Борис Парамонов: В серии ''Жизнь замечательных людей'' вышла книга Ольги Волкогоновой о Бердяеве. Надо вспомнить, что данная серия задумана была в позапрошлом еще веке как некое пособие для самоучек, гуманитарный проект для униженных и оскорбленных. Основатель серии Павленков таких читателей и имел в виду, а еще один самоучка Максим Горький, в память о своей на медные деньги учебе, этот проект восстановил в тридцатые годы. Конечно, со временем этот ликбезовский характер серии подзабылся, в ''ЖЗЛ'' выходили разные книги, и много по-настоящему ценных. Но вот нынешняя книга о Бердяеве как раз и заставляет вспомнить этот старый контекст. Ибо книга Волкогоновой о Бердяеве – это книга для малограмотных, написанная к тому же в жанре пресловутой женской прозы.
Впрочем, женская проза – это нечто всё же интеллигентское. Волкогонова, пишущая о Бердяеве, напоминает скорее другой персонаж - простую русскую жалостливую бабу, всегда готовую пригорюниться при зрелище чужого горя. Ибо Бердяев в ее интерпретации –жалкий неудачник, можно сказать прозевавший жизнь, не сподобившийся ее настоящих радостей, ради которых только и стоит жить.
Такое резюме она ему и выводит – как и положено, в самом конце книги:
Диктор: ''Книги… Именно они остались на земле от Бердяева. Много книг - его перу принадлежат сорок три книги и брошюры, переведенные на десятки языков, сотни статей, миллионы благодарных, возмущенных, скучающих, заинтересованных читателей.
Его работоспособности можно было позавидовать. Но, думаю, двигателем этой его поразительной работоспособности было одиночество и отталкивание о реального мира вокруг него. Работы Бердяева – опыт и способ преодоления одиночества и бегства от него в метафизические дали. Поэтому бердяевские книги – не только предмет для философских споров и исследований, но и свидетельства неприспособленности Николая Александровича к той земной жизни со страстями, бытовыми радостями и огорчениями, которую так вкусно воспевал его знакомый по Петербургу и Москве – Василий Васильевич Розанов''.
Борис Парамонов: И – последний удар осинового кола в могилу жалкого неудачника:
Диктор: ''Я надеюсь, что, глядя на тома бердяевских трудов, просвещенный читатель испытает не только положенное в таких случаях уважение, но и ощутит в своем сердце укол: вспомнит одинокого человека, безуспешно пытавшегося всю свою жизнь согреть холодный мир дыханием и потерпевшего в этом безнадежном деле оглушительное поражение''.
Но Ольга Волкогонова не только скучающий, она еще и простодушно откровенный читатель и писатель, и о своем отношении к предмету книги откровенно высказалась в первом же абзаце - в первых строках своего письма:
Диктор: ''Авторы биографических книг нередко находятся в состоянии глубокой влюбленности в своего героя. Сознаюсь, понурив голову: данная книга – другой случай. Оказалось, что его гордое одиночество и непохожесть на остальных – миф, созданный, в том числе и самим Николаем Александровичем. Упаси боже, я не думаю, что Бердяев занимался сознательным мифотворчеством о своей персоне, - конечно, нет. Но ему, как и каждому из нас, всё происходящее в собственной душе и голове казалось чем-то принципиально особенным, не похожим на то, что происходит с другими. Он не раз писал о своей непонятости, отталкивании от других, одиночестве…''
Борис Парамонов: Чему не следует слишком верить, предостерегает Волкогонова: она, например, убедилась, что Бердяев Марксом увлекался, когда и все увлекались, и то же было с Ницше, и с Ибсеном, и даже с Морисом Метерлинком. И даже идея добытийственной свободы была им воспринята от немецкого мистика Бёме – чего он, впрочем и не скрывал, спешит оговориться Волкогонова. Но дело было сделано, разочарование наступило.
