Иван Толстой: В эфире программа ''Алфавит инакомыслия''. Владимир Высоцкий. У микрофона - Андрей Гаврилов и Иван Толстой. Мы не ошиблись - не Высоцкий, а Владимир Высоцкий —именно в этом месте ''Алфавита'' стоит замечательный певец и актер. Мы решили разделить наш разговор о Высоцком на две части, на две программы. Первую я предлагаю назвать ''Сатирик'', а вторую - ''Философ''. Андрей, нет возражений?
Андрей Гаврилов: Абсолютно никаких! Возражения появятся по ходу нашей беседы, а на этой стадии никаких возражений у меня нет.
Иван Толстой: В таком случае, в первой программе о Высоцком я предлагаю начать прямо с биографии, тем более, что есть какие-то факты, которые на виду и на слуху, а есть факты, которые менее известны.
Владимир Семенович Высоцкий родился 25 января 1938 года в Москве. После развода родителей жил у отца и его второй жены, несколько лет провел в Германии, куда отца, военного связиста, направили по работе. Потупил в Московский инженерно-строительный институт, ушел после первого же семестра. В 1960-м закончил актерское отделение Школы-студии МХАТ, где литературу преподавал Андрей Синявский. Доверительная дружба с Синявским сохранится на долгие годы. Работал в Московском драматическом театре имени Пушкина. С 1961-го снимался в кино. В 64-м поступил в открывшийся Театр на Таганке, где проработал до самой смерти.
В 1960 или 61 начал исполнять песни под гитару.
В 1968 году вышла первая советская грампластинка Высоцкого ''Песни из кинофильма Вертикаль''.
В 1971 Высоцкий играет Гамлета в премьерном спектакле Театра на Таганке.
В 1972 Эстонское телевидение показывает 55-минутную передачу о Высоцком ''Парень с Таганки''.
В 1978 году записался на телевидении Чечено-Ингушской АССР. В 1979 участвовал в запрещенном альманахе ''Метрополь'', который вышел в американском издательстве ''Ардис''.
В 1970-е годы Высоцкий планировал вместе с парижским цыганским музыкантом и артистом Алёшей Дмитриевичем записать совместную пластинку; этот проект не осуществился.
Вместе с актёрами Театра на Таганке ездил с гастролями за границу: в Болгарию, Венгрию, Германию, Польшу, Францию, Югославию. Несколько раз побывал в Соединенных Штатах, один раз в Канаде.
За всю жизнь дал больше тысячи концертов.
22 января 1980 года записался на Центральном телевидении в Москве в программе ''Кинопанорама'', фрагменты которой были впервые показаны в январе 1981 года, целиком часовая передача вышла в 1987 году.
Владимир Семенович Высоцкий скончался 25 июля в своей московской квартире.
Андрей, поскольку мы согласились, что первая программа будет посвящена Высоцкому-сатирику (правильнее, наверное, сказать ''социальному сатирику''), я предлагаю поднять такие темы: Высоцкий - певец блатных песен, песен о маргиналах, песен спортивных и песен шутливых. У вас по такому составу есть возражения?
Андрей Гаврилов: У меня не было бы возражений, если бы мы имели возможность год наших программ посвятить творчеству Владимира Высоцкого. Песен у него более шестисот, вариантов песен еще, наверное, наберется штук на сто - вот мы не спеша бы все это и обсуждали. Но мне представляется, что - сатирик-не сатирик - а важнейший вопрос будет: почему вдруг мы с вами решили в инакомыслие записать человека, который играл в театре (причем, насколько я понимаю, его ни разу не сняли по каким-нибудь политическим соображениям), снимался в кино, выступал с концертами по всей стране и, в общем, был одним из пяти самых популярных людей страны, а, может быть, и единственным - его не с кем сравнить. Но это не важно. Главное, что вся страна знала Высоцкого. При чем же здесь инакомыслие? Почему мы вдруг решили, что ему место в нашей программе?
