Владимир Тольц: Сегодня очередная, на сей раз часовая передача из цикла "Как у Дюма…", в котором я вспоминаю некоторые программы, сделанные мной за 30 лет работы на Радио Свобода. Одну из них – "Россия сегодня" - я вел в первой половине 1990-х. В ней участвовали многие, замечательные, на мой взгляд, авторы. Некоторые из них ныне подзабыты. Имена других по-прежнему у многих на слуху. А некоторые до сих пор являются постоянными авторами свободы. Для всех них, хотя по-разному, переломным оказался 1993 год, два выпуска программ которого я хочу сегодня напомнить.
Итак, архивная фонограмма, 30 июня 1993 года.

Звукозапись 1993 г.: "Россия сегодня". У микрофона в Мюнхене Владимир Тольц. Мое прозвучавшее пару недель назад в эфире предложение рассказать в нашей программе, что же происходит в современной России, вызвало, надо сказать, неожиданно живой отклик и наших постоянных авторов, и слушателей "России сегодня". Но может быть с письмами просто совпадение, они ведь идут нынче с черепашьей скоростью, и отнюдь не все доходят. О письмах вообще особый разговор.
Сегодня же я хотел бы познакомить вас с теми материалами, которые оставили для меня в московском бюро Радио Свобода наши тамошние авторы. Первым из них пришел на Медведева, 13 Анатолий Стреляный.

Анатолий Стреляный: Команда Ельцина старается закрепить неуверенную победу, которую принес ей апрельский референдум. Больше, чем до сих пор, смотрят, чтобы не вышли из-под контроля самые свирепые противники. Все делается без особого шума, главная роль отводится бойцам невидимого фронта в рядах красно-коричневых. Кремль спешит, потому что впереди тяжелые времена.

Один за другим начинают созревать плоды половинчатой экономической реформы. Иные уже перезрели: инфляция, спад производства, преступность. На очереди безработица. Вот что бывает, когда государственному предприятию дают свободу. Или быстро делать его частным на все сто процентов или продолжать держать в ежовых рукавицах. Сделалось худшее: предприятия получат свободу и ублюдочный статус ни государственных, ни частных. Почему предприятия получают свободу – понятно. Когда распался СССР, порвались хозяйственные связи, и свобода явилась сама собою. Невозможно держать в ежовых рукавицах завод, который вынужден сам добывать и заказы, и все, что надо для производства. Труднее понять, почему его не стали делать частным.- Потому что так выгоднее начальству, чиновничеству, которое оказалось сильнее Ельцина. Конечно, поэтому, но в какой степени?

Ясно ведь и другое: Ельцин доверился молодым экономистам социалистического толка, которые к тому же не понимают, что их толк социалистический. Первокурсники экономических факультетов спрашивают: кто больше виноват – чиновничество или Ельцин? Устами младенцев формулируется вопрос, который волнует и взрослого капиталистически настроенного человека. Ельцину грозят большие неприятности, претензии и притязания шахтеров только цветочки. Что делать, когда созреют ягодки? Опять поддерживать Ельцина? Но против кого? Как ни верти, получается, что на сей раз против нищих и безработных.

В последнее время много потешаются над Аркадием Вольским, вождем Гражданского союза. Гражданский союз – это движение чиновничества, преимущественно военно-промышленного и армейского. Существовало оно больше на бумаге и в общественном поведении его вождя. Он долго изображал из себя главу невидимого, но всесильного правительства, при всяком случае давал понять, что у него 30 тысяч курьеров, которые носятся между ним и Кремлем. Все это оказалось блефом. Говорят, что в одном из студенческих театров Петербурга вынашивается идея поставить "Ревизора", в котором роль Хлестакова будет исполнять актер в маске Вольского. Вальяжный любимец стареющих телевизионных дам. Потехи много, но утешительного мало. Ведь почему на самом деле лопнул мыльный пузырь Гражданского союза? Потому что он ломился в открытые ворота. Ельцин не покушался на власть чиновничества ни с Гайдаром, ни тем более с Черномырдиным. Черномырдин исправнейшим образом делает то, что делал бы Вольский: он ездит по заводам, устраивает совещание и решает вопросы, уверенный, что без этого в России не будет ни моторов, ни дверных крючков. Но как поддерживать правительство, глава которого работает то диспетчером, то экспедитором, толкачом? А если не поддерживать, то можно незаметно оказаться в толпе депутатов с бычьими шеями, которые ругают его не за то, что он диспетчер и толкач, а за то, что он плохой диспетчер и толкач.

Куда же податься, к кому приткнуться в канун грозных событий? В стране нет сильной либеральной оппозиции, то есть людей, полных решимости освободить экономику от государства, вырвать собственность из рук чиновничества. В гвалте нарастающего неупорядоченного недовольства их голоса не слышны, хоть вой.

