Ирина Лагунина: 95 лет назад, в августе 1917 года, Временное правительство России отправило бывшего императора Николая Александровича Романова и его семью - вместо Англии в Тобольск. Это решение оказалось для них роковым. Почему не состоялся переезд царской семьи в Англию? Этот вопрос Владимир Абаринов обсуждает с историком Борисом Соколовым.
Владимир Абаринов: 2 марта по старому стилю Николай II принял решение отречься от престола. При этом он отрекся и за сына. Для Николая решающим фактором здесь было понимание того, что ему предстоит изгнание, что остаться с сыном ему не позволят. На следующий день в могилевской ставке стало известно о том, что великий князь Михаил Александрович тоже отрекся в пользу будущего Учредительного собрания. Николай ждет, когда ему будет организован проезд домой, в Царское Село, а оттуда вместе с семьей - в Мурманск для дальнейшего отъезда в Англию. В ставке ждали представителей Думы для сопровождения бывшего императора. Представители прибыли 8 марта. У старшего из них, инженера-путейца Бубликова, в кармане лежало постановление об аресте Николая. Самому Николаю об аресте сообщили перед самым отходом поезда. В тот же день в Царском Селе генерал Лавр Корнилов, назначенный командующим войсками Петроградского военного округа, взял под домашний арест императрицу Александру Федоровну и царских детей.
Зачем потребовался арест царской семьи? Временное правительство боялось реставрации или это было сделано в целях их безопасности, как утверждали впоследствии главы Временного правительства Львов и Керенский?
Борис Соколов: Я думаю, что к безопасности царской семьи это никакого отношения не имело по причине того, что если бы заботились об их безопасности, то их бы отправили в сопровождении императорского конвоя в Мурманск, в Финляндию, дальше в Норвегию – это больших проблем не составляло бы. В конце концов конвой не стал бы убивать царскую семью и вполне мог бы выполнить эту миссию, сопроводить их до Скандинавии. Очевидно, желания их высылать куда-то за пределы России не было с самого начала. Думаю, тут были два фактора. С одной стороны, опасность реставрации так называемых реакционных сил, которые могли бы сплотиться вокруг фигуры монарха. С другой стороны, опасение давления революционных масс, к тому времени уже совет образовался, было определенное двоевластие, наверное, Керенский и другие министры опасались, что высылка царской семьи, отказ от суда над императором и императрицей, которая представлялась общественному мнению чуть ли не исчадием ада, отказ от такого суда сильно ослабит позиции Временного правительства в противостоянии с советами, поэтому было решено царя никуда не выпускать. Это было с самого начала решено, потому что при желании, если бы хотели выслать, это можно было бы сразу после отречения направить его к границе, туда же подвести царскую семью.
Владимир Абаринов: То есть вы считаете, что переговоры, которые вело на эту тему Временное правительство с Лондоном – это была фикция, имитация активности?
Борис Соколов: Думаю, что да. Если бы оно хотело отпустить, это можно было сделать буквально в первые дни после отречения. В конце концов, я очень сомневаюсь, что скандинавские монархи не приняли бы экс-императора.
Владимир Абаринов: А насколько остро стоял вопрос о дальнейшей судьбе царской семьи в первые недели после февральской революции? Историк Сергей Мельгунов написал книгу о судьбе Николая и его семьи после отречения. Он считал несостоятельными утверждения о том, что Временное правительство спасало бывшего царя от народного гнева. По мнению Мельгунова, никакой особенной ненависти к царю у народа не было и вообще этот вопрос отошел на второй план, были более срочные дела. Ссылки на то, что Временное правительство не контролировало положение на железной дороге и что рабочие могли просто разобрать рельсы перед царским поездом (об этом говорил и Керенский, и со слов Керенского писал в своих депешах в Лондон британский посол Бьюкенен), эти ссылки тоже неубедительны. Почему же в итоге семья не смогла уехать? Мельгунов, у которого не было всего корпуса документов, которым располагаем мы сейчас, считал, что Временное правительство проявило нерешительность, медлило, а британское правительство воспользовалось этой нерешительностью. Но в чем была заминка, почему Временное правительство медлило? Вы считаете, что оказавшись за пределами России, Николай действительно мог стать центром контрреволюции?
