Дмитрий Волчек: Наш гость – писатель Лена Элтанг. Два года назад Лена Элтанг представляла в программе ''Поверх барьеров'' фрагмент из тогда еще не завершенного романа: письмо героя этой книги Костаса, вильнюсца, живущего в Португалии, своей эстонской жене. В конце 2011 года роман ''Другие барабаны'' вышел, и теперь мы знаем всю историю Костаса, его жены, которая на письма не ответит и, скорее всего, не получит их, друзей Костаса, его двоюродной тетки Зои и других персонажей, но – главное – историю дома в старинном лиссабонском районе Альфама на улице Терейро до Паго, дома, который достался Костасу от тетки. О доме чуть позже, а я, хотел бы, Лена, начать разговор с города, в котором этот дом находится. Ваш герой приехал из Вильнюса в Лиссабон. Вы для того, чтобы написать эту книгу, тоже приехали из Вильнюса и на время поселились в Лиссабоне. Почему Лиссабон, и легко ли вам далось постижение португальского – не только языка, но и португальской жизни вообще? Костас выучил португальский язык за полгода, а вы?
Лена Элтанг: Португальский язык ласкает мой слух. Будь у меня хоть один свободный файл в голове, я бы его выучила, честное слово. После труднейшего литовского мне уже ничего не страшно... Португальский и литовский, как это ни странно прозвучит, имеют некоторое сходство — обилие шипящих, сложные ударения, античную просодию, вообще некую сжатость, характерную для мощного, просторного языка в небольшой стране. Выучить португальский я не успела, успела только написать книгу, но уверена, что еще вернусь в Лиссабон, так что не все потеряно.
Теперь о присутствии города в романе. Можно сказать, что одна из метафор, лежащих в основе книги - это история разрушения Лиссабона в 1755 году. Однажды утром город накрыла огромная свинцовая туча, и он рассыпался, как карточный домик. Много народу погибло, страшные тысячи. По этому поводу много лет спустя Алистер Кроули записал в своём дневнике: "Однажды Бог попытался разбудить Лиссабон, послав на него землетрясение; однако позже он оставил это занятие как абсолютно бесполезное".
То, что происходит с Костасом, это такое же отчаянное и неожиданное разрушение его реальности. Человек прожил 34 года, будучи уверенным, что все идет как надо, и его жизнь - подобно реке Тежу - несет свои воды в единственно возможном направлении. Но вот происходит одно странное событие, и земля уходит у него из под ног, а цунами несет волны из океана на берег.
Эта линия в романе - как и само землетрясение - завершается пожаром, в котором исчезает дом Костаса – то ли от того, что пьющая служанка забыла сигарету, то ли потому, что дому самому надоело быть домом Костаса.
Но поскольку в романе два альтернативных финала, то Костас может выбирать – тлеющие уголья вместо дома и свобода, или - тюрьма и уцелевший дом в Альфаме, под завязку набитый духами. Заметьте - в Альфаме, то есть в единственном районе, совершенно не пострадавшем при знаменитом землетрясении. Вероятно, потому что в те времена там жило много магов и каббалистов.
Здесь стоит заметить, что старинная площадь, вернее, то ее ответвление, где находится дом Костаса, тоже место непростое. Раньше оно называлось Террейру ду Пасу, теперь – просто Торговая площадь. Я выбрала его не только потому, что жила там сама, но еще потому, что эта площадь, построенная, кажется, в 18 веке, была вычерчена архитектором по принципу колоды Таро: на каждой стороне там 28 арок, то есть всего 56, по числу младших арканов, а вдоль главного фасада – 22, по числу старших арканов. Такое, по-моему, может только в Лиссабоне произойти.
Да что там Таро! Город по самые крыши заполнен прикладной магией. Даром что ли, Кроули в 30-м году выбрал именно Лиссабон, чтобы инсценировать собственную смерть. Вам, разумеется, этот случай известен.
Лена Элтанг: Коварному Кроули хотелось почитать объявления в газетах о своем самоубийстве и напугать любовницу. Другу Костаса, который поступил похожим образом, хотелось совсем другого, как вы знаете, и, на мой взгляд, у него получилось даже лучше - страшнее и вероломнее - чем у Кроули.