На автобусной остановке со мной стояла маленькая пожилая женщина в темном плаще 60-х годов. Из-под белого платочка выглядывали крашеные рыжие кудельки. В руке у нее была газета, которую очень любят в Москве. Эта газета всей душой за демократию, за Ельцина, но такая желтая, такая разнузданная, что тоже хоть вой. "Читаете всякую гадость", – сказал я женщине. Она засмеялась: "Очень хорошо описано как выносили Слободкина. Матерился всеми словами". Слободкин – это красный депутат, при открытии Конституционного совещания вдруг ринулся к сцене, охранники его вынесли, не причинив вреда. Автобусы ходят плохо, стояли мы долго.

Ей 79 лет, работает уборщицей в таксопарке, получает 22 тысячи пенсии и 8 зарплаты. Кажется так, если я не путаю цифры. Бодрая, довольная. "У меня есть земля, я землю получила. Участки давали тем, кто в парке не меньше 10 лет". Занимается общественной работой, водит своих таксистов в театры. Только что обеспечила билетами в Грановитую палату. Полгода добивалась. Все читает, за всем следит. Речь бойкой московской инженерки.

Я упомянул о том, как облапошило таксистов их начальство. "Классически, – смеялась она. – Классически!". Приватизацию московских таксопарков действительно можно брать за образец бюрократической приватизации. Начальство получило все, что захотело, а рабочие – что осталось. И смех в том, что по их собственной глупости и робости. Таких хитрых с пассажирами их провели как мальчишек. Это им наказание за вымогательство. "Что-то он все тянет, – сказал я о Ельцине. - Что-то очень уж медленно и бестолково получается с этими реформами". "Нельзя быстрее, нельзя быстрее. Что вы? – сказала она. - Кровь может быть, если быстрее. Он это понимает. Смотрите, кругом уже все между собой дерутся, а мы между собою - нет. Значит, что бы он ни делал, поддерживать его, только поддерживать. 8 тысяч – что это за деньги? А пенсия? И землю я получила. Нет, нет, только поддерживать". ..

Владимир Тольц: Продолжим. На очереди материал Кати Метелицы из той же передачи.

Катя Метелица: В России с крахом тоталитаризма появилось, как известно, общественное мнение. Не только, причем, общественное мнение как таковое, но и Фонд "Общественное мнение", социологи которого недавно завершили обработку замеров общественных настроений и выпустили бюллетень социологической информации за последние полгода. Тема всеобъемлющая – "Власть, оппозиция и российское общество".

Итак, руководитель аналитического центра Фонда "Общественное мнение" профессор Игорь Клямкин фиксирует: "Отношение населения к экономическому курсу стало несколько спокойнее". Однако он не склонен объяснять это поддержкой реформ населением, скорее притуплением восприятия всего того неприятного и непривычного, что сопровождает экономические реформы.

Игорь Клямкин: Энтузиазм они по-прежнему не вызывают, но острота восприятий тех проблем, которые стоят, несколько слабее.

Катя Метелица: Тем не менее, по-прежнему неплох рейтинг президента: порядка 30% населения положительно оценивают его деятельность. Хотя безоговорочная поддержка составляет всего 5% и имеет тенденцию к снижению, то есть стремится к нулю. Ельцина принимают с большим "но" и огромным вопросительным знаком, но не видят ему реальной альтернативы ни программной, ни персональной, а потому не хотят его отставки. И чем дальше, тем больше не хотят отставки. То есть Борис Ельцин в президентском кресле обществом устойчиво воспринимается как гарант политической стабильности, констатирует профессор Клямкин.

Игорь Клямкин: Это такое несколько промежуточное состояние, оно, мне кажется, нашим опросом зафиксировалось. С одной стороны не принимают курс, чего-то хотят другого, с другой стороны и не знают, что это такое другое должно быть и кто может быть политическим носителем этого альтернативного курса.

Катя Метелица: Образ врага в массовом сознании в последнее время приобрел образ Съезда народных депутатов.

Игорь Клямкин: Если Ельцин в том числе и теми элитами, которые его не принимают, воспринимается пока как гарант стабильности, то съезд элитными группами - прежде всего, председателями колхозов, офицерами, управленцами и директорами - воспринимается как главный дестабилизирующий фактор, как главный источник дестабилизации. Если это верно, то политически эта структура себя изжила.

Катя Метелица: С деятельностью съезда, а вкупе с ним и Верховного совета большинство россиян склонны связывать абсолютно все грехи и тяготы жизни. Причем трудно предугадать, как трансформируется отношение к Ельцину, лишись общественное мнение этого "мальчика для битья", я имею в виду съезд и Верховный совет. На поверку выходит, что не больше трети тех, кто поддерживают президента, ждут от него, например, радикализации экономических реформ. Остальные либо сами толком не знают, чего они ждут, либо прямо противоположного. Это отмечает и профессор Клямкин.

