Ирина Лагунина: В эфире – вторая часть главы 16-й исторического исследования «Русский коллаборационизм» - «В постели с врагом». Владимир Абаринов беседует с историком Борисом Ковалевым.
Владимир Абаринов: Мы продолжаем разговор об испытании, которое пришлось претерпеть многим советским женщинам и девушкам, оказавшимся на оккупированных территориях. Речь идет об их сексуальной эксплуатации, чаще всего за ничтожную плату или вовсе без таковой. Мы уже говорили о том, что оккупационные власти узаконили и взяли под строгий контроль проституцию, как индивидуальную, так и в публичных домах. Вот отрывок из записки, направленной органами госбезопасности псковскому обкому партии вскоре после освобождения Пскова.
"В Пскове на Горной и на Детской улицах были созданы крупные публичные дома, или «Бордель-хаусы», как их называли сами немцы. В эти дома зачастую брали девушек даже несовершеннолетнего возраста. Часть девушек шла в эти дома из-за материальной необеспеченности, а часть для того, чтобы своим телом подзаработать себе лишние «тряпки» и пожить праздной и развратной жизнью. «Бордель-хаусы» у немцев пользовались большим спросом, и были дни, когда перед этими домами выстраивались очереди. Несмотря на еженедельный медицинский осмотр всех женщин этих домов, все же заражение венерическими заболеваниями шло взаимное, и большинство женщин из этих домов возвращалось с венерическими болезнями.
Так как имевшихся в Пскове публичных домов для немцев не хватало, то они создали так называемый институт санитарно-поднадзорных женщин или, просто говоря, возродили свободных проституток, которые торговали своим телом на улицах города. Периодически они также должны были являться на медосмотр, о чем получали соответствующие отметки в особых билетах, которые получали на руки. Занятие проституцией без специальных билетов немцами юридически запрещалось, но фактически оно процветало, т. к. немцы своей разнузданностью в разврате способствовали этому.
Списки санитарно-поднадзорных установлены, фотокарточки сотрудников бордель-хаусов имеются".
Владимир Абаринов: Для многих женщин работа в борделе была способом выживания. Однако некоторые сожительствовали с немецкими офицерами по заданию партизан или разведки. Борис Николаевич, расскажите о таких случаях.
Борис Ковалев: Вы знаете, это было. Более того, это никогда в Советском Союзе особо не скрывалось. Единственное, что никогда на этом не акцентировалось внимание. Вот, например, в очень известных мемуарах героя Советского Союза Ивана Ивановича Сергунина, комиссара 5-й партизанской бригады, его мемуары "Давали клятву партизаны" выдержали три издания в Советском Союзе. Он прямо пишет, что значительная часть наших агентов была девушками и молодыми женщинами. Он указывает число этих агентес 5-й партизанской бригады – он употребляет слово "сотни". При этом в его книге дается следующий комментарий: насколько было тяжело этим девушкам изображать любовь к немцам, разъезжать с ними, целоваться с ними. Понятно, наверное, не только целоваться, правда, Сергунин об этом в книге не пишет. Выслушивать оскорбления со стороны близких, родных, своих подруг. Как пишет Сергунин: "Плакать ночами в подушку, но терпеть, сжав зубы, поскольку таково было задание партизан".
Владимир Абаринов: Историю одной такой партизанки описала в своей книге «Теперь я могу сказать правду» писательница Зоя Воскресенская, она же полковник КГБ Зоя Рыбкина. Женщину, о которой идет речь, она встретила в 1954 году в Воркуте.
"При 2-й шахте действовало дамское ателье, в нем обшивали воркутинских женщин. Возглавляла это ателье расконвоированная заключенная, осужденная на двадцать пять лет «за сотрудничество с гитлеровскими оккупантами». Звали ее Оля. Спросила, что она натворила такого, что получила высший срок. «О, гражданин начальник. Я вам расскажу, но все равно вы мне не поверите».— «А все же...»
И она поведала мне свою историю. Оля из Орла. Была комсомолкой. Когда началась война, попросилась на фронт. Немцы подходили к городу. В военкомате молодой человек предложил ей остаться в Орле и, поскольку она в какой-то мере владеет немецким языком, постараться заслужить доверие гитлеровцев, выяснить их планы, настроение, потери, в общем, стать разведчицей. Два раза в месяц она должна была являться в условное место и закладывать в тайник свое донесение и вынимать оттуда (из дупла) очередное задание.