Андрей Гаврилов: Да, абсолютно. Не с первого прослушивания, но очень быстро и очень прочно. Я только не согласен с тем (уверен, что вы не это имели в виду, но это так прозвучало, поэтому я хочу уточнить), что инакомыслие, внутренний протест против чего-то мы ставим в зависимость от реакции системы на этот протест или на эти мысли. А если бы система какого-то человека уничтожила, значит ли это, что он инакомыслящий? Нет, это значит, что он жертва. Не все уничтоженные системой были инакомыслящими. То же самое с Высоцким, только наоборот. Да, казалось бы, все хорошо, все прекрасно, но почему же инакомыслие? Да не потому, что его не было в магазинах. То, что его не было в магазинах, это реакция на его инакомыслие, реакция на внутреннюю свободу, которая чувствовалась в его песнях и которую я заметил (это отнюдь не похвала мне, я не был особенно умным подростком) очень рано, именно потому, что ее не заметить было невозможно. Самые первые пластинки Высоцкого, что попали ко мне в руки, это как раз и были песни, блатные песни, которые так ценил Андрей Синявский, благодаря которым он и обратил внимание на Высоцкого. Эти песни, эти катушки расходились огромными тиражами и, честно скажу, мне было интересно их слушать, но я не думал, что слушаю человека, который завоюет мое сердце буквально через несколько месяцев или ''через несколько катушек''. И вдруг на одной из записей мне попалась песня, которую радостно записали те, кто составлял эту катушку (а ведь все переписывали друг у друга, меняя записи, вырывая то, что мне или тебе больше нравится, если я это для тебя пишу - никакой системы не было), и вдруг я услышал песню, которая меня перевернула. И вот я хочу сейчас наш разговор о Высоцком с нее и начать, потому что песня была неожиданная не только для меня, но и для того времени. А это 1963 год - до философии, до глубокого осмысления действительности было, вроде бы, еще очень далеко. Но песня, которая открыла (по крайней мере, мне) абсолютно новую и неизвестную страницу. Это песня ''Штрафные батальоны''.
Владимир Высоцкий:
Всего лишь час дают на артобстрел.
Всего лишь час пехоте передышки.
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому - до ордена, ну, а кому - до "вышки".
За этот час не пишем ни строки.
Молись богам войны - артиллеристам!
Ведь мы ж не просто так, мы - штрафники.
Нам не писать: "Считайте коммунистом".
Перед атакой - водку? Вот мура!
Свое отпили мы еще в гражданку.
Поэтому мы не кричим "ура!",
Со смертью мы играемся в молчанку.
У штрафников один закон, один конец -
Коли-руби фашистского бродягу!
И если не поймаешь в грудь свинец,
Медаль на грудь поймаешь "За отвагу".
Ты бей штыком, а лучше бей рукой -
Оно надежней, да оно и тише.
И ежели останешься живой,
Гуляй, рванина, от рубля и выше!
Считает враг - морально мы слабы.
За ним и лес, и города сожжены.
Вы лучше лес рубите на гробы -
В прорыв идут штрафные батальоны!
Вот шесть ноль-ноль, и вот сейчас - обстрел.
Ну, бог войны! Давай - без передышки!
Всего лишь час до самых главных дел:
Кому - до ордена, а большинству - до "вышки".
Андрей Гаврилов: ''Штрафные батальоны'', Владимир Высоцкий, 1963 год. Никакого блатняка, никакой сатиры, если философски не трагическая, то, тем не менее, страшная песня о войне. У Высоцкого, как вы знаете, огромное количество песен написано о войне. Я считаю, что об этом даже не стоит особенно говорить, потому что он принадлежал к тому поколению, у которого война была не только в памяти, она была в крови, она была во плоти. Люди, родившиеся через пять-десять лет после войны, и то не могли до конца своих дней избавиться от ощущения войны в своей жизни, а уж люди, которые родились до начала войны, которые не важно, в каком возрасте ее пережили, конечно, всегда воспринимали это как неотъемлемую часть своей жизни. Высоцкий относился именно к этому поколению. И песни о войне, которые он писал, иногда были заказные - для театра и кино, иногда были проходные, но почти всегда они были искренние и трагические. Мы готовы с вами поговорить о военных песнях Высоцкого?