Игорь Клямкин: Видно, насколько эти политические поддержки, насколько стоят во имя все, что угодно, но, как правило, не реально осознанные людьми интересы. Стоят какие-то вещи гораздо более рациональные, людьми не очень осознаваемые, в частности, одна из них, о которой говорил, есть какой-то вождь, а реальной альтернативы ему не видят. Это общество по складу своему и по традициям таково, что оно нуждается в том, чтобы постоянно, если альтернатива, то обязательно персонифицированная и чтобы психологически можно было опереться.

Катя Метелица: Положение власти, как видим, довольно шаткое. Наличие внушающей надежды оппозиции весьма сомнительно. В таких ситуациях социологам обычно задают вопрос: когда же ожидать социального взрыва? Нам, кстати, его уже пророчили не один раз. Игорь Клямкин считает, что на идеях катастрофизма у нас в основном спекулируют.

Игорь Клямкин: Идея катастрофизма действительно характерна для того, что здесь происходит, характерна для многих, кто делает прогнозы, для журналистов тоже. Из чего исходят? Мне кажется, есть такая довольно объективная вещь, что при таком очень поверхностном взгляде, при первом, когда смотришь на эту реальность, что власти делают, вроде никаких перспектив у этой политики нет. Смотришь на оппозицию, тоже, чего они хотят – непонятно. Когда все в совокупности берешь, тогда возникает ощущение, что возмущение возможно. Поэтому говорят: осенью будет взрыв, тогда-то будет взрыв. Очевидно, запас прочности этой системы в целом, включая менталитет населения, такой большой, что он позволяет держаться.

Катя Метелица: Прогноз социолога внушает оптимизм.

Владимир Тольц: Разделяете ли вы этот оптимизм жизнерадостной Кати?
***
Тему церкви в современной России мы в нашей программе затрагиваем нечасто. У Радио Свобода существуют две специальные религиозные программы. Но вот получил я радио-письмо их участника священника Михаила Ардова. Письмо все о том же – что происходит в сегодняшней России. И конечно же, не могу вас с этим письмом не познакомить.

Михаил Ардов: На самой окраине Московской области неподалеку от того места, где я до недавнего времени служил, в небольшом поселке стоит колоссальный, когда-то величественный храм. Теперь он представляет собой ужасающее зрелище: сбиты и разрушены купола, крыши как таковой нет, огромные окна без стекол и без рам, пол проваливается, в подвале стоит вода. Еще в конце 80 годов несколько местных жителей решились хлопотать о том, чтобы эта церковь была вновь открыта. Московская епархия пошла им навстречу, в конце концов, была зарегистрирована новая община, которой и передали во владение эти руины. А что будет дальше – Бог ведает.

Нынешнее всеобщее наше обнищание коснулось православной церкви в самую первую очередь. Ведь храмы содержатся и ремонтируются на деньги прихожан, по большей части пенсионеров, то есть именно тех людей, чье положение теперь хуже некуда. Да, цены на свечки, иконки, крестины, отпевания неуклонно повышаются, но их немыслимо поднимать сообразно с чудовищной инфляцией. Тут, в частности, существует и чисто психологическая причина: наши старенькие прихожанки не могут, не станут покупать тоненькую свечку за 300 или за 500 рублей. Нули на ценниках их пугают, они никак не могут взять в толк, что же произошло с их жалкими рублями и десятками.

Таких храмов, как я описал, по всей России сотни, даже тысячи. Некоторое время назад Московской патриархии стали хватать все церковные здания без разбора, и развалины, и руины. При этом вовсе не учитывается, где именно храм расположен, есть ли там достаточное число верующих, чтобы его хоть как-то содержать. А разрушители храмов, наши недавние гонители при том преследуют свою цель: вернуть церкви все, что пришло в совершенную негодность, пусть, дескать, восстанавливают на старушечьи копейки. Заметим притом, что, например соборы в московском Кремле и казанский собор в Санкт-Петербурге церкви возвращать не хотят. В этой связи мне вспоминается горькая шутка, которую произнес в свое время маститый протоирей отец Борис Старк. В 1983 году церкви был передан Даниловский монастырь в Москве, а до того там помещалась детская тюрьма и состояние его было весьма плачевное. Так вот отец Борис тогда сказал мне: "Даниловский монастырь - это вовсе не так плохо. Спасибо, что они не вернули нам Храм Христа Спасителя".

Власть имущих понять легко, но позиция церковной иерархии для меня непостижима. На что они надеются? Откуда должны придти миллиарды и миллиарды рублей, которые необходимы для восстановления того, что они уже взяли? В этой ситуации Московская патриархия напоминает человека, который после длительной голодовки набрасывается на еду, хватает и ест все подряд. Последствия, как известно, бывают самые плачевные. И все же, где искать деньги на реставрацию и ремонт тысяч разоренных, разрушенных храмов. У церкви их нет, у паствы тем паче, нет в помине и у государства.