Борис Соколов: Нет, центром контрреволюции он на самом деле не мог стать, но такие опасения вполне могли существовать у Временного правительства. Они же все время опасались реакции, что ситуация в стране нисколько не улучшалась, что какие-то реакционные силы, прежде всего генералы могут попытаться предпринять какой-то переворот. Они же до июля все-таки даже не большевиков считали главной опасностью, а именно некие мифические реакционные силы. Кстати, я не понимаю, почему они были так зациклены на то, что надо отправить царя в Англию. Если бы хотели отправить, можно было через Финляндию его отправить хоть в Норвегию, хоть в Швецию.
Что касается народной ненависти, я вполне согласен с Мельгуновым, и по царскому дневнику, и по дневнику всех его приближенных не видно, что были какие-то настроения учинить над царской семьей самосуд. Народный гнев не грозил. Я не думаю, кстати, если бы царя выслали в первые недели революции, это бы вызвало какое-то возмущение большое. Все дело здесь во Временном правительстве.
Владимир Абаринов: Ну все-таки надо признать, что в условиях двоевластия Петроградский совет требовал заключить царя и его семью в Петропавловскую крепость, конфисковать его имущество, и даже была предпринята попытка захватить семью – так называемый рейд Мстиславского, уполномоченного Петросовета. Но попытка оказалась анекдотической – начальник дворцового караула просто отказался выдать царя без распоряжения генерала Корнилова. Мстиславский угрожал штурмом дворца, но в конце концов удалился ни с чем.
Борис Соколов: Нет, было двоевластие, конечно. Была позиция Петросовета, который не хотел упускать царя из России. Но опять же вопрос с царем не был самым главным в противостоянии Совета и Временного правительства. И если бы у Временного правительства была воля отправить царскую семью за границу – это моно было бы осуществить даже чисто технически. После отречения можно было просто воспользоваться царским конвоем, например, для его охраны.
Владимир Абаринов: С одной стороны, не хотели отпустить царя за границу, с другой – не было и стремления учинить над ним расправу. Керенский в те дни, в начале марта по новому стилю, произнес знаменитую речь, о которой потом напоминал и в своих мемуарах, и ставил себе ее в заслугу – речь, в которой он заявил, что не будет русским Маратом.
Борис Соколов: Дело в том, что Керенский все-таки был юрист, и он не собирался, как это сделали большевики, уничтожать царя фактически без суда. Он, наверное, может быть вообще его уничтожать, он собирался, если делать процесс, то нормальный процесс, который мог иметь какой-то международный резонанс. Собственно для этого и работала Чрезвычайная следственная комиссия. Но она, строго говоря, ничего серьезного не накопала, что можно было бы инкриминировать царю в итоге. Поэтому пока работа комиссии не будет завершена, о процессе вообще речи не было. И опять же, этот процесс не был чем-то главным для Временного правительства. То есть если его и предполагали делать, то когда-то потом, когда все успокоится.
Владимир Абаринов: На самом деле я считаю, что это и есть главная причина. Ведь тот же Милюков сделал себе имя на обвинении императрицы в государственной измене, это обвинение прозвучало с думской трибуны практически открытым текстом и произвело сенсацию. Эти обвинения были центральным пунктом думской оппозиции. Поэтому после революции Временному правительству хотелось подтвердить эти обвинения, найти доказательства. Искали тайную переписку, искали во дворце пресловутый прямой провод с немецким генштабом, но ничего так и не нашли.