Иван Толстой: С удовольствием. Андрей, я предлагаю вместо нашего с вами разговора, хотя мне очень интересно то, что вы говорите, послушать человека, который воевал сам, для которого военная тема органична, это та тема, с которой он сам вошел в литературу, стал известен и завоевал высочайший авторитет. Это Виктор Платонович Некрасов. Через два года после смерти Высоцкого, Некрасов у микрофона Радио Свобода, в парижской студии, рассуждал как раз на военную тему Высоцкого, и в этом разговоре он неожиданно начал обращаться к Высоцкому на ''ты'', как если бы Высоцкий сидел напротив него, он стал разговаривать с ним о его военном песенном творчестве. Давайте послушаем. Запись 82 года.
Виктор Некрасов: Высоцкого уже нет в живых и мы мало как-то с ним в жизни встречались: два-три раза в Москве, однажды в Париже, да в Киеве был он у меня однажды в гостях, когда театр гастролировал. Пел. Но посидеть вдвоем, выпить положенное, поболтать или пошататься по ночному городу, увы, не пришлось. Так что не знаю я его как человека. Знаю как поэта, барда, певца знаменитого, любимого. И хриплый голос, и мысли его доходят до меня обычно сквозь звон стаканов, оживление, шум, обязательно - ''а теперь эту, эту...''. Сейчас встретился я с ним по иному. Взял в руки книжку под названием ''Нерв'' (говорят, в Москве она стоит 200 рублей) и в тишине и покое садика моих друзей погрузился в нее. Погрузился в военные песни, в военные стихи.
Владимир Высоцкий:
Сегодня не слышно биенья сердец -
Оно для аллей и беседок.
Я падаю, грудью хватая свинец,
Подумать успев напоследок:
"На этот раз мне не вернуться,
Я ухожу, придет другой".
Мы не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.
Вот кто-то решив: "После нас - хоть потоп",
Как в пропасть, шагнул из окопа,
А я для того свой покинул окоп,
Чтоб не было вовсе потопа.
Сейчас глаза мои сомкнутся,
Я крепко обнимусь с землей.
Мы не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.
Кто сменит меня, кто в атаку пойдет?
Кто выйдет к заветному мосту?
И мне захотелось: пусть будет вон тот,
Одетый во всё не по росту.
Я успеваю улыбнуться,
Я видел, кто придет за мной.
Мы не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.
Разрывы глушили биенье сердец,
Мое же - мне громко стучало,
Что все же конец мой - еще не конец:
Конец - это чье-то начало.
Сейчас глаза мои сомкнутся,
Я ухожу - придет другой.
Мы не успели, не успели оглянуться,
А сыновья, а сыновья уходят в бой.