Дмитрий Волчек: Давайте поговорим о доме, в котором живет Костас. Этот дом – живое существо, дом-вампир. ''Лиссабонские дома убивают тебя медленно, тихо прокалывают в тебе дырочки и приникают к ним'', – говорит ваш герой. Дом, который достался ему в наследство, это существо своенравное, которое управляет своими обитателями. Собственно, у него есть половая принадлежность, гендер, этот дом – женщина. Читатель постепенно изучает этот дом – дом трехэтажный, с подвалом, никуда не ведущим подземным ходом, с тайником за зеркалом, в тайнике этом лежат фамильные драгоценности, которые Костас постепенно продает, как продает он и другие вещи старинной семьи Брага, которые достались его тетке от португальского мужа, а муж в этом доме застрелился. Писатели иногда чертят для себя план домов, которые они придумали. У вас был такой план, или вы описывали дом, вам и без того хорошо знакомый?
Лена Элтанг: План мне был не нужен, потому что в этом доме я довольно долго прожила, и очень хорошо помню все его галереи и кривые лестницы. В романе дом разделен на несколько знаковых пространств – на крышу, заросшую сорняками, на подпол, мансарду и тому подобное. Знаки эти довольно легко расшифровать. Скажем, крыша, то есть кров, это образ душевной крепости, некоей предсказуемости и узнаваемости. Дом как будто нанизан на столб света, на струю золотистой пыли, текущую из окна в крыше – там есть круглое витражное окно, величиной в овечью голову. Костас живет на чердаке, в этом столбе света - его прошлое, все то, что держит его бедные косточки в целости.
Подвал копит в себе досаду, раскаяние и смирение. Костас хранит в подвале пепел тетки, то есть урну, которую он так и не решился отвезти на кладбище. Там же погибает Лютас, поскользнувшись на осколках поддельных цитринов. Или не погибает, смотря какую версию мы примем за подлинную – ту, что с suspense, или ту, что с загадкой для ума.
Дверь дома, которую дом открывает, надо заметить, для кого попало – для друга-предателя, для шлюх, для шантажистов, для воров и для тому подобного люда – это тоже понятный образ, недаром Костас рисует на этой двери мишень, своего рода меловой круг. Постепенно дверь альфамского дома переходит в дверь тюремной камеры, становится ее проекцией.
С этой дверью вообще особая история. То есть предположение Костаса о том, что дверь камеры не заперта, как ни странно, не является освободительным, пленник не выходит на волю. Более того, он даже не решается ее открыть. Вместо этого он сидит там со своим обшарпанным Vaio и моделирует версию своего выхода, жестокую версию, в которой его друг оказывается предателем и ломает себе шею, упав в подпол, а дом превращается в гору пепла. Почему так происходит, я думаю, рассказывать здесь не следует, это основная энигма романа. Можно только сказать, что она напоминает мне китайскую стратагему кружного пути, одна из тамошних притч называется ''Для вида чинить деревянные мостки''. Правда, замечательное название?
Что касается самого дома, который Костас неожиданно получает в наследство, то это не просто собственность, конечно. Это своего рода пазл, рассыпающийся на преступление и наказание. Пазл, находящийся в движении, так что преступления и наказания пересыпаются в нем, как стекляшки в калейдоскопе. Разумеется, дом подчиняет Костаса себе, вы совершенно правы, но Костас сопротивляется, эту их бесконечную распрю с домом можно описать словами из Евангелия: ''...И уподобится он человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое.''.
Натурально, Костас все время говорит о доме как о живом существе.
Помните, в его дневнике: ''Я любил этот дом, как любят женщину, с самой первой минуты. Я хотел его иметь, овладевать им, давать ему кусать меня, наваливаться на него всем телом и таскать за волосы. Я и теперь его люблю, хотя знаю, что потерял. Единственное, что я мог с ним сделать, это потерять. Разве это не доказывает, что мой дом был женщиной? ''
На мой взгляд, доказывает.