Борис Соколов: Да, подтверждений этих обвинений Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства не нашла. Хотя на самом деле переговоры о сепаратном мире действительно были. Они, собственно, очевидно, велись от лица царской семьи и императора. Но к моменту революции дело не вышло из стадии какого-то сугубо предварительного зондажа, и реальных возможностей заключения сепаратного мира там не было, потому что позиции сторон были очень диаметрально противоположные. И кто именно из царской семьи к ним был причастен, неизвестно, но император, по крайней мере, был осведомлен. Но опять же, это все было не из-за того, что императрица стремилась к какому-то сближению с Германией, а потому что ситуация была уже очень плохая к началу 17-го года на фронте. Но, собственно, царь это не рассматривал как сепаратный мир, а скорее как может быть поиск компромиссного всеобщего мира максимум. Потому что когда сепаратный мир большевики заключили реально в Бресте, царь это осудил как преступление против России, судя по его записям в дневнике. Дело, я думаю, было в суде и в опасении реставрации. То есть реально у Временного правительства никаких намерений отправить царя за границу не было. А когда июльская попытка захвата власти большевиками была подавлена, царя отправили не на юг, а на восток, в Тобольск, как известно.
Кстати, после подавления большевистского восстания в июле вполне можно было, если бы хотели, царя сплавить за границу, но никаких таких попыток не предпринималось.
Владимир Абаринов: А как вы думаете, почему Николай вел себя так пассивно? Судя по его дневнику, он как будто даже не интересовался своей дальнейшей судьбой, не обсуждал этот вопрос с Керенским, ничего не предпринимал. И кстати говоря, болезнь детей, которой Милюков объяснял британскому послу задержку с отъездом, тоже, как выясняется, была ложным предлогом – по дневнику видно, что дети все давно поправились, а семья все ждет чего-то. Это фатализм, Николай смирился со своей участью?
Борис Соколов: По-моему, царь понимал просто, что от него ничего не зависит, что бы он ни говорил, его пожелания, как говорится, учитываться бы не стали. Он понимал, что это решается где-то за пределами его возможности влиять на ситуацию.
Владимир Абаринов: Керенский уже в эмиграции яростно спорил с послом Бьюкененом и тогдашним британским премьер-министром Ллойд Джорджем, которые главную вину возлагали на Временное правительство. Керенский, напротив, во всем обвинял британское правительство, которое сначала согласилось принять царя, направило формальное приглашение, а потом отозвало это приглашение. Ллойд Джордж и Бьюкенен в свое оправдание ссылались на сложную внутриполитическую ситуацию в Англии, социальную напряженность, протесты общественности против приезда царя. И наконец, в последнее время появились документы и исследования британских авторов, которые главным виновником считают уже не британское или российское правительство, а короля Георга V, который, дескать, боялся за судьбу монархии.
Борис Соколов: Я думаю, что здесь позиция лейбористов определенную роль играла, конечно. То есть в момент, когда война не окончена, раздрабливать внутренний фронт Ллойд Джорджу не хотелось. Главным было то, что для самого британского правительства спасение царской семьи – это было отнюдь не приоритетом, у него были проблемы поважнее гораздо. То есть если бы британское правительство, допустим, в ультимативной форме потребовало бы у Временного правительства отпустить царя, пригрозив прекращением поставок или еще чем-нибудь, может быть это и подействовало бы. Но что касается Георга, что якобы боялся за судьбу монархии – это вообще за гранью понимания. Потому что неужели бы приезд русского царя в Англию вызвал бы в Англии революцию? Как-то мне это не представляется реальным.
Владимир Абаринов: 2 марта по старому стилю Николай II принял решение отречься от престола. При этом он отрекся и за сына. Для Николая решающим фактором здесь было понимание того, что ему предстоит изгнание, что остаться с сыном ему не позволят. На следующий день в могилевской ставке стало известно о том, что великий князь Михаил Александрович тоже отрекся в пользу будущего Учредительного собрания. Николай ждет, когда ему будет организован проезд домой, в Царское Село, а оттуда вместе с семьей - в Мурманск для дальнейшего отъезда в Англию. В ставке ждали представителей Думы для сопровождения бывшего императора. Представители прибыли 8 марта. У старшего из них, инженера-путейца Бубликова, в кармане лежало постановление об аресте Николая. Самому Николаю об аресте сообщили перед самым отходом поезда. В тот же день в Царском Селе генерал Лавр Корнилов, назначенный командующим войсками Петроградского военного округа, взял под домашний арест императрицу Александру Федоровну и царских детей.