Виктор Некрасов: Люди воевавшие это некий клан, некое содружество, братство - им всегда есть о чем поговорить, вспомнить, будь это даже через 40 лет и бывший солдат с генералом в отставке. И к людям не воевавшим относятся они, если не свысока, то во всяком случае терпят их за столом только в качестве молчаливых слушателей. Не знаете, не были - так и не перебивайте. А те, что не были - молодежь, дети, внуки — переглядываются: ну вот, пошел, завел свою волынку, ''Землянку'' обязательно затянет, слезу пустит. Высоцкий не воевал. Я воевал. Казалось бы, что между нами общего? Я слушал свист бомб и ползал в грязи на животе, а он — нет, но пишет об этом. Посмотрим же, посмотрим, как это у тебя получается. Мы придирчивые, требовательные, и нам - только правду, которую знаем только мы. Нам тогда было по 20-30 лет. Сейчас мы уже старики и на многое смотрим другими глазами. И так уж устроен человек (это, может, лучшее, что есть в нем) - ужасное и страшное тех лет отодвигается вдаль и выплывают какие-то беседы в тесных землянках, тихие минуты, дружеские выпивки, госпитальные шалости... И другое: с горечью вспоминаешь вдруг, что где-то зазря положил людей, не уберег, а, поступи ты, командир, в ту минуту иначе, и был бы жив Ванька и Петька, такие славные ребята. Об этом хорошо написано у Кондратьева в его ''Знаменательной дате'': пьяный полковник со своим бывшим солдатом вспоминают некую операцию, за которую полковник до сих пор простить себя не может. И вот у меня в руках книжка ''Нерв'' покойного Высоцкого, которого не спросишь сейчас: а что толкнуло тебя эту песню, что побудило тебя, летавшего только на комфортабельных ''Ту'' и ''Боингах'' писать про ''Яки''? И тут я вспоминаю (увы, тоже покойного) Леню Быкова, прекрасного актера, режиссера, замечательного человека. Мы снимали картину ''Солдаты'', было это 25 лет тому назад, и подыскивали актера на роль Валеги - сумрачного и очень хорошего солдата. Натолкнулись в поисках своих на Быкова, он работал тогда в Харьковском Театре русской драмы. Очень он нам понравился и начали мы выпрашивать на съемки его у директора театра. Тот - ни в какую. И Леня тогда, помню, сказал: ''Дорогой Иван Иванович (или как его там звали, директора театра), поймите, ведь мы никогда не воевали, не отказывайте же мне возможности хоть так, в кино, принять участие в Отечественной войне. Ведь это так нам нужно!''. И на глазах у него появились слезы. Так и Высоцкий — они, очевидно, ровесники. Ему тоже хотелось участвовать в этой войне, очень хотелось. И тут я, участник, могу сказать Володе: ''Дай руку. Мы вместе воевали. Не рядом, но на одной войне. И ты сумел рассказать, пропеть о ней своим сверстникам, и они слушают тебя и верят. И я слушаю и верю. Но вот об одной песне мне хотелось бы с тобой поговорить, но тебя уже нет. О той, в которой строчки:
И от ветра с востока пригнулись стога,
Жмется к скалам отара.
Ось земную мы сдвинули без рычага,
Изменив направление удара.
Стога, скалы, отара... И пахнуло на меня вдруг знойным воздухом Афганистана. Ни песен, ни стихов об этой войне нет, есть только трупы - афганские и наши - молодых ребят, не ведающих, что творят, или ведающих и заглушающих гашишем (нет спасительной своей водки, родного самогона). И ничего-то мы об этой войне не знаем - ни мы, живущие на чужбине, ни те, кто остался дома. Только похоронки напоминают матерям об этой страшной, позорной, ненужной войне. Я знаю, будь ты жив, ты не мог бы пройти мимо нее. Она далекая, и в то же время близкая, задела бы тебя не меньше, чем та, которая была еще дальше от тебя. А, может, ты вовремя умер и никто тебя за те, ненаписанные, но которые могли быть написаны, песни не схватит за ворот и не толкнет, нет, не на Запад - на Восток, на самый Дальний Восток. Да, сесть бы и поговорить!
Владимир Высоцкий:
Судьба моя лихая
Давно наперекос.
Однажды языка я
Добыл, да не донёс,
И странный тип Суэтин —
Неутомимый наш! —
Ещё тогда приметил
И взял на карандаш.
Он выволок на свет и приволок
Подколотый, пришитый матерьял —
Никто поделать ничего не смог...
Нет! Смог один, который не стрелял.
Рука упала в пропасть
С дурацким звуком: ''Пли!'' —
И залп мне выдал пропуск
В ту сторону земли.
Но... слышу: ''Жив, зараза!
Тащите в медсанбат —
Расстреливать два раза
Уставы не велят!''