Дмитрий Волчек: Есть еще одна важная одушевленная вещь в вашей книге – это тавромахия. И роман первоначально назывался именно так, а потом это название осталось только у первой главы. Это пряжка, эмаль с рисункам, очень важная для Костаса. Собственно, первое преступление он совершает, похитив эту тавромахию. Это какая-то вещь из вашей коллекции? Опишите ее, пожалуйста.
Лена Элтанг: Вещь целиком придуманная. Я бы хотела иметь такую штуку в своей коллекции, но у меня и коллекции-то никакой нет, признаться. Это пластинка слоновой кости, на ней изображены два строптивых черненых быка. И двое алых микенских юношей, прыгающих через покатые спины. ''Золоченый закат, одичалая перламутровая тишина'', как описывает вещицу Костас, когда она попадает к нему в руки. Причем, как выясняется, в Лиссабоне существует две тавромахии: на одной юные греки еще живы, а на другой уже мертвы. Костасу суждено встретиться с обеими тавромахиями, одна ему достанется, а другая - нет.
Поначалу - да, вы совершенно правы - название было именно таким, ''Тавромахия'', но название ''Другие барабаны'', которое очень давно существовало и даже было названием одного из старых рассказов, стучало-стучало у меня в висках, достучалось и победило. Пришлось с приятным слуху шелестящим названием расстаться. Зато в книге осталась сама тавромахия, золоченый закат и перламутровая тишина.
Дмитрий Волчек: Лена, мы говорили только о Португалии, но есть и другая страна в вашем романе, это Литва, где вы уже много лет живете. Если Португалия в вашей книге существует вне социальности, то с Литвой этого не избежать совсем и появляются какие-то не очень привычные для прозы Лены Элтанг замечания об оккупации, о январе 91 года и так далее. Но это, наверное, неважно, а важны размышления о языке – о русском и литовском языках. Ваш герой говорит, что литовский – это его кровь, а русский — лимфа, выводит желчь и отравленное напряжение. Поэтому он и взялся писать роман по-русски. И вы с ним согласитесь, наверное?
Лена Элтанг: Вильнюс, как вы знаете, это не просто город на севере Европы, это несусветный культурно-этнический сплав, который, натурально, воплотился в Костасе. Костас – это вильнюсец без страха и упрека, в нем смешалось все, что могло смешаться в человеке, родившемся в Вильне в конце семидесятых. И, может быть, одна из причин растерянности Костаса - это противоречивое переплетение культур и конфессий. Это ведь атомная смесь – тут тебе и католичество, и ''Книга перемен'', и сказки Афанасьева.
Сейчас во многих полиэтнических обществах появляются люди, у которых проблемы со своей идентификацией. Иногда забавные, иногда не очень. Можно сказать, что держаться корней в современном мире становится все труднее. А чего тогда держаться? Вот и возникают свои персональные мифологии и идеологии, которые ты не сразу можешь отнести к каким-то определенным культурным историческим системам.
Да чего далеко ходить? Скажем, редактор моей книги, вильнюсский профессор философии. Каково ему быть русским, жить в Литве, преподавать тибетский язык на английском трем студентам-румынам, (потому что больше тибетский никому не нужен). Зато человек какой! Изумрудная скрижаль! Когда он написал комментарий к моей книге ''Каменные клены'', я читала их с упоением, прямо как второй том романа. Больше я его комментарии писать не прошу — не могу побороть свою зависть.
И еще, если хотите, выдам вам секрет - не меньше, чем желание написать детектив, меня терзало желание написать именно литовский роман, вернее, вильнюсский. И должна признаться, что еще в рукописи я давала книгу нескольким друзьям литовцам, с трепетом, каждый раз ожидая, чего угодно, например, грозного оклика: ''Эй ты, да это же все вранье! Да где ты встречала таких людей?! Да в этом романе только названия улиц соответствуют истине!'' Но пока обошлось. Может быть, еще не все прочли...
Дмитрий Волчек: Мне понравилось замечание вашего героя о литовском характере, что он – как деревня, где всегда дует северный ветер, поэтому деревья и дома выгнуты в одну сторону.