Тут уместно задаться и другим вопросом: а кто довел церкви до нынешнего сверхжалкого состояния, кто разорил их и разрушил? Ответ известен – большевики, коммунистическая партия. Это была обдуманная, целенаправленная политика. Теперь уже широко известно когда-то совершенно секретное письмо Ленина об изъятии церковных ценностей. Адресовано оно, заметим, не в Совет народных комиссаров, а именно членам политбюро ЦК партии. Читаем: "Нам во что бы ни стало необходимо провести изъятие церковных ценностей самым решительным и быстрым образом, чем мы можем обеспечить себе фонд в несколько сот миллионов рублей. Надо вспомнить гигантские богатства некоторых монастырей и лавр". Читаем далее: "Взять в свои руки этот фонд, несколько сот миллионов золотых рублей, а может быть несколько миллиардов, мы должны во что бы то ни стало". Вот так, по-ленински, без обиняков.

До самого недавнего времени у нас в стране шумно судили и рядили об имуществе и капиталах КПСС, почти все по этому поводу высказались, все, кому ни лень, норовили себе урвать хоть малую толику. И только, пожалуй, одна Московская патриархия хранила гробовое молчание, ни слова о старом долге в несколько сот миллионов, а может быть и миллиардов золотых рублей. Что же это? Неужто евангельское смирение? Нет, не думаю. Объяснение страной позиции Московской патриархии мы найдем вовсе не в Новом завете, не в Священном писании, а все в том же секретном ленинском письме. Вот соответствующая цитата: "Мы должны именно теперь дать самое решительное, бескомпромиссное сражение черносотенному духовенству и подавить его сопротивление с такой жестокостью, чтобы они не забыли этого в течение нескольких десятилетий". Как видим, и не забыли. Так что прав, тысячу раз прав был Владимир Маяковский, когда провозглашал: "Ленин и теперь живее всех живых".

Владимир Тольц: Думаю, глубокоуважаемый отец Михаил Ардов, с которым мы и по сей день дружим, согласится: это объяснение и в 1993-м выглядело недостаточным, а ныне, с учетом того, что произошло позднее, и совсем смехотворно.
***

Для тех, кто присоединился к нам только что, сообщу, а для остальных напомню, что в рамках серии передач "Как у Дюма…", в которой я вспоминаю некоторые программы, сделанные мной за 30 лет работы на Радио Свобода. Речь сегодня идет об одной из них – о программе "Россия сегодня", которую я вел в первой половине 1990-х. В ней участвовали многие, замечательные, на мой взгляд, авторы. Некоторые из них ныне подзабыты. Имена других по-прежнему у многих на слуху. А некоторые до сих пор являются постоянными авторами свободы.

Записи выступлений троих из них в «России сегодня» 1993 года - священника Михаила Ардова, профессора Игоря Клямкина и писателя Анатолия Стрелянного уже прозвучали в первой части сегодняшней передачи. Последнего я до сих пор чту своим "открытием для Свободы". В Советском Союзе он стал широко известен как один из пропагандистов горбачевской перестройки еще раньше. А лично я познакомился с ним в году так 1986-87, в Брюсселе, кажется, куда на конференцию славистов и советологов для демонстрации советской гласности прислали делегацию писателей – Валентина Распутина, Бориса Можаева, Вячеслава Кондратьева и Анатолия Стреляного. С Кондратьевым – он дружил с Виктором Платоновичем Некрасовым, которого слушал в моих передачах, - мы сразу сблизились и подружились. (Позднее он не раз участвовал в моих программах тоже). Можаев, чьи книги о мужиках и бабах я давно знал и любил, поразил меня контрастом с прочитанным деревенским. Он оказался высокообразованным человеком с выправкой и повадками флотского офицера, наиболее "западным", что ли, из всей этой писательской четверки, иногда впрочем надевавшим маску "деревенщика". Говорить и спорить с ним было страшно интересно, увлекательно и легко. Распутин держался напряженно и замкнуто. Опекавшие его «посольские» сильно выделяли его из других – Герой Труда! – и старались обособить от коллег. А со Стреляным, сильно удивившимся, что я со Свободы, мы сошлись уже в гостинице, когда он страстно стал мне говорить про Лигачева и других кремлевских, имена которых ныне уже мало кто помнит. "Можешь сказать это для эфира?" - спросил я. "Тебе могу, - доверяю. А для миллионной аудитории не готов – ответственность велика…". Позднее он решился. Выступает и до сих пор. И для его "Писем" я отдал даже свою музыкальную заставку из прокофьевского "Киже". (Ее вы можете слышать и в сегодняшней передаче.) А тогда, помню, позвонил мне сын композитора Олег. Поблагодарил за выбор мелодии, но предупредил: "Вы рискуете! Узнают, что звучит в начале "России сегодня" - поколотят!". (Поясню, это часть сюиты под названием "Похороны"). Ничего – и Стреляный, и я до сих пор целы. С Сергеем Ковалевым, которого вы услышите сегодня в 19-летней давности записи, мы дружим с конца 1960-х. С Андреем Бабицким (старая запись его тоже прозвучит сейчас) тоже работали и раньше. Но именно с этого выступления я стал высоко ценить его журналистское мастерство. Да что пересказывать. Лучше послушайте.
Фонограмма от 19 апреля 1993 года.

