюза Сегежского ЦБК Александр Житников.
Кто-то отказывается даже упоминать Ходорковского: слишком сильно последние двадцать лет жители моногорода страдали от игр олигархов с властью, чтобы рискнуть иметь собственное мнение о человеке, которого не любит Путин. "Путин – вор", – встречает посетителей Сегежа сообщением, выведенным на вывеске железнодорожной станции и провожает такими же надписями на стенах сегежских хрущевок. Но Ходорковский рано или поздно выйдет на свободу, а сегежское население будет здесь всегда – в полной уверенности, что выборы ничего не решают, и простой человек ничего изменить не может, а поэтому ему приходится договариваться с тем, у кого есть власть (как утверждают в Центризбиркоме, Путин на выборах в Сегеже набрал 56 процентов голосов). Убедить этих людей в обратном никто за последние годы не пытался.
Путин, в отличие от Ходорковского, земляком им не стал. Вот в общем и единственное принципиальное отличие в восприятии этих двоих Сегежей.
Выживать жителям Сегежи приходится потому, что от комбината зависит жизнь всего города, а с собственниками ему не везет с момента приватизации в начале девяностых. Крупно повезло лишь однажды, когда комбинат купили шведы. Вскоре они поссорились с российскими чиновниками и уехали, но оставили бизнес-план. Согласно местному преданию, это и была настоящая удача: легендарным шведским бизнес-планом (что бы ни значили эти слова) пользуются до сих пор, и благодаря этому комбинат сокращает расходы и продолжает жить.
Неудача же заключается в том, что рабочие ЦБК испытали последствия гонений на бывшего московского мэра Юрия Лужкова, вероятно, даже сильнее, чем его супруга Елена Батурина. В 2000-е двадцать процентов акций холдинга "Инвестлеспром", куда входит Сегежский ЦБК, приобрел Банк Москвы. А после отставки Лужкова президент банка Андрей Бородин был обвинен в мошенничестве и объявлен в международный розыск. Эхо этого конфликта докатилось до Сегежи осенью, когда у холдинга закончились деньги. В результате комбинат несколько раз приостанавливал работу, пока после самого громкого простоя – в январе – ВТБ, новый хозяин Банка Москвы, не выдал предприятию кредит.
Кредит, как известно, сам по себе не решает системные проблемы, поэтому в благополучии комбината в Сегеже уверены так же, как в прогнозе погоды. "Остановится ЦБК – затрясет весь город," – объясняют рабочие: если кто не работает на ЦБК, он работает на предприятии, которое комбинат обслуживает, или в магазине, который кормит рабочих. Единственный альтернативный работодатель – местная колония, но идти туда добровольно хочет не каждый, хоть и признают: с приездом Ходорковского обстановка там улучшилась.
Вообще оставаться в этих местах добровольно хочет не каждый: выбор большинства сегежских детей по достижении совершеннолетия – уехать в Петрозаводск или в Петербург. А дилемма большинства родителей, как сформулировала ее методист сегежского центра юных техников Ольга Кучерова, – поступать по-родительски (не отпускать из Сегежи) или практично (отпускать). Ее начальник Георгий Усанов тридцать лет учил клеить модели и собирать двигатели "детей комбината", ему сложнее быть категоричным, как она: "За детей в общем не страшно, а вот за внуков – да".
Ни приезд Ходорковского, ни даже прямой ущерб от конфликта Андрея Бородина с властью не стали для большинства жителей Сегежи стимулами к поиску системных решений их проблем: низкого уровня жизни, плохой экологии, отсутствия перспектив для детей, а главное – забытости. Корреспонденты Радио Свобода попытались добиться этого с помощью вопросов, которые Михаил Ходорковский семь лет назад сформулировал в своей главной публицистической работе "Левый поворот" – той самой, где сказано о необходимости легитимизировать приватизацию, чтобы вернуть стране честные выборы и вызывающую доверие власть.
Мы лишь задавали вопросы Ходорковского жителям Сегежи: рабочим ЦБК, учителям, сотрудникам дома культуры, бухгалтерам, дворникам, работникам аварийной службы и осевшим подальше от Белого моря морякам торгового флота – всем, кого встретили в городе.