Врач до утра всё цокал языком
И, удивляясь, пули удалял.
А я в бреду беседовал тайком
С тем пареньком, который не стрелял.
Я раны, как собака,
Лизал почти что год.
В госпиталях, однако,
Вошёл в большой почёт —
Ходил, в меня влюблённый,
Весь слабый женский пол:
''Эй, ты! Недострелённый!
Давай-ка на укол!''
Наш батальон геройствовал в Крыму,
И я туда глюкозу посылал,
Чтоб было слаще воевать ему —
Ему, тому, который не стрелял.
Я пил чаёк из блюдца,
Со спиртиком бывал.
Мне не пришлось загнуться,
И я довоевал.
В свой полк определили —
''Воюй! — сказал комбат.
А что не дострелили —
Так я, брат, даже рад''.
Я тоже рад бы, да, присев у пня,
Я выл белугой и судьбину клял:
Немецкий снайпер дострелил меня,
Убив того, который не стрелял.
Иван Толстой: Продолжаем первую программу о творчестве Высоцкого — Высоцкий-сатирик, социальный сатирик. Андрей, вам слово!
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, мы с вами назвали ее ''Высоцкий-сатирик'', но пока всю первую половину нашей программы посветили отнюдь не сатирической теме. Поэтому я предлагаю все-таки вернуться к названию нашей программы и вспомнить и о сатирическом даре Владимира Семеновича. И опять-таки - 63 год, блатные песни, которые сделали Высоцкого столь популярным поначалу, первые спортивные песни и военные песни, слава его ширится и ширится. И, вдруг, среди песен, которые он дарит слушателям, возникает еще одна, в то время достаточно неожиданная. Первая строка этой песни на концертах, наверное, звучала абсолютно неопасно, абсолютно безобидно и как бы в русле его блатного и шутливого творчества - ''Зачем мне считаться шпаной и бандитом''. Зрители радостно улыбались - я как будто вижу эту картину - и тут же их ошарашивало продолжение песни. Давайте послушаем. 1963 год, песня ''Антисемиты''.
Владимир Высоцкий:
Зачем мне считаться шпаной и бандитом -
Не лучше ль податься мне в антисемиты:
На их стороне хоть и нету законов,-
Поддержка и энтузиазм миллионов.
Решил я - и, значит, кому-то быть битым,
Но надо ж узнать, кто такие семиты,-
А вдруг это очень приличные люди,
А вдруг из-за них мне чего-нибудь будет!
Но друг и учитель - алкаш в бакалее -
Сказал, что семиты - простые евреи.
Да это ж такое везение, братцы,-
Теперь я спокоен - чего мне бояться!
Я долго крепился, ведь благоговейно
Всегда относился к Альберту Эйнштейну.
Народ мне простит, но спрошу я невольно:
Куда отнести мне Абрама Линкольна?
Средь них - пострадавший от Сталина Каплер,
Средь них - уважаемый мной Чарли Чаплин,
Мой друг Рабинович и жертвы фашизма,
И даже основоположник марксизма.
Но тот же алкаш мне сказал после дельца,
Что пьют они кровь христианских младенцев;
И как-то в пивной мне ребята сказали,
Что очень давно они бога распяли!
Им кровушки надо - они по запарке
Замучили, гады, слона в зоопарке!
Украли, я знаю, они у народа
Весь хлеб урожая минувшего года!
По Курской, Казанской железной дороге
Построили дачи - живут там как боги...
На все я готов - на разбой и насилье,-
И бью я жидов - и спасаю Россию!