Архивная звукозапись: "Россия сегодня". У микрофона в Мюнхене Владимир Тольц. "Действующие лица и исполнители". В нынешней политической ситуации в России эта регулярная рубрика нашей программы в последнее время, похоже, обретает особое звучание. Сегодня в ней пойдет речь о двух персонажах самого первого плана – о российском президенте и его вице.

Здесь стоит может быть сделать некоторое отступление историко-лингвистического свойства. Что такое вице-президент, ныне в России знает каждый, благодаря политпросветительным услугам телевидения, даже дети малые знают в лицо не только Бориса Николаевича, но и Александра Владимировича. А взрослые с охотой разъяснят вам при случае, что это, де, так принято президенту иметь своего вице. Даже на Даля могут сослаться: "Вице – латинская частица, ставимая перед званием или саном, означая зауряд товарища, главного помощника". Да, так было во времена Владимира Ивановича Даля. Но в нынешней ситуации у частицы "вице" в титуле Руцкого напоминает многим другое, схожее с ней по звучанию слово из того же далевского словаря: "Вица, - читаем мы там, - хворостинка, прут, розга, хлыст". В старину о молодых людях легкого нрава говаривали: женить бы его да не на красной девице, а на рябиновой вице.

Вот на такой "вице" и «оженили» президентским избранием солидного человека Бориса Николаевича Ельцина. Впрочем, его вице-президент сам, похоже, считает себя пострадавшим от коварной розги президентского окружения. Вот такая странная историко-лингвистическая коллизия на фоне нынешней непростой политической ситуации в России. Вот что говорит о ней председатель Комитета по правам человека Верховного совета Российской Федерации Сергей Ковалев.

Сергей Ковалев: Если не бояться сильных выражений, я бы сказал что страна в смысле власти, - страна перед кризисом, который вряд ли менее острый, чем в 91 году. Я имею в виду и 25 апреля, я имею в виду вообще весь этот период. Я бы не хотел сеять панику, но я бы сказал, что ситуация, по-моему, гораздо труднее, чем в августе. Когда на улицах танки – их видно, а когда происходит то, что происходит сейчас - это благозвучно аранжировано, хорошо маскировано.

Владимир Тольц: В четверг на прошлой неделе один из главных героев нашей программы российский президент встретился в Большом театре с некоторыми из ее участников, находившихся среди тех интеллигентов, кого пригласили в театр на это отнюдь не театральное действо. Среди них был и Анатолий Иванович Стреляный, который на следующий день рассказал мне вот что.

Анатолий Стреляный: 15 апреля в Бетховенском зале Большого театра в Москве Борис Ельцин встречался с людьми, которых по советской бюрократической привычке продолжают называть «творческой интеллигенцией». Это - писатели, художники, артисты. ..

Встречу готовили недели полторы, писали речь президенту (он не стал ее зачитывать), составляли список участников. За места в этом списке, как водится, шла некоторая борьба. Несколько человек в ходе ее стали врагами на всю жизнь, двое слышно слегли, один от писателей. Президентская команда держалась от греха подальше, списки составлял свой брат-писатель, свой брат-художник, свой брат-артист. Брат свой, но руководящий.

Бетховенский зал маленький, так что список был недлинный. Союз писателей СССР, как известно, давно распался, теперь на его месте несколько союзов: три или четыре демократических, один или два красно-коричневых, есть и неопределенные цвета, но в нынешних российских условиях всякая неопределенность почему-то тяготеет туда, где красно и коричнево. Со стороны Министерства культуры был будто бы намек: не худо бы включить, мол, кого-нибудь из них, как бывало при Горбачеве. Вслед за Баклановым, поднимался Бондырев. Ответ последовал решительный: если хотите плюрализму, так пусть это будут самые вожди, тот Бондырев, Куняев, хоть будет какая-то драматургия. Видимо, в результате этого мимолетного торга в Бетховенском зале появились, вызвав легкое оживление, Владимир Солоухин от писателей и Станислав Говорухин от мира кино.

Меньше всего хотелось бы сбиваться на тот утомительно глумливый тон, каким обо всем без разбора пишут некоторые московские газеты. Но сегодня эти подробности имеют, на мой взгляд, не совсем обычный смысл. Сама по себе борьба за место в таком списке – дело обычное. Если разобраться и только чуть-чуть преувеличить, то придется сказать, что она-то, эта борьба тщеславий, и есть вечный двигатель искусства.