Вот они:
"Кому досталась советская социалистическая собственность, которую кровью и потом ковали три поколения? Почему люди, не блещущие ни умом, ни образованием, заколачивают миллионы, а академики и герои, мореплаватели и космонавты оказываются ниже черты бедности?
Почему, когда мы жили в плохом Советском Союзе, нас уважал или, во всяком случае, боялся весь мир, теперь же, в дни свободы, презирают как недоумков и наглых нищих?
Мы не любили ЦК КПСС и ЦК ВЛСКМ за их цинизм и незаслуженные привилегии, но разве заслужили мы правителей вдесятеро более циничных и стократ более вороватых, чем партийные бонзы, которые на фоне новых кажутся уже милыми дачными дедушкам и бабушками?
Нас выкинули из старого ободранного "Запорожца" с ручным управлением, обещая пересадить в "Мерседес", однако ж просто бросили в глухом закоулке вселенной на сырой грунтовой дороге. Где мы? В какой точке мира? И есть ли тут хоть какой-то постоянный источник света?"
Этот последний вопрос воспринимали в основном буквально. Спорили: Россия сейчас находится в "жигулях", в "Оке" или вернулась обратно в "ободранный "Запорожец"? Ругали отечественный автопром, в то же время его жалея.
Все остальные ответы по сути и по духу так или иначе повторяли движения мысли автора "Левого поворота". Большинство опрошенных сходились в ощущении, что в 1996 году те, кому повезло оказаться в нужное время в нужном месте, поддержали несменяемость власти, чтобы сохранить свои капиталы. Отсюда все нынешние проблемы.
То, что эти вопросы формулировал Михаил Ходорковский, как и то, что сам он не дал на них ответов, вызывало мало эмоций. Удивился только работник родственного комбинату предприятия "Сегежская упаковка" Владимир Фефелатьев: "Человек книжки пишет – и в тюрьме умудряется делать деньги!"
…Жители Сегежи и Ходорковский безоговорочно сходятся в одном тезисе: с 1996 года мы знаем, что бабло побеждает зло – и только оно. Но и они, и он этот тезис сами же опровергают на деле. Ходорковский – тем, что выбрал тюремный срок, а не, скажем, комфортную эмиграцию. Жители – тем, что много лет существуют в условиях, где счастье и даже сама жизнь возможны без денег. Это можно наблюдать, к примеру, у здания центра юного техника, где дети, намеренные когда-нибудь Сегежу навсегда покинуть, гоняют на самодельных мопедах или картах. Или на кухне Владимира Фефелатьева, куда ненадолго заехал в гости из Петрозаводска младший сын и приготовил огромную порцию форели. Или в местном доме культуры, на вечере испанского танца, устроенном для рабочих комбината, где красивые люди из другого мира – актеры малоизвестного петербургского театра – танцуют фламенко. Спектакль заканчивается, и ветер приносит с комбината запах тухлых яиц: значит, город все еще живет.
Сегежа живет как обычно, то есть выживает.
Ходорковский продолжает сидеть.
Но рано или поздно они встретятся – город, который не любит вопросов без ответов, как в "Левом повороте", и его автор, что-то, видимо, не дописавший.
Главнее Путина в северном карельском городке Сегежа – ветер. Когда он дует в одну сторону города, свободно дышать может другая, и наоборот: ветер несет с собой удушливый, несовместимый с желанием жить запах тухлых яиц. Этот запах исходит от градообразующего целлюлозно-бумажного комбината.
От ветра никто в Сегеже ничего хорошего не ждет. Так же как и от федеральных чиновников. Сегежа так далеко, что Москве гораздо легче от нее откупиться, чем от других провинциальных городов. Откупиться и забыть, что и было сделано.
По-настоящему Москва за последние восемьдесят лет вспоминала о Сегеже дважды. Первый раз – в тридцатые годы, когда заключенных Белбалтлага заставили строить комбинат. Второй раз – в 2011 году, когда этот комбинат перестал работать, и тысячи людей оказались под угрозой безработицы и бедности – хуже тех, в которых они уже жили.
В 2011-ом Сегежу спас вселенский скандал, которого, правда, могло и не произойти, если бы за несколько месяцев до остановки комбината в местную колонию не привезли главного политического заключенного страны – Михаила Ходорковского. После его приезда к моногороду было приковано внимание всего мира.