Лена Элтанг: Да, есть там такое дело, и пока я за это еще не получила выговора ни от одного из своих литовских друзей и читателей, но жду этого все время.
Дмитрий Волчек: И еще одно замечание: ''Просто удивительно, с какой радостью все в этой стране забыли русский язык''.
Лена Элтанг: Да, и такое дело есть. Я даже не могу сказать, к сожалению ли. Мне трудно судить, как вы понимаете. Поскольку русский язык для меня основа, мое дыхание и все остальное, я не могу судить людей за то, что они с облегчением расстались со всем, что с русским языком связано. Но тут можно сказать одну замечательную вещь. Когда вышел роман ''Каменные клены'' на литовском, это случилось недавно, я стала слушать и читать критику на литовскую версию романа, где довольно часто говорится: ''А на русском лучше, надо читать на русским. Перевод прекрасный, но надо читать в оригинале''. То есть об этом говорят люди, которые 20 лет не говорят по-русски. Это здорово, на самом деле, я очень рада это видеть. Вчера в одном журнале прочитала статью молодого литовского критика, который говорит, что долго ждал перевода, но, дождавшись, взялся читать оригинал. Тут стоит сказать, что перевод получился отличным, его сделал замечательный поэт Владас Бразюнас, который до этого перевел довольно много моих стихов.
Дмитрий Волчек: Роман ''Другие барабаны'' вполне можно назвать детективом, как и вашу первую книгу ''Побег куманики'': много загадочных смертей, настоящих и поддельных. В финале читатель узнает все тайны, а я хочу вас спросить о ваших отношениях с детективным жанром. Думаю, что вы прочитали много детективных романов. Есть в вашей библиотеке идеальный детектив?
Лена Элтанг: Митя, это замечательный вопрос. Мне попадались критические замечания по поводу романа в том духе, что автор снова написал вроде как детектив, то есть обманку, в которой преступление и его раскрытие не имеют значения, а главный герой вместо того, чтобы бегать с пистолетом, предается размышлениям. Чисто император Ю, который вознамерился разгадать самого себя, принялся разглядывать изображение в зеркале и счел всё одной лишь видимостью.
Заявляю со всем возможным авторским пылом, что детективная история здесь не просто фрейм, и отнюдь не сюжетная уловка для привлечения внимания. Мне давно не давала покоя мысль о таком детективе, который я сама хотела бы прочитать. Главный герой в нем должен разгадывать загадку убийства (а еще лучше – двух или трех убийств!), но при этом он должен сам быть убийцей и желательно - сидеть в тюрьме. Но этого мало. В романе должны быть соблюдены правила Рональда Нокса, вам, конечно, известные, которые он вывел в процессе переписки с Агатой Кристи. Правила замечательные. В романе исключается действие сверхъестественных сил, не допускается использование более чем одного потайного помещения, нельзя использовать неизвестные яды. И главное правило – в произведении не должен фигурировать китаец! Это условие меня в свое время покорило. У меня нет ни одного китайца, как вы заметили – я четко держусь этого правила. Там еще есть несколько, но не станем тратить на них время, так что просто поверьте мне на слово, я постаралась их все соблюсти.
Дмитрий Волчек: Лена, когда я начал читать вашу книгу, я стал выписывать замечания, фразы, которые хотел бы с вами в этой радиопередаче обсудить, но их становилось все больше и больше, и в результате я выбрал только одно, которое читатель сразу замечает, потому что оно, как кирпич в кладке, выступает из ряда. Вот такое: ''Смерть и несвобода происходят из одного Кощеева яйца. И еще там есть херовый интернет, манная каша, опера, ветряная оспа и на самом дне – марксизм''. Херовый интернет – понятно, хуже ничего быть не может. Но почему ветряная оспа, опера и марксизм?
Лена Элтанг: Я имела право, конечно же, как автор, вложить в своего персонажа свои слабости и свою нелюбовь к определенным вещам, и здесь это вложение, как видите, состоялось. Почему именно эти вещи – вопрос сокровенный, поскольку это моя собственная нелюбовь. Поэтому отвечать я на него не буду, оставим это в секрете, если можно. Скажу только, что, в отличие от любви Костаса к некоторым определенным вещам, все нелюбви у него - мои, собственноличные.