Оля дала свое согласие, отправила мать в эвакуацию, сказала ей, что задерживается здесь по комсомольским делам и потом приедет. После оккупации города Оля быстро и легко вошла в офицерскую среду, вечера проводила в ресторанах, делая вид, что по-немецки она знает лишь несколько слов. Как условились, она ходила к тайнику в определенные и контрольные дни и... находила там свои донесения и никаких заданий.
Она была в отчаянии. Пыталась улизнуть из города, избежать грязных рук оккупантов. Но это ей не удалось.
Орел находился в руках гитлеровцев больше двадцати месяцев, и все это время Оля не теряла надежды, что ее разыщут. После освобождения Орла от захватчиков советскому командованию посыпались донесения о предательском поведении этой «девки Ольги», которая плясала с эсэсовцами в ресторанах, пила с ними
вино и водку, разъезжала в их автомобилях. Она была арестована и как военный преступник предстала пред военным трибуналом".
Владимир Абаринов: При содействии Зои Рыбкиной Ольга все-таки добилась реабилитации.
В 1942 году в оккупированной Европе, включая оккупированные советские территории, действовало 569 публичных домов, в которых работало 34140 женщин. Это неполные данные: новые бордели открывались по мере продвижения линии фронта на восток, женщины в них менялись, в этих данных не учтены бордели для войск СС, остарбайтеров и бордели в концлагерях – как для администрации и охранников, так и для заключенных в качестве меры поощрения. Фактически на оккупированных территориях была создана система сексуального рабства. Борис Николаевич, почему же эта тема не прозвучала на Нюрнбергском процессе, почему никому не вменили эти преступления?
Борис Ковалев: Может быть, я могу предположить, из-за излишней щепетильности, может быть в какой-то степени ханжества того времени – раз. Все-таки эта проблема касалась миллионов простых людей, миллионов женщин. Во-вторых, мне кажется, здесь применительно к Советскому Союзу речь могла идти о материальной компенсации. Для Советского Союза характерно получение материальной компенсации государством, то есть ее получает не конкретный гражданин, а эту компенсацию получает государство. И наверное, было бы странно требовать компенсацию за сексуальное насилие именно в пользу государства, а не в пользу конкретных людей. И все-таки нужно понимать, что для наших женщин, и которые жили с немцами ради куска хлеба, и теми, кто был изнасиловать, говорить об этом, вспоминать об этом крайне тяжело и крайне унизительно.
Владимир Абаринов: Эта тема многие годы не то чтобы вовсе замалчивалась советской пропагандой, но говорилось о ней, по понятным причинам вскользь. Как бы вы оценили отношение к этим женщинам после войны, общественную оценку их поведения? Мне кажется, к ним относились скорее с сочувствием, чем с осуждением, хотя и клички «немецкая овчарка» и «фашистская подстилка» тоже были.
Борис Ковалев: Начнем с того, что женщин, если речь шла только о сожительстве с немцами без каких-либо доказательств их сотрудничества в другом виде, к уголовной ответственности не привлекали. Хочу напомнить сюжет из известного фильма "Председатель". Помните, там главному герою говорит жена его брата, которая мешает ему строить колхоз. Когда он ее спрашивает: почему ты живешь с этим мерзавцем? Она ему отвечает, что у нее один из детей прижит от немца, а муж ее простил, муж с ней до сих пор живет. и поскольку он совершил такой благородный поступок, то теперь он иголочка, а она ниточка, куда он, туда и я. Отношение, конечно, было разное. Нужно понимать то, что в русской деревне все про всех все знали. Когда-то могли осуждать, над кем-то могли смеяться. К кому-то на долгие годы прилипала кличка "немчонок", "испанец" или "финн", а кто-то понимал трагедию своих землячек, которые оказались в страшной ситуации периода войны. Хотя отлично понятно, что когда миллионы людей погибло, когда миллионы людей не вернулись с фронта или ввернулись инвалидами, вопрос, "откуда дети?", "почему у тебя нет отца?", понятно, что в 40-е – начале 50-х годов такой вопрос не возникал. Без отцов росли миллионы и миллионы наших детей.