Ходорковский стал достопримечательностью Сегежи, и десятки журналистов терпеливо проделывали путь в 1191 километр (авиарейсов из Москвы нет из-за отсутствия спроса), чтобы задать жителям дежурный вопрос о том, как им живется, и начать спрашивать их о Ходорковском.
Именно поэтому почти каждый из тридцати тысяч жителей Сегежи, услышав его фамилию, теряет терпение. Отводит взгляд, морщится. Кем был Ходорковский для сегежских людей и кем стал? Был никем. Стал земляком. Тот факт, что олигарх, задумавшийся о судьбе таких, как они, сел в тюрьму, а его бывшие коллеги, к всем сегежам страны одинаково равнодушные, по-прежнему зарабатывают миллионы, вовсе не представляется им парадоксом или злой иронией – он им вообще ничем не представляется: очень далеко все это от них.
– А что нам Ходорковский? Нам выживать надо, – передает общее настроение лидер профсоюза Сегежского ЦБК Александр Житников.
Кто-то отказывается даже упоминать Ходорковского: слишком сильно последние двадцать лет жители моногорода страдали от игр олигархов с властью, чтобы рискнуть иметь собственное мнение о человеке, которого не любит Путин. "Путин – вор", – встречает посетителей Сегежа сообщением, выведенным на вывеске железнодорожной станции и провожает такими же надписями на стенах сегежских хрущевок. Но Ходорковский рано или поздно выйдет на свободу, а сегежское население будет здесь всегда – в полной уверенности, что выборы ничего не решают, и простой человек ничего изменить не может, а поэтому ему приходится договариваться с тем, у кого есть власть (как утверждают в Центризбиркоме, Путин на выборах в Сегеже набрал 56 процентов голосов). Убедить этих людей в обратном никто за последние годы не пытался.
Путин, в отличие от Ходорковского, земляком им не стал. Вот в общем и единственное принципиальное отличие в восприятии этих двоих Сегежей.
Выживать жителям Сегежи приходится потому, что от комбината зависит жизнь всего города, а с собственниками ему не везет с момента приватизации в начале девяностых. Крупно повезло лишь однажды, когда комбинат купили шведы. Вскоре они поссорились с российскими чиновниками и уехали, но оставили бизнес-план. Согласно местному преданию, это и была настоящая удача: легендарным шведским бизнес-планом (что бы ни значили эти слова) пользуются до сих пор, и благодаря этому комбинат сокращает расходы и продолжает жить.
Неудача же заключается в том, что рабочие ЦБК испытали последствия гонений на бывшего московского мэра Юрия Лужкова, вероятно, даже сильнее, чем его супруга Елена Батурина. В 2000-е двадцать процентов акций холдинга "Инвестлеспром", куда входит Сегежский ЦБК, приобрел Банк Москвы. А после отставки Лужкова президент банка Андрей Бородин был обвинен в мошенничестве и объявлен в международный розыск. Эхо этого конфликта докатилось до Сегежи осенью, когда у холдинга закончились деньги. В результате комбинат несколько раз приостанавливал работу, пока после самого громкого простоя – в январе – ВТБ, новый хозяин Банка Москвы, не выдал предприятию кредит.
Кредит, как известно, сам по себе не решает системные проблемы, поэтому в благополучии комбината в Сегеже уверены так же, как в прогнозе погоды. "Остановится ЦБК – затрясет весь город," – объясняют рабочие: если кто не работает на ЦБК, он работает на предприятии, которое комбинат обслуживает, или в магазине, который кормит рабочих. Единственный альтернативный работодатель – местная колония, но идти туда добровольно хочет не каждый, хоть и признают: с приездом Ходорковского обстановка там улучшилась.
Вообще оставаться в этих местах добровольно хочет не каждый: выбор большинства сегежских детей по достижении совершеннолетия – уехать в Петрозаводск или в Петербург. А дилемма большинства родителей, как сформулировала ее методист сегежского центра юных техников Ольга Кучерова, – поступать по-родительски (не отпускать из Сегежи) или практично (отпускать). Ее начальник Георгий Усанов тридцать лет учил клеить модели и собирать двигатели "детей комбината", ему сложнее быть категоричным, как она: "За детей в общем не страшно, а вот за внуков – да".