Что касается его слабостей, то некоторые, особенно причудливые, мне пришлось позаимствовать у персонажей своей беспокойной биографии.
Дмитрий Волчек: Главная его слабость — к его двоюродной тетке. И каждое событие, каждый поворот судьбы Костасу напоминает какое-то событие из бесконечного свода всемирной мифологии. В книге существует параллельное пространство богов и героев, о которых не только Костас, но и почти все персонажи помнят. Вот и главная любовная интрига – племянник и тетка. Наверное, это все-таки не ваша слабость, но интересно было бы поговорить об инцесте, это тоже великий миф, вернее, множество подобных мифов.
Лена Элтанг: Да, миф и инцест – замечательная тема. У меня нет двоюродной тетки, но кто знает, что случилось бы, будь у меня двоюродная тетка... А вот по поводу мифов у Карла Абрахама есть интересное замечание (не уверена, что я точно цитирую): миф – это осколок преодоленной инфантильной душевной жизни народа.
То есть, если мы дадим себе волю и сузим это определение, то можем сказать, что, да, Костас живет в пространстве мифа, и, да, он инфантилен, спору нет, но он не намерен преодолевать в себе ребенка. Все, на что сподвигли его обстоятельства, это разглядеть этого ребенка во всех подробностях.
Что касается инцеста, то это очень точный вопрос, хотя формально ничего подобного в книге не происходит. Любовная история вполне платоническая, к тому же, тетка – никакая не тетка и так далее. Поэтому инцест в этом романе скорее напоминает размышления о запретах и табу. Я недавно занятную вещь прочла у Франсуазы Эритье - о том, что опасность инцеста во многих племенах осознавалась как опасность встречи двух одинаковых субстанций. Например, у индейцев намбиквара запрещено было спать со своим кузеном, если он женился на твоей сестре. Хотя они так запросто спали со своими кузенами, но вот после женитьбы на сестре спать с ними было уже нельзя, потому что можно невзначай встретиться с внутренними соками сестры. У арабов есть запрет жениться на дочери мужа кормилицы, у каких-то европейских народов недопустимы браки между крестным и крестной, и так далее.
Так вот, история Костаса и его тетки, которая, повторимся, даже не тетка, основана на похожем табу – они сделаны из глины, добытой в одном карьере. Они видят друг друга насквозь, они могут говорить, о чем угодно, не мучаясь ни виной, ни страхом. Они – метафизические брат и сестра или даже мать и сын, если угодно.
И это обстоятельство создает запрет такой силы, что они так и не находят в себе куража его преодолеть. Но это, вероятно, к лучшему, потому любовь к Зое является для Костаса сигналом тревоги, такой рассыпчатой дробью. Подчиняясь этому ритму, он нарушает все свои правила, переходит в другое состояние.
И, заметьте, как устроен этот парень. Когда женщина была жива и звала его, он не мог найти ни времени, ни охоты, когда же она умерла, он говорит о ней с утра до вечера и хранит урну с ее пеплом дома в шляпной коробке. Мне это понятно. Теперь, когда она мертва, опасность инцеста, связи с тайной матерью - или метафизической сестрой - миновала, а, значит, любовь, скрученная в бутон (знаете, как скручивают рыночный тюльпан, перехватывают аптечной резинкой) может, наконец, раскрыться и дышать.
Дмитрий Волчек: Лена, вы упомянули ''Книгу перемен'', а число глав в романе соответствует числу триграмм ''Книги перемен'' — 8. Но есть еще деление на маленькие ненумерованные главки с эпиграфами, без указания авторства. Иногда это легко опознаваемые строки из русских поэтов, например, но, как правило, установить авторство сразу не удается. Иногда эти эпиграфы напрямую связаны с содержанием главы, но иногда связь не очевидна. В принципе, их можно читать как параллельный текст, как такие записи и выписки, как, может быть, ваш читательский дневник. Какой работы вы ждете от читателя этих эпиграфов?