Зачем потребовался арест царской семьи? Временное правительство боялось реставрации или это было сделано в целях их безопасности, как утверждали впоследствии главы Временного правительства Львов и Керенский?
Борис Соколов: Я думаю, что к безопасности царской семьи это никакого отношения не имело по причине того, что если бы заботились об их безопасности, то их бы отправили в сопровождении императорского конвоя в Мурманск, в Финляндию, дальше в Норвегию – это больших проблем не составляло бы. В конце концов конвой не стал бы убивать царскую семью и вполне мог бы выполнить эту миссию, сопроводить их до Скандинавии. Очевидно, желания их высылать куда-то за пределы России не было с самого начала. Думаю, тут были два фактора. С одной стороны, опасность реставрации так называемых реакционных сил, которые могли бы сплотиться вокруг фигуры монарха. С другой стороны, опасение давления революционных масс, к тому времени уже совет образовался, было определенное двоевластие, наверное, Керенский и другие министры опасались, что высылка царской семьи, отказ от суда над императором и императрицей, которая представлялась общественному мнению чуть ли не исчадием ада, отказ от такого суда сильно ослабит позиции Временного правительства в противостоянии с советами, поэтому было решено царя никуда не выпускать. Это было с самого начала решено, потому что при желании, если бы хотели выслать, это можно было бы сразу после отречения направить его к границе, туда же подвести царскую семью.
Владимир Абаринов: То есть вы считаете, что переговоры, которые вело на эту тему Временное правительство с Лондоном – это была фикция, имитация активности?
Борис Соколов: Думаю, что да. Если бы оно хотело отпустить, это можно было сделать буквально в первые дни после отречения. В конце концов, я очень сомневаюсь, что скандинавские монархи не приняли бы экс-императора.
Владимир Абаринов: А насколько остро стоял вопрос о дальнейшей судьбе царской семьи в первые недели после февральской революции? Историк Сергей Мельгунов написал книгу о судьбе Николая и его семьи после отречения. Он считал несостоятельными утверждения о том, что Временное правительство спасало бывшего царя от народного гнева. По мнению Мельгунова, никакой особенной ненависти к царю у народа не было и вообще этот вопрос отошел на второй план, были более срочные дела. Ссылки на то, что Временное правительство не контролировало положение на железной дороге и что рабочие могли просто разобрать рельсы перед царским поездом (об этом говорил и Керенский, и со слов Керенского писал в своих депешах в Лондон британский посол Бьюкенен), эти ссылки тоже неубедительны. Почему же в итоге семья не смогла уехать? Мельгунов, у которого не было всего корпуса документов, которым располагаем мы сейчас, считал, что Временное правительство проявило нерешительность, медлило, а британское правительство воспользовалось этой нерешительностью. Но в чем была заминка, почему Временное правительство медлило? Вы считаете, что оказавшись за пределами России, Николай действительно мог стать центром контрреволюции?
Борис Соколов: Нет, центром контрреволюции он на самом деле не мог стать, но такие опасения вполне могли существовать у Временного правительства. Они же все время опасались реакции, что ситуация в стране нисколько не улучшалась, что какие-то реакционные силы, прежде всего генералы могут попытаться предпринять какой-то переворот. Они же до июля все-таки даже не большевиков считали главной опасностью, а именно некие мифические реакционные силы. Кстати, я не понимаю, почему они были так зациклены на то, что надо отправить царя в Англию. Если бы хотели отправить, можно было через Финляндию его отправить хоть в Норвегию, хоть в Швецию.
Что касается народной ненависти, я вполне согласен с Мельгуновым, и по царскому дневнику, и по дневнику всех его приближенных не видно, что были какие-то настроения учинить над царской семьей самосуд. Народный гнев не грозил. Я не думаю, кстати, если бы царя выслали в первые недели революции, это бы вызвало какое-то возмущение большое. Все дело здесь во Временном правительстве.