Ни приезд Ходорковского, ни даже прямой ущерб от конфликта Андрея Бородина с властью не стали для большинства жителей Сегежи стимулами к поиску системных решений их проблем: низкого уровня жизни, плохой экологии, отсутствия перспектив для детей, а главное – забытости. Корреспонденты Радио Свобода попытались добиться этого с помощью вопросов, которые Михаил Ходорковский семь лет назад сформулировал в своей главной публицистической работе "Левый поворот" – той самой, где сказано о необходимости легитимизировать приватизацию, чтобы вернуть стране честные выборы и вызывающую доверие власть.
Мы лишь задавали вопросы Ходорковского жителям Сегежи: рабочим ЦБК, учителям, сотрудникам дома культуры, бухгалтерам, дворникам, работникам аварийной службы и осевшим подальше от Белого моря морякам торгового флота – всем, кого встретили в городе.
Вот они:
"Кому досталась советская социалистическая собственность, которую кровью и потом ковали три поколения? Почему люди, не блещущие ни умом, ни образованием, заколачивают миллионы, а академики и герои, мореплаватели и космонавты оказываются ниже черты бедности?
Почему, когда мы жили в плохом Советском Союзе, нас уважал или, во всяком случае, боялся весь мир, теперь же, в дни свободы, презирают как недоумков и наглых нищих?
Мы не любили ЦК КПСС и ЦК ВЛСКМ за их цинизм и незаслуженные привилегии, но разве заслужили мы правителей вдесятеро более циничных и стократ более вороватых, чем партийные бонзы, которые на фоне новых кажутся уже милыми дачными дедушкам и бабушками?
Нас выкинули из старого ободранного "Запорожца" с ручным управлением, обещая пересадить в "Мерседес", однако ж просто бросили в глухом закоулке вселенной на сырой грунтовой дороге. Где мы? В какой точке мира? И есть ли тут хоть какой-то постоянный источник света?"
Этот последний вопрос воспринимали в основном буквально. Спорили: Россия сейчас находится в "жигулях", в "Оке" или вернулась обратно в "ободранный "Запорожец"? Ругали отечественный автопром, в то же время его жалея.
Все остальные ответы по сути и по духу так или иначе повторяли движения мысли автора "Левого поворота". Большинство опрошенных сходились в ощущении, что в 1996 году те, кому повезло оказаться в нужное время в нужном месте, поддержали несменяемость власти, чтобы сохранить свои капиталы. Отсюда все нынешние проблемы.
То, что эти вопросы формулировал Михаил Ходорковский, как и то, что сам он не дал на них ответов, вызывало мало эмоций. Удивился только работник родственного комбинату предприятия "Сегежская упаковка" Владимир Фефелатьев: "Человек книжки пишет – и в тюрьме умудряется делать деньги!"
…Жители Сегежи и Ходорковский безоговорочно сходятся в одном тезисе: с 1996 года мы знаем, что бабло побеждает зло – и только оно. Но и они, и он этот тезис сами же опровергают на деле. Ходорковский – тем, что выбрал тюремный срок, а не, скажем, комфортную эмиграцию. Жители – тем, что много лет существуют в условиях, где счастье и даже сама жизнь возможны без денег. Это можно наблюдать, к примеру, у здания центра юного техника, где дети, намеренные когда-нибудь Сегежу навсегда покинуть, гоняют на самодельных мопедах или картах. Или на кухне Владимира Фефелатьева, куда ненадолго заехал в гости из Петрозаводска младший сын и приготовил огромную порцию форели. Или в местном доме культуры, на вечере испанского танца, устроенном для рабочих комбината, где красивые люди из другого мира – актеры малоизвестного петербургского театра – танцуют фламенко. Спектакль заканчивается, и ветер приносит с комбината запах тухлых яиц: значит, город все еще живет.
Сегежа живет как обычно, то есть выживает.
Ходорковский продолжает сидеть.
Но рано или поздно они встретятся – город, который не любит вопросов без ответов, как в "Левом повороте", и его автор, что-то, видимо, не дописавший.