Но тут намечалась встреча хоть и с президентом, но таким, который может быть висит на волоске. Попасть в этот список, значит автоматически оказаться в другом – в черном списке, который составляют нацисты. Если им верить, а тут им верить можно, они его давно составляют. На дверном стекле вагонов московского метров в эти дни появились списки с портретом генерала Стерлигова и его словами: "Русские идут". На одном я видел вставку от руки: после слова "русские" было вписано слово "фашисты". Фашисты ли идут, нацисты или коммунисты, намерения у них насчет нас одинаковые, их не скрывают.

Демократический строй в России пытается утвердиться, не преследуя своих врагов. Происходит то, что происходило в 17 году между февралем и октябрем. Если дело не сорвется, тогда можно будет, наверное, гордиться, говорить, что демократия утвердилась, пальцем не тронув ни одного коричневого, ни одного красного, не лишив слова ни одного бесноватого. Тогда Россия будет впереди всех демократий мира. В Англии, например, пока только высказывается, но не стало общепринятым мнение, что разрешать надо любые призывы, что со словом, каким бы оно ни было, можно бороться только словом.

Но утвердится ли в России демократия, если по-прежнему безучастно наблюдать, как люди литературно-поэтического хулиганства, люди интеллигентского выверта переходят на бандитский язык, открыто призывают к насилию? Это был главный вопрос, который задавался Ельцину и в Бетховенском зале. Чтобы услышать на него ответ, многие туда и шли.

Ельцина настойчиво спрашивали: в чем дело, почему он терпит антисемитизм, например? Фашисты носят плакаты, на которых его фамилия переиначивается в Эльцин, Эльцин-юда. "Это кто-то не умет выговорить мою фамилию", - сказал он беспечно. В зале не приняли эту беспечность. Резко говорил Николай Аркадьевич Петров: "Если эта мразь придет к власти, всем нам придется бежать. Вы играете в карты с шулерами. С шулерами в России всегда был один разговор – канделябрами по голове". Петров вспомнил о Невзорове. "Невзоров за время одной передачи четыре раза называет вас главарем оккупационного режима, и прокурор не находит в этом состава преступления. Сажи Умалатова призывает вешать демократов вниз головами. Борис Николаевич, – призывал Петров, – пора употребить власть. Это уже не ваше личное дело. Когда вас оскорбляют безнаказанно, вы всякий раз лишаетесь тысяч голосов, потому что видна ваша слабость. Не подставляйте щеку".

Из ответов Ельцина стала видна невеселая картина. "Попустительство нацистам и коммунистам – это действительно политика, но не его, не Ельцина, а российской прокуратуры генерального прокурора Степанкова. Петров прав, Степанкова и стоящего за ним Верховного совета".

Может быть это политика и не приведет к катастрофе,- говорили мы с Киселевым, когда все разошлись. - Народ как следует рассмотрит своих коричневых, и они повиснут в безвоздушном пространстве, на виду не такие опасные, как в подполье. Но и тогда останется вопрос: закон-то они нарушали. И что это за демократия, при которой прокуратура проводит свою политику?

В разговоре с президентом выяснилось, что это явление более отчетливое, чем можно было думать. Руководители целых узлов государственного механизма ведут себя так, будто гражданская война уже идет, решаются на прямой саботаж. Ельцин рассказал о поведении председателя Госбанка Геращенко. Оказывается, в эти дни предпринималась попытка задержать выдачу очередной зарплаты в стране. "Это же мина! – восклицал президент. – Мина под референдум. Только сильнейший нажим сдвинул дело. Я сказал сегодня Геращенко: имейте в виду, времена поменяются, будет не только 25 число, будет и 26. Только после этого Геращенко сказал: "Немедленно подписываю все документы".

Соли на рану подсыпала Мария Владимировна Миронова. Она спрашивала Ельцина: как он может работать с предавшим его Руцким? "Я бы говорил наоборот, - ответил Ельцин – как ему можно после этого со мной работать. Имея честь офицера, уйди в отставку". "Он должен был это сделать", - сказали из зала. "И давно", – согласился Ельцин. Ему прямо сказали, Геннадий Хазанов сказал, что Руцкой - это его, Ельцина, грех с самого начала. Как можно было делать вторым лицом в государстве полуграмотного полукоммуниста, да просто человека с таким нелепым самолюбием. "Ваш грех", - повторял Хазанов. "Конечно", – отвечал Ельцин. Потом воскликнул: "Он же слово офицерской чести мне давал, я ему верил!".

С домашней простотой рассказывал как ему тяжело в эти дни. Мучительно было сидеть на последнем съезде под этими потоками грязи. "Посадить туда любого человека, к концу первого дня умрет, не выдержит". Интересовался, оказывается, мнением Клинтона о том порядке подсчета голосов на референдуме, который установлен съездом. Клинтон ответил: если бы в Америке была такая система, то есть если бы при подсчете исходили не из числа явившихся голосовать, а из числа имеющих право голоса, то Америка за двести лет не избрала бы ни одного президента.