Диктор: ''После такого открытия я высокомерно поставила на работе Бердяева крест вторичности и в Николае Александровиче разочаровалась''.
Борис Парамонов: И всё-таки книгу нам Ольга Волкогонова предлагает, чем-то удержал ее интерес Бердяев, что позволило ей начать и закончить работу. Хоть Бердяев и не был оригинален в его мыслях и темах, но что-то в нем было истинно интересного.
Диктор: ''Он и в самом деле был очень одинок, но дело было не столько в оригинальности мыслей и рассматриваемых им тем (как ему казалось), сколько в личностных качествах, полученном воспитании, характере''.
Борис Парамонов: Итак, всю несомненную оригинальность Бердяева автор сводит к чертам его характера и обстоятельствам биографии. И вот тут, согласна Ольга Волкогонова, кое-что расследовать надо, материал обнаруживается в высшей степени интересный. Эта тема, этот интерес - отношение Бердяева к женщинам. Куда интересней всякого философствования. Вообще недостаток многочисленных писаний Бердяева, говорит Волкогонова, – он ничего не сообщает о себе, о частных обстоятельствах его жизни. Это затрудняет пишущих о нем (Волкогонову – точно).
Диктор: ''Еще одно затруднение: книги о Бердяеве не рассказывают почти ничего о его жизни. Поэтому я и здесь пошла по компромиссному пути: конечно, я рассказала многое из того, что знаю, что мне кажется важным в жизни Бердяева. Он любил животных, особенно собак. По-моему, такое качество – важная характеристика личности, потому я и упомянула о ней. У него были платонические отношения с женой, которая во второй половине своей жизни вообще соблюдала устав католической монахини, - это тоже важно, причем не с точки зрения удовлетворения обывательского любопытства, а для объяснения отталкивания Николая Александровича от всего плотского, материального, для понимания его взглядов – в том числе теоретических, философских. Но и сами философские рассуждения, каюсь, в книжке тоже есть''.
Борис Парамонов: Вот эта фраза - ''философские рассуждения, каюсь, в книжке тоже есть'' - лучшая из написанных Ольгой Волкогоновой. Читатель не сомневается в искренности ее покаяния.
Философские рассуждения самой Волкогоновой, когда она говорит от себя, а не пытается пересказать Бердяева, представлены такими фразами: ''Вопрос о соотношении времени и вечности очень занимал Бердяева''. Действительно, занимательный вопрос. Или: Бердяев писал, что в марксизме его привлекал историософский размах, широта исторических перспектив, а Волкогонова добавляет: ''то есть типичная революционная романтика''. Или об авторах сборника ''Проблемы идеализма'' она пишет : ''Дело в том, что в позитивизме авторы видели наиболее развитую форму материализма'', - чего авторы никак видеть не могли, ибо, в отличие от Волкогоновой, знали, что позитивизм отказывается от любых метафизических построений, а философский материализм – типичный пример метафизики. Или в число участников декад Понтиньи она не обинуясь включает Сартра, Симону де Бовуар и Экзюпери, которые просто возрастом не вышли для этого, а о том же Сартре говорит, что Бердяев назвал его философствующим плэйбоем. Проверять не хочется, но верится с трудом: плэйбой – слово не из бердяевского словаря, да и нельзя назвать автора ''Бытия и ничто'' плэйбоем.
Есть такой американский фильм, сделанный еще в начале холодной войны. На землю прилетает некий космический аппарат и выходящий оттуда человек говорит землянам об опасности той политики, которой они предаются. Представители высшего разума следят за землянами и беспокоятся о них. Этот визит – первое, так сказать, предупреждение. Но самое интересное в фильме – реплика одной из героинь по поводу пришельца: ''Его сексуальная жизнь осталась для меня загадкой''.