Владимир Абаринов: Мы продолжаем разговор об испытании, которое пришлось претерпеть многим советским женщинам и девушкам, оказавшимся на оккупированных территориях. Речь идет об их сексуальной эксплуатации, чаще всего за ничтожную плату или вовсе без таковой. Мы уже говорили о том, что оккупационные власти узаконили и взяли под строгий контроль проституцию, как индивидуальную, так и в публичных домах. Вот отрывок из записки, направленной органами госбезопасности псковскому обкому партии вскоре после освобождения Пскова.
"В Пскове на Горной и на Детской улицах были созданы крупные публичные дома, или «Бордель-хаусы», как их называли сами немцы. В эти дома зачастую брали девушек даже несовершеннолетнего возраста. Часть девушек шла в эти дома из-за материальной необеспеченности, а часть для того, чтобы своим телом подзаработать себе лишние «тряпки» и пожить праздной и развратной жизнью. «Бордель-хаусы» у немцев пользовались большим спросом, и были дни, когда перед этими домами выстраивались очереди. Несмотря на еженедельный медицинский осмотр всех женщин этих домов, все же заражение венерическими заболеваниями шло взаимное, и большинство женщин из этих домов возвращалось с венерическими болезнями.
Так как имевшихся в Пскове публичных домов для немцев не хватало, то они создали так называемый институт санитарно-поднадзорных женщин или, просто говоря, возродили свободных проституток, которые торговали своим телом на улицах города. Периодически они также должны были являться на медосмотр, о чем получали соответствующие отметки в особых билетах, которые получали на руки. Занятие проституцией без специальных билетов немцами юридически запрещалось, но фактически оно процветало, т. к. немцы своей разнузданностью в разврате способствовали этому.
Списки санитарно-поднадзорных установлены, фотокарточки сотрудников бордель-хаусов имеются".
Владимир Абаринов: Для многих женщин работа в борделе была способом выживания. Однако некоторые сожительствовали с немецкими офицерами по заданию партизан или разведки. Борис Николаевич, расскажите о таких случаях.
Борис Ковалев: Вы знаете, это было. Более того, это никогда в Советском Союзе особо не скрывалось. Единственное, что никогда на этом не акцентировалось внимание. Вот, например, в очень известных мемуарах героя Советского Союза Ивана Ивановича Сергунина, комиссара 5-й партизанской бригады, его мемуары "Давали клятву партизаны" выдержали три издания в Советском Союзе. Он прямо пишет, что значительная часть наших агентов была девушками и молодыми женщинами. Он указывает число этих агентес 5-й партизанской бригады – он употребляет слово "сотни". При этом в его книге дается следующий комментарий: насколько было тяжело этим девушкам изображать любовь к немцам, разъезжать с ними, целоваться с ними. Понятно, наверное, не только целоваться, правда, Сергунин об этом в книге не пишет. Выслушивать оскорбления со стороны близких, родных, своих подруг. Как пишет Сергунин: "Плакать ночами в подушку, но терпеть, сжав зубы, поскольку таково было задание партизан".
Владимир Абаринов: Историю одной такой партизанки описала в своей книге «Теперь я могу сказать правду» писательница Зоя Воскресенская, она же полковник КГБ Зоя Рыбкина. Женщину, о которой идет речь, она встретила в 1954 году в Воркуте.
"При 2-й шахте действовало дамское ателье, в нем обшивали воркутинских женщин. Возглавляла это ателье расконвоированная заключенная, осужденная на двадцать пять лет «за сотрудничество с гитлеровскими оккупантами». Звали ее Оля. Спросила, что она натворила такого, что получила высший срок. «О, гражданин начальник. Я вам расскажу, но все равно вы мне не поверите».— «А все же...»
И она поведала мне свою историю. Оля из Орла. Была комсомолкой. Когда началась война, попросилась на фронт. Немцы подходили к городу. В военкомате молодой человек предложил ей остаться в Орле и, поскольку она в какой-то мере владеет немецким языком, постараться заслужить доверие гитлеровцев, выяснить их планы, настроение, потери, в общем, стать разведчицей. Два раза в месяц она должна была являться в условное место и закладывать в тайник свое донесение и вынимать оттуда (из дупла) очередное задание.