Андрей Гаврилов: Владимир Высоцкий, ''Антисемиты'', 1963 год. Мне представляется, Иван, что популярность блатных песен Высоцкого, как ни странно, заключается в том, что они - не блатные песни. Они выросли, конечно, из городского фольклора - об этом говорил и он в устных рассказах о своем творчестве, об этом писал и Андрей Синявский. Но я никак не мог понять, почему многие люди, ненавидящие шансон или блатняк (''шансон'' это современное идиотское название этого жанра) спокойно и с удовольствием слушают песни Высоцкого. Я, конечно, не могу утверждать, что нашел какое-то объяснение, но я заметил одну забавную деталь: Высоцкий всегда чуть-чуть отстранен от своих героев. Лирические герои блатных песен, размазывая слезы и сопли по татуировкам, плачут о маме или о вечной любви. Высоцкий ко всему относится чуть-чуть со стороны, чуть-чуть отстраненно. Может быть, поэтому его песни и отличаются от всего этого направления песенного жанра и, может быть, поэтому они не устаревают, их можно слушать хоть сейчас. И один из примеров того как Высоцкий отстраняется от обычного жанра, мне кажется, это песня 1965 года ''Попутчик'', которую очень многие радостно причисляют к этому блатному направлению, но где он поднимает совершенно новую тему для советской песни. 65 год, песня Попутчик. ''Слушайте!''.
Хоть бы - облачко, хоть бы - тучка
В этот год на моем горизонте, -
Но однажды я встретил попутчика -
Расскажу вам о нем, знакомьтесь.
Он спросил: "Вам куда?" - "До Вологды",
"Ну, до Вологды - это полбеды".
Чемодан мой от водки ломится -
Предложил я, как полагается:
"Может, выпить нам - познакомиться, -
Поглядим, кто быстрей сломается!.."
Он сказал: "Вылезать нам в Вологде,
Ну, а Вологда - это вона где!.."
Я не помню, кто первый сломался, -
Помню, он подливал, поддакивал, -
Мой язык, как шнурок, развязался -
Я кого-то ругал, оплакивал...
И проснулся я в городе Вологде,
Но - убей меня - не припомню где.
А потом мне пришили дельце
По статье Уголовного кодекса, -
Успокоили: "Все перемелется", -
Дали срок - не дали опомниться.
И остался я городе Вологде,
Ну а Вологда - это вона где!..
Пятьдесят восьмую дают статью -
Говорят: "Ничего, вы так молоды..."
Если б знал я, с кем еду, с кем водку пью, -
Он бы хрен доехал до Вологды!
Он живет себе в городе Вологде,
А я - на Севере, а Север - вона где!
...Все обиды мои - годы стерли,
Но живу я теперь, как в наручниках:
Мне до боли, до кома в горле
Надо встретить того попутчика!
Но живет он в городе Вологде,
А я - на Севере, а Север - вона где!..
Андрей Гаврилов: Владимир Высоцкий, ''Попутчик'', 1965 год. Тема стукача на советской эстраде задана, может быть, в первый раз, но потом будет подниматься еще много-много раз в творчестве Высоцкого.
Иван Толстой: Андрей, а тему ''блатные песни'' можно отнести к инакомыслию Высоцкого, на ваш взгляд?
Андрей Гаврилов: Мне кажется, что, в принципе, если глубоко влезать в эту тему, блатные песни в чем-то были проявлением инакомыслия по отношению к официальному направлению советской эстрады, советской музыки, советской песни. Я не думаю, что блатные песни для Высоцкого были очень важным направлением именно в том, о чем мы с вами говорим, а именно - в инакомыслии. Он нашел совершенно другие формы выражения своего отношения к действительности. Вспомните, например, знаменитую песню 67 года ''В сон мне желтые огни''. Обычно называют ее так, хотя чаще он сам называл эту песню ''Все не так''. Песня, которая, по-моему, для того десятилетия, о котором мы говорим - первое десятилетие песенного творчества Высоцкого - очень четко и очень ясно показывает как он относился к окружающей жизни, здесь никакой блатняги не нужно.
Владимир Высоцкий:
В сон мне - желтые огни,
И хриплю во сне я:
- Повремени, повремени,-
Утро мудренее!
Но и утром всё не так,
Нет того веселья:
Или куришь натощак,
Или пьешь с похмелья.