Вот в точности по этой мерке сшита книжка Ольги Волкогоновой. Больше всего ее интересует и наибольшей загадкой остается сексуальная биография ее незадачливого героя. И ведь это не просто свидетельство скудоумия данного автора, а печальный пример сексуального бескультурья современной России. В ней совершенно отсутствует гомосексуальный дискурс, само слово гомосексуалист кажется неприличным. Вот и теряется в догадках Ольга Волкогонова, как там у него, у Бердяева, дело было, что получилось и чего не получилось, и с кем – с женой Лидией или с Евгенией Герцык. Это следует представить собственными авторским словами:
Диктор: ''Очевидно, что сексуальная сторона отношений с Лидией тогда много значила для Бердяева, он страстно хотел, чтобы возлюбленная не была пассивной, чтобы не только он, но и она желала их близости. Гармонии телесного и душевого не получилось – сохранились многие свидетельства, что их брак был духовным союзом, - во всяком случае, спустя несколько лет это наверняка было так. Сестра Лидии утверждала, что так было с самого начала их совместной жизни – они жили как брат с сестрой. Судя по всему, в молодости Бердяев представлял себе их жизнь совсем иначе''.
Борис Парамонов: Волкогоновой кажется, что тут какая-то вина Лидии должна быть инкриминирована – плохо, мол, постаралась, другая на ее месте добилась бы своего. Бердяев, получается, был вроде бы и не против, да Лидия оказалась не на высоте.
Потом с такими же подробностями, вопрошаниями и многоточиями пишет Волкогонова о Евгении Казимировне Герцык:
Диктор: ''Косвенным доказательством моего предположения о том, что Евгения, в отличие от Лидии, попробовала решить для Бердяева роковую проблему пола, может служить ее письмо к подруге Вере Гриневич''.
Борис Парамонов: Дальше цитировать не буду – всё те же бабьи пересуды, всё то же глухое непонимание, что бывают сексуальные ситуации, в которых женщины неуместны. В фильме Этторе Сколла ''Особый день'' женщина (Софи Лорен) сумела склонить к сношению гомосексуалиста (Марчелло Мастрояни), но он говорит после: это ничего не значит и ничего не изменит. Ольге Волкогоновой хотя б этот фильм посмотреть. Впрочем, она б не поверила, что ничего изменить нельзя.
Конечно, этот сексуальный сюжет – не единственное в книге Ольги Волкогоновой. О Бердяеве рассказано кое-что и помимо этого. Но речь идет в основном о событиях и людях того времени, о совместных культурных предприятиях, о многочисленных и ярких кружках тогдашней духовной элиты – всё это в достаточно нейтральном тоне экскурсовода, ведущего посетителей-школьников старших классах по комнатам некоего музея. И опять же всякого рода бытовые подробности: а в каком году и в каком доме жил Бердяев, и сколько комнат было. Когда сюжет дошел до изгнания Бердяева, то много говорится о разного рода эмигрантских организациях, их съездах и расколах. Всё это материал, не лишенный интереса, но сам Бердяев за этими разговорами отходит на второй, а то и на третий план. Кое-что, конечно, Волкогонова говорит о книгах Бердяева – о ''Смысле творчества'', о ''Новом Средневековье'', какие-то бердяевские сюжеты представляет сама и представляет читателям. Но цельной фигуры единственного в своем роде русского мыслителя не получилось, мы его не видим. Не понимаем, почему и как Бердяев в русской мысли – уникальное явление. Он единственный в России философ-персоналист и этим резко выбивается из русской традиции. Но для того, что понять, просто почувствовать бердяевский персонализм, нужно по-другому увидеть самого человека в его пограничной ситуации, в его экзистенциальном одиночестве. Увидеть, что те его особенности, которые Волкогонова считает его слабостями и несчастьем, были для него воодушевляющим взлетом к свободе.
Книга Ольги Волкогоновой – плохая, мелкая, мещанская, бабья книга. А в России нашлись бы люди, способные написать о Бердяеве правильно. Например, Евгений Барабанов. Впрочем, он в Германии, но вот в России живет Рената Гальцева, ей бы и карты в руки.