Оля дала свое согласие, отправила мать в эвакуацию, сказала ей, что задерживается здесь по комсомольским делам и потом приедет. После оккупации города Оля быстро и легко вошла в офицерскую среду, вечера проводила в ресторанах, делая вид, что по-немецки она знает лишь несколько слов. Как условились, она ходила к тайнику в определенные и контрольные дни и... находила там свои донесения и никаких заданий.
Она была в отчаянии. Пыталась улизнуть из города, избежать грязных рук оккупантов. Но это ей не удалось.
Орел находился в руках гитлеровцев больше двадцати месяцев, и все это время Оля не теряла надежды, что ее разыщут. После освобождения Орла от захватчиков советскому командованию посыпались донесения о предательском поведении этой «девки Ольги», которая плясала с эсэсовцами в ресторанах, пила с ними
вино и водку, разъезжала в их автомобилях. Она была арестована и как военный преступник предстала пред военным трибуналом".
Владимир Абаринов: При содействии Зои Рыбкиной Ольга все-таки добилась реабилитации.
В 1942 году в оккупированной Европе, включая оккупированные советские территории, действовало 569 публичных домов, в которых работало 34140 женщин. Это неполные данные: новые бордели открывались по мере продвижения линии фронта на восток, женщины в них менялись, в этих данных не учтены бордели для войск СС, остарбайтеров и бордели в концлагерях – как для администрации и охранников, так и для заключенных в качестве меры поощрения. Фактически на оккупированных территориях была создана система сексуального рабства. Борис Николаевич, почему же эта тема не прозвучала на Нюрнбергском процессе, почему никому не вменили эти преступления?
Борис Ковалев: Может быть, я могу предположить, из-за излишней щепетильности, может быть в какой-то степени ханжества того времени – раз. Все-таки эта проблема касалась миллионов простых людей, миллионов женщин. Во-вторых, мне кажется, здесь применительно к Советскому Союзу речь могла идти о материальной компенсации. Для Советского Союза характерно получение материальной компенсации государством, то есть ее получает не конкретный гражданин, а эту компенсацию получает государство. И наверное, было бы странно требовать компенсацию за сексуальное насилие именно в пользу государства, а не в пользу конкретных людей. И все-таки нужно понимать, что для наших женщин, и которые жили с немцами ради куска хлеба, и теми, кто был изнасиловать, говорить об этом, вспоминать об этом крайне тяжело и крайне унизительно.
Владимир Абаринов: Эта тема многие годы не то чтобы вовсе замалчивалась советской пропагандой, но говорилось о ней, по понятным причинам вскользь. Как бы вы оценили отношение к этим женщинам после войны, общественную оценку их поведения? Мне кажется, к ним относились скорее с сочувствием, чем с осуждением, хотя и клички «немецкая овчарка» и «фашистская подстилка» тоже были.
Борис Ковалев: Начнем с того, что женщин, если речь шла только о сожительстве с немцами без каких-либо доказательств их сотрудничества в другом виде, к уголовной ответственности не привлекали. Хочу напомнить сюжет из известного фильма "Председатель". Помните, там главному герою говорит жена его брата, которая мешает ему строить колхоз. Когда он ее спрашивает: почему ты живешь с этим мерзавцем? Она ему отвечает, что у нее один из детей прижит от немца, а муж ее простил, муж с ней до сих пор живет. и поскольку он совершил такой благородный поступок, то теперь он иголочка, а она ниточка, куда он, туда и я. Отношение, конечно, было разное. Нужно понимать то, что в русской деревне все про всех все знали. Когда-то могли осуждать, над кем-то могли смеяться. К кому-то на долгие годы прилипала кличка "немчонок", "испанец" или "финн", а кто-то понимал трагедию своих землячек, которые оказались в страшной ситуации периода войны. Хотя отлично понятно, что когда миллионы людей погибло, когда миллионы людей не вернулись с фронта или ввернулись инвалидами, вопрос, "откуда дети?", "почему у тебя нет отца?", понятно, что в 40-е – начале 50-х годов такой вопрос не возникал. Без отцов росли миллионы и миллионы наших детей.