В кабаках - зеленый штоф,
Белые салфетки.
Рай для нищих и шутов,
Мне ж - как птице в клетке!
В церкви смрад и полумрак,
Дьяки курят ладан.
Нет! И в церкви все не так,
Все не так, как надо.
Я - на гору впопыхах,
Чтоб чего не вышло.
А на горе стоит ольха,
А под горою вишня.
Хоть бы склон увить плющом,
Мне б и то отрада,
Хоть бы что-нибудь еще...
Все не так, как надо!
Я тогда по полю, вдоль реки.
Света - тьма, нет бога!
А в чистом поле васильки,
Дальняя дорога.
Вдоль дороги - лес густой
С Бабами-Ягами,
А в конце дороги той -
Плаха с топорами.
Где-то кони пляшут в такт,
Нехотя и плавно.
Вдоль дороги все не так,
А в конце - подавно.
И ни церковь, ни кабак -
Ничего не свято!
Нет, ребята, все не так,
Все не так, ребята!
Андрей Гаврилов: Песня ''В сон мне желтые огни'', вариации на цыганские темы, 1967 год.
Иван Толстой: Андрей, а шутливые песни с дозволенным или с недозволенным юмором, отнесем ли мы их к инакомыслию? Ведь партия и правительство не разрешали смеяться абы над чем, существовал, в конце концов, репертком, который проверял все репризы, все шутки, все зубоскальство - у Высоцкого оно было иногда даже на грани вкуса.
Андрей Гаврилов: Насколько я знаю, особенно тексты своих песен Высоцкий реперткомам не предъявлял, отчасти еще и потому, что из-за идиотизма экономической системы, для того, чтобы получить какие-то деньги за свои концерты, эти концерты часто объявлялись ''творческим вечером'' актера Высоцкого, ''встречей со слушателями'', и так далее. Я сказал и запнулся - это примерно так же как недавнее шествие по Москве было названо ''встречей писателей с читателями''. Что делать, если иначе нельзя? Так что одно дело - цензура при издании пластинок или книг, и немножко другое дело - при исполнении песен. Если бы нужно было, эту вольницу Высоцкого прекратили бы мгновенно. Но все дело в том, что Высоцкий умудрился затронуть сердца практически всех слоев нашего общества. Ходят упорные слухи, что его песни обожал Андропов. Не знаю, так это или не так, но то, что его песни очень любили космонавты, а космонавты были людьми очень уважаемыми в нашей стране и к их слову или мнению прислушивались внимательно власти - это факт. Его песни любили спортсмены, его песни любили ветераны войны (то, что их любили многие уголовники, к сожалению, в данном случае не считается), его песни любили врачи, в том числе и те врачи, которые пользовали сильных мира сего, его песни любили военные, любили кэгэбэшники, любили милиционеры - он был по нраву всем. И именно этот успех, эта фантастическая, воистину всенародная любовь и слава долгое время были защитным щитом для Владимира Высоцкого. Наверное, это единственное, что объясняет то, что его не тронули. Бог с ними, с юмором и сатирой, с штуками на грани фолла или на грани дозволенного, все-таки шутить разрешалось. Если внимательно пересмотреть репертуар Райкина, там тоже можно найти некоторые шутки, весьма опасные для того времени, и ничего сходило с рук. Но как могла сойти с рук песня ''Охота на волков''? Это была бы загадка, если бы не щит всенародной любви. Помните, ''Охота на волков'', 68 год?
Владимир Высоцкий:
Рвусь из сил и из всех сухожилий,
Но сегодня - опять, как вчера,-
Обложили меня, обложили,
Гонят весело на номера.
Из-за елей хлопочут двустволки -
Там охотники прячутся в тень.
На снегу кувыркаются волки,
Превратившись в живую мишень.
Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников - матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу и пятна красные флажков.
Не на равных играют с волками
Егеря, но не дрогнет рука!
Оградив нам свободу флажками,
Бьют уверенно, наверняка.