Шахтеры Кузбасса, которые в дни съезда прислали в Москву эшелон своих представителей, сказали Ельцину, когда он у них был недавно, что если надо, пришлют и десять. "Я им ответил: не надо, москвичи справятся сами. Защитили же они Белый дом в августе 91-го".

Говорил об отношениях с Прибалтикой, с Грузией. "О Грузии: Шеварднадзе выводить войска из Абхазии не хочет. Мы говорим: тогда и наши будут там стоять, вмешиваться они не будут, но порядок будет такой: если в часть влетит один снаряд, то из этой части в ту сторону, откуда он влетел, полетит два". О Прибалтике так же прямо: "Если Литва приняла правильные законы, которые не обижают русских, мы вывели свои войска. А если Эстония просто преследует русских, если и Латвия то же самое, то мы Эстонии и Латвии говорим: пока не наведете порядок в этом вопросе, наши войска будут у вас стоять. Я и Клинтону сказал: вы же всегда за права человека. Я помню, как Америка по этому вопросу советский союз критиковала и правильно делала, так что же вы насчет Эстонии и Латвии не очень? Нажмите на них".

Рассуждал о величии России. "Когда мы вместе с американцами разоружимся, то величие будет меряться не военной мощью, оно будет в истории, традициях, культуре страны, и тогда сравнение будет не в пользу США, там всей истории двести лет, а у нас тысяча лет". В зале добродушно недоуменно засмеялись. Алексей Симонов просил президента заступиться за таджикских людей культуры: над ними издеваются, бросают в тюрьмы по вздорным обвинениям. Только что посадили режиссера Доната Худаназарова. Сажают честнейших, лучших. Ельцин ответил по-обкомовски: "Хорошо. Сегодня или завтра свяжусь с Рахмоновым. Обстановка там с нашей помощью стабилизируется. Откуда исходят эти репрессии – понятно: там прокоммунистических элементов больше, чем где бы то ни было. Свяжусь, попрошу, чтобы разобрались".

Записок было мало. В одной Ельцина просили прямо сказать, есть ли у него реальная сила постоять за себя, не пустить к власти красно-коричневых? Он ответил: "Я должен честно сказать – пока силы есть". Артем Анфиногенов рассказал об одном из плакатов, который несли демонстранты в поддержку Ельцина: "Съезд – это чудище обло, озорно, стозевно и лаяй".

Ельцин выглядел здоровым, бодрым, внимательно вглядывался в своих собеседников, хорошо реагировал на реплики. Я ожидал увидеть его более измотанным. Одна народная артистка объяснила мне, что он водолей, у водолеев настроение и работоспособность скачут. По ее вычислениям, которые она проделала перед этой встречей, хороший день Ельцина как раз четверг. Это и был четверг.

На встречу было отведено полтора часа. Минут сорок казалось, что все затея провалилась. Не знаю, уместно ли здесь это рассказывать,- люди уже должны представлять себе, что это такое - собрание российских знаменитостей, - они ведь смотрят театральные вечера по телевизору, да и Чехова читают, Булгакова.

Одна знаменитость жаловалась, что с театра берут большие налоги, просила президента об отдельной встрече, чтобы рассказать об этом подробно. Трудности с реквизитом, с паспортами за границу, долго выдают. Ельцин объяснил, что налоги устанавливает не президент, а Верховный совет. Знаменитость несколько растерялась: "Не президент?". В зале шумели: решил бить челом барину, так вникни сначала в дело. Петь-то без подготовки не выходишь, уважаешь публику... А мы что - не публика?

Почтенная, много сделавшая для культуры, но очень уже старая женщина, рубя рукой воздух, рассказывала президенту России, что ей не нравится слово префектура, что в эту самую "перфектуру" трудно дозвониться, что там не все ходят на работу, что она знает (она, а не "перфектура") несколько иностранных языков, но это слово все равно ей не нравится. Один человек, Григорий Бакланов открытым текстом настаивал на введении президентского правления. Его поддержали. Ельцин на это сказал, уходя: "Совесть у меня чиста. Я им протянул руку раз, протянул два, протянул пять раз, и всякий раз получал отпор. Ну что ж, нет, так нет. Надо дождаться 25-го, дождаться положительного исхода и тогда решать".

Владимир Тольц: А сейчас об одном из тех, кому Ельцин, по его словам, протянул руку – об Александре Владимировиче Руцком. Наш московский корреспондент Андрей Бабицкий.

Андрей Бабицкий: Еще на заре российского парламента мне понадобилось собрать материал о боевом прошлом генерала Бориса Громова. Я обратился тогда к малоизвестному российскому депутату Александру Руцкому, знавшему Громова по афганской кампании.