Лена Элтанг: Не знаю, стоит ли здесь признаваться, как все было на самом деле, но вам, Митя, я врать не могу, и расскажу, какая там была история с эпиграфами. Работая над романом, я решила поиграть со своей библиотекой и сделала вот что. Написав очередную главу, я подходила к полкам, вытягивала книгу наугад и открывала на первой же странице. Это было нечто вроде гадания на случайной книге. Но вот его результаты порой были просто невероятными. Недаром, у меня в первом ряду на полках стоят, в основном, античные авторы и хорошие старые поэты. В том случае, если попавшаяся строка не вызывала у меня интереса, я жульничала. Делала вид, что ничего не было, открывала другую книгу и брала эпиграф по своей воле. Я люблю совпадения, но если они долго не совпадают, то всегда можно немного сплутовать.
Кончилось все тем, что чужие строфы прижились на своих местах, плотно сплелись и образовали с текстом что-то вроде полотна, где есть две системы нитей – основа и уток, все как полагается. Более того, некоторые эпиграфы так подходят к своим главам и открывают такие дали, что - мороз по коже, знаете ли.
Но это – мелочи, это всё авторские забавы, как с числом триграмм и всем остальным. А вот есть одно так называемое ''совпадение'', случившееся перед самым выходом романа, которое мне бы даже во сне не приснилось. Это было прошлым летом. В тот день я заканчивала редактуру, мы с редактором сидели у меня на хуторе, обложившись листами рукописи. И вот на веранду пришел муж и сказал, что у нас в саду спят двое бродяг, европейских бродяг с рюкзаками и палатками. Ну, дело простое, зови их сюда, – сказала я, – они, верно, заблудились, надо напоить людей чаем. Представляете мое удивление, когда явившиеся на зов бродяги оказались весьма диковинной парочкой – молодой атлетического вида метис и протестантский пастор в летах. В моей книге, как вы, наверное, помните, есть такой лукавый персонаж, метис-кабокло, который приходит к Костасу, чтобы передать ему инструкции от шантажиста. Ну, метис, так метис. Стали мы знакомиться. И тут оказалось, что у парня преобладает бразильская кровь, а, значит, он этот самый кабокло и есть! С пастором, как выяснилось, они ходят в поход каждое лето и обошли уже всю Европу. И все бы ничего, но когда метис написал мне на листочке с телефоном свое имя, мне стало совсем уж не по себе. Представляете, персонаж из вашей книги практически валяется у вас в саду - на заброшенном хуторе, куда вообще никакие дороги не ведут! Ладно, утешил меня редактор, когда они ушли, это, конечно, совпадение, но не ужас, ужас, ужас. С ним ведь был пастор, а пастора в романе нет, значит, нечего и дрожать. Но не тут-то было. Через два дня метис позвонил мне из Вильнюса, куда он, оказывается, все это время шел пешком, и сказал, что у него все хорошо, только они с пастором поссорились и разошлись в разные стороны. ''Больше никогда с ним не пойду, – сказал метис, – найду себе другого компаньона''. Конец истории.
Дмитрий Волчек: Вам надо было вписать пастора в роман и тогда бы они снова объединились.
Лена Элтанг: Я вообще боюсь думать, кого он себе найдет, этот метис, потому что в ''Других барабанах'' очень немного приличных людей. Долго ему придется искать компаньона для путешествий. Вот такие вещи случаются иногда, когда сдаешь рукопись, очень торопишься, нервничаешь, и реальность вокруг тебя начинает искривляться.
Дмитрий Волчек: Лена, роман называется ''Другие барабаны'', и в книге я нашел два объяснения. В армии Наполеона так назывался сигнал к отступлению, и есть эпиграф из Торо ко второй главе, о человеке, который идет не в ногу не потому, что он глух, а потому, что слышит другой барабан. Так что это за барабаны?
Лена Элтанг: Барабанов там на самом деле гораздо больше. Совершенно верно, об одних говорит Костасу одна из его женщин, Габия, но там всего лишь горестная дробь в отступление, музыка поражения, финал, занавес. Для самого Костаса другие барабаны означают что он идет не в ногу со всеми, то ли отстает, то ли забегает вперед, одним словом - слышит другой ритм, как и его непостижимый друг Лилиенталь.