Волк не может нарушить традиций.
Видно, в детстве, слепые щенки,
Мы, волчата, сосали волчицу
И всосали - "Нельзя за флажки!"
Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников - матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу и пятна красные флажков.
Наши ноги и челюсти быстры.
Почему же - вожак, дай ответ -
Мы затравленно мчимся на выстрел
И не пробуем через запрет?
Волк не должен, не может иначе!
Вот кончается время мое.
Тот, которому я предназначен,
Улыбнулся и поднял ружье.
Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников - матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу и пятна красные флажков.
Я из повиновения вышел
За флажки - жажда жизни сильней!
Только сзади я радостно слышал
Удивленные крики людей.
Рвусь из сил, из всех сухожилий,
Но сегодня - не так, как вчера!
Обложили меня, обложили,
Но остались ни с чем егеря!
Идет охота на волков, идет охота!
На серых хищников - матерых и щенков.
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу и пятна красные флажков.
Андрей Гаврилов: ''Охота на волков'', 68 год. Кстати, Иван, вы помните, конечно, что у этой песни было неожиданное продолжение - спустя несколько лет Высоцкий написал продолжение ''Охоты на волков'' про то, как его приглашают во властные кабинеты, чтобы послушать эту песню. ''Меня к себе зовут большие люди, чтоб я им пел ''Охоту на волков'',- так сказал сам поэт. И в этой же песне он говорит о том, как высокопоставленные лица машут рукой и, беря стакан с водкой, говорят: ''Да какие же там волки! Песня же про меня!''. Я вижу, что время первой программы подходит к концу, и я бы хотел завершить рассказ о первом десятилетии творчества Высоцкого песней наиболее пронзительной, наиболее неожиданной и наиболее сильной этих 10 лет. Это песня ''Банька по-белому'', тоже 1968 год.
Владимир Высоцкий:
Протопи ты мне баньку, хозяюшка,
Раскалю я себя, распалю,
На полоке, у самого краюшка,
Я сомненья в себе истреблю.
Разомлею я до неприличности,
Ковш холодный - и все позади.
И наколка времен культа личности
Засинеет на левой груди.
Протопи ты мне баньку по-белому -
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Сколько веры и лесу повалено,
Сколь изведано горя и трасс,
А на левой груди - профиль Сталина,
А на правой - Маринка анфас.
Эх, за веру мою беззаветную
Сколько лет отдыхал я в раю!
Променял я на жизнь беспросветную
Несусветную глупость мою.
Протопи ты мне баньку по-белому -
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Вспоминаю, как утречком раненько
Брату крикнуть успел: "Пособи!"
И меня два красивых охранника
Повезли из Сибири в Сибирь.
А потом на карьере ли, в топи ли,
Наглотавшись слезы и сырца,
Ближе к сердцу кололи мы профили
Чтоб он слышал, как рвутся сердца.
Протопи ты мне баньку по-белому -
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Ох, знобит от рассказа дотошного,
Пар мне мысли прогнал от ума.
Из тумана холодного прошлого
Окунаюсь в горячий туман.
Застучали мне мысли под темечком,
Получилось - я зря им клеймен,
И хлещу я березовым веничком
По наследию мрачных времен.
Протопи ты мне баньку по-белому -
Я от белого свету отвык.
Угорю я, и мне, угорелому,
Пар горячий развяжет язык.
Иван Толстой: Ну, Андрей, я должен сказать, что вы немного меня расстроили. Это гениальная песня, но она тематически несколько заползает на территорию нашего следующего разговора, потому что я хотел, чтобы следующая передача была посвящена Высоцкому-философу, экзистенциальному философу - уже в 68 году Владимир Семенович во весь рост встает именно как философ. Тем не менее, мы должны проститься и сказать, что следующий разговор, посвященный Высоцкому, будет как раз отдан этим экзистенциальным темам, будет посвящен и теме дружбы, и теме судьбы, и теме смерти.