Не избалованный вниманием прессы, будущий вице-президент, возглавлявший парламентскую комиссию по проблемам военнослужащих и членов их семей, весьма трепетно отнесся к моей просьбе об интервью. Однако поступил я, как выяснилось, в высшей степени неосмотрительно. В самом начале разговора мой собеседник вдруг начал рассказывать о различных каверзах общества защиты военнослужащих "Щит" и его председателе Виталии Уражцеве, мятежном полковнике, которого в ту пору Александр Руцкой считал своим главным конкурентом и антагонистом. Более полутора часов российский депутат изливал мне душу. В смертельной тоске я изредка предпринимал робкие попытки остановить бушевавший вокруг меня словесный ураган. Но Александр Руцкой был неумолим, хотя, должен отметить, и неагрессивен. В завершении интервью, разбитый и опустошенный, я дал себе слово никогда больше не пользоваться услугами народного депутата России Александра Руцкого.

Прошло несколько лет, но Александр Руцкой, став вторым должностным лицом России, не изменился в главном: в основе его мировоззрения лежит детская убежденность в том, что он ведет безуспешную борьбу с окружающим его неправедным миром за торжество добра и справедливости. В этой борьбе ему противостоят роковые, почти потусторонние силы, справиться с которыми он не в состоянии. Свою неспособность добиться конкретного результата Александр Руцкой объясняет обычно могуществом противника, дьявольски коварного, бессовестного и наглого, не останавливающегося ни перед чем. Три года назад в этой роли выступал виталлий Уражцев, сегодня Геннадий Бурбулис и Анатолий Чубайс.

Это можно назвать синдромом Грушницкого. Как известно, последний пытался вызвать сочувствие у княжны Мэри, доказывая, что мир не знает его достоинств, под грубой солдатской шинелью бьется чувствительное сердце. Кстати, почти дословно слова Грушницкого воспроизвел, характеризуя Руцкого, Егор Гайдар, сказавший: "Кто знал, что за простоватой солдатской внешностью скрывается мятущаяся душа".

Как и герой Лермонтова, генерал Александр Руцкой простодушно пытается пробудить сочувствие у окружающих пронзительными жалобами на несправедливое к себе отношение. С нескрываемой обидой он рассказывает журналистам и народным депутатам как Геннадий Бурбулис в свое время дал ему в подчинение всего шесть человек, как президент отобрал у него личного врача и старенький "Мерседес", как его игнорируют, над ним смеются и так далее.

Жалоба стала главным речевым жанром в политической карьере вице-президента. Себя в этой ситуации Александр Руцкой воспринимает как человека, приверженного ценностям частной морали, русского офицера, попавшего в среду людей бессовестных, вороватых и в высшей степени нечистоплотных. Отсюда и постоянная апелляция к понятиям "слово и честь офицера", "порядочность", "верность", "бескорыстность". Старенький "Мерседес" в этом контексте становится грубой солдатской шинелью, которой Грушницкий пытался очаровать княжну Мэри.
Космос Руцкого - это мир бедной Лизы, сентиментального романа, чистых слез. Здесь нет места грязной политической интриге, здесь царствует рождественская елка и счастливые радостные лица родителей. "Мою маму в журнале "Столица" назвали свиноматкой", - жалуется Александр Руцкой в парламенте, демонстрируя крушение основ мироздания.

Однако точно так же, как и Грушницкий в "Герое нашего времени" лишь жалкая пародия на Печорина, Руцкой лишь кривое зеркальное отражение русского офицера. Он не понимает, что его слова о свиноматке для широкой публики только повод для мелкого радостного торжества, артикулируя подобные выражения, он как бы дает им право на дальнейшую жизнь. Не раз и не два охочие до скандалов обыватели обсудят между собой выразительное словечко "свиноматка".

"Я многое пережил, – говорит вице-президент, - и сегодня не отступлю от своего". Но, увы, образ героя, боевого офицера, чудом уцелевшего во вражеском плену, безнадежно испорчен смешением литературных стилей. Чайльд Гарольд, изнывающий от одиночества байронический герой, не может без ущерба для себя выступить в роли Максим Максимыча, простоватого и обойденного судьбой русского человека. Рассказывая о том, как его лишили полномочий и старенького "Мерседеса", личной охраны и врача, Руцкой наносит непоправимый вред собственному имиджу, поскольку обыватель убежден: с человеком обращаются так, как он позволяет с собой обращаться.

Политическую карьеру Руцкого погубил элемент комедии, явственно проступившей на изломе жанров. Вице-президент добился своего – он сумел вызвать жалость к себе и таким образом покинул пространство высокой трагедии, где развитие сюжета определяется безжалостными законами рока и смертью. История о том, как Бурбулис сослал Александра Руцкого в сельское хозяйство, чтобы тот не ходил и не бубнил в коридорах – это история Грушницкого нашего времени. Старенький "Мерседес" – это предметно-художественная деталь, выражающая смысл личной драмы русского офицера.