Мы же понимаем, что всякому человеку, который сомневается, необходимо делать вид, что он принимает то что он видит, как само собой разумеющееся...И понятно, что это притворство разведчика в чужой стране, необходимое для безболезненного контакта с окружающим. Здесь уместно привести строфу Фердинандо Пессоа, о котором мы уже говорили.
У нас у всех по две жизни:
Подлинная, о которой грезим в детстве,
И фальшивая, где мы сосуществуем со всеми остальными.
У Костаса уходит довольно много времени, чтобы понять, что дело не в том, чтобы принимать или не принимать общество и его законы, а в том, чтобы спокойно осознать свою инаковость...и из пределов своей инаковости пытаться посмотреть на свет, скажем, через покрытое копотью стекло. Перестать щуриться, перестать трястись.
Но это все на поверхности, а есть еще одни другие барабаны, о которых в романе не упоминается. И я вам их сейчас, пожалуй, сдам. Раз уж мы здесь говорили о стратагемах, то уместно вспомнить стратагему под названием ''Цикада сбрасывает золотой кокон''. Это стратагема избавления от тисков, метод ускользания путем временной сдачи позиций. Если мы успеваем, я вам ее расскажу.
Был такой военачальник Би Цзай-юй. В одном из боев он понял, что терпит поражение и решил отступить. Но, уводя войска с позиции (это был очень хитрый военачальник), он велел подвесить несколько овец так, чтобы их передние ноги касались подставленных внизу боевых барабанов. То есть, чтобы бедные животные все время по ним стучали, безустанно пытаясь освободиться. Этот невыносимый грохот заставил врага поверить, что китайская армия на месте и очень сердита, и целый день враги не решались двинуться вперед.
Вот вам еще одни барабаны, секретные, авторские... говорящие не столько о поражении, сколько об имитации, с которой мы соглашаемся и которую принимаем за чистую монету, потому что разучились подвергать все сомнению. И не мы одни! Скажем, когда белые быки стали редкостью, Юпитер капитолийский согласился принимать в жертву рыжих, но набелённых мелом. А кровожадную богиню Манию на излете эпоса стали устраивать шерстяные куклы, а под конец — даже головки мака и чеснока. Имитация вообще тесно связано с жертвенностью, тут не напрасно, наверное, всплыли боги и алтари, но это уже другая история, не буду морочить вам голову.
Дмитрий Волчек: Лена, ваш герой Костас мечтает уехать на Галапагосские острова и тщательно планирует маршрут. После португальского романа не будет ли эквадорского романа Лены Элтанг?
Лена Элтанг: Вы просто читаете мои мысли. Я очень хочу увидеть Галапагосские острова. Но такого романа, увы, не будет. Похоже, у меня не больше шансов увидеть эти острова, чем у Костаса.
Однако, я уже знаю, каким будет следующий роман, и где все будет происходить. Могу сказать, что место действия – итальянская деревушка на берегу Тирренского моря. В деревушке есть отель для пожилых джентльменов под названием ''Бриатико'', где собралась престранная компания, состоящая далеко не из одних джентльменов. И вот, если ничего не испортится в моей жизни буквально сейчас, то я должна скоро в эти места уехать и начать работать. Потому что основные эскизы романа у меня уже сделаны, но нужно побыть там подольше и хорошо все это разглядеть. Это будет безжалостная, полная взбесившихся Эриний, история о мести, в ней будет не три убийства, а, наверное, целых 33.
Я вообще в последнее время ловлю себя на том, что мне нравится писать о том, как проливается кровь негодяев, пусть даже виртуальная. Это меня несколько пугает. Надеюсь, что итальянская деревушка своей идиллической атмосферой слегка смягчит эту новую манеру.
Дмитрий Волчек: Лена, я надеюсь, что выживут овцы, которые будут стучать по барабанам. В итальянской деревне не обойтись без овец.
Лена Элтанг: Это точно. Чего-чего, а овец там хватает. А также юных Дафнисов, свежего хлеба, вина и соленого ветра. А что еще нужно писателю? Да ничего ему больше не нужно.