Владимир Абаринов: Ну все-таки надо признать, что в условиях двоевластия Петроградский совет требовал заключить царя и его семью в Петропавловскую крепость, конфисковать его имущество, и даже была предпринята попытка захватить семью – так называемый рейд Мстиславского, уполномоченного Петросовета. Но попытка оказалась анекдотической – начальник дворцового караула просто отказался выдать царя без распоряжения генерала Корнилова. Мстиславский угрожал штурмом дворца, но в конце концов удалился ни с чем.
Борис Соколов: Нет, было двоевластие, конечно. Была позиция Петросовета, который не хотел упускать царя из России. Но опять же вопрос с царем не был самым главным в противостоянии Совета и Временного правительства. И если бы у Временного правительства была воля отправить царскую семью за границу – это моно было бы осуществить даже чисто технически. После отречения можно было просто воспользоваться царским конвоем, например, для его охраны.
Владимир Абаринов: С одной стороны, не хотели отпустить царя за границу, с другой – не было и стремления учинить над ним расправу. Керенский в те дни, в начале марта по новому стилю, произнес знаменитую речь, о которой потом напоминал и в своих мемуарах, и ставил себе ее в заслугу – речь, в которой он заявил, что не будет русским Маратом.
Борис Соколов: Дело в том, что Керенский все-таки был юрист, и он не собирался, как это сделали большевики, уничтожать царя фактически без суда. Он, наверное, может быть вообще его уничтожать, он собирался, если делать процесс, то нормальный процесс, который мог иметь какой-то международный резонанс. Собственно для этого и работала Чрезвычайная следственная комиссия. Но она, строго говоря, ничего серьезного не накопала, что можно было бы инкриминировать царю в итоге. Поэтому пока работа комиссии не будет завершена, о процессе вообще речи не было. И опять же, этот процесс не был чем-то главным для Временного правительства. То есть если его и предполагали делать, то когда-то потом, когда все успокоится.
Владимир Абаринов: На самом деле я считаю, что это и есть главная причина. Ведь тот же Милюков сделал себе имя на обвинении императрицы в государственной измене, это обвинение прозвучало с думской трибуны практически открытым текстом и произвело сенсацию. Эти обвинения были центральным пунктом думской оппозиции. Поэтому после революции Временному правительству хотелось подтвердить эти обвинения, найти доказательства. Искали тайную переписку, искали во дворце пресловутый прямой провод с немецким генштабом, но ничего так и не нашли.
Борис Соколов: Да, подтверждений этих обвинений Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства не нашла. Хотя на самом деле переговоры о сепаратном мире действительно были. Они, собственно, очевидно, велись от лица царской семьи и императора. Но к моменту революции дело не вышло из стадии какого-то сугубо предварительного зондажа, и реальных возможностей заключения сепаратного мира там не было, потому что позиции сторон были очень диаметрально противоположные. И кто именно из царской семьи к ним был причастен, неизвестно, но император, по крайней мере, был осведомлен. Но опять же, это все было не из-за того, что императрица стремилась к какому-то сближению с Германией, а потому что ситуация была уже очень плохая к началу 17-го года на фронте. Но, собственно, царь это не рассматривал как сепаратный мир, а скорее как может быть поиск компромиссного всеобщего мира максимум. Потому что когда сепаратный мир большевики заключили реально в Бресте, царь это осудил как преступление против России, судя по его записям в дневнике. Дело, я думаю, было в суде и в опасении реставрации. То есть реально у Временного правительства никаких намерений отправить царя за границу не было. А когда июльская попытка захвата власти большевиками была подавлена, царя отправили не на юг, а на восток, в Тобольск, как известно.
Кстати, после подавления большевистского восстания в июле вполне можно было, если бы хотели, царя сплавить за границу, но никаких таких попыток не предпринималось.
Владимир Абаринов: А как вы думаете, почему Николай вел себя так пассивно? Судя по его дневнику, он как будто даже не интересовался своей дальнейшей судьбой, не обсуждал этот вопрос с Керенским, ничего не предпринимал. И кстати говоря, болезнь детей, которой Милюков объяснял британскому послу задержку с отъездом, тоже, как выясняется, была ложным предлогом – по дневнику видно, что дети все давно поправились, а семья все ждет чего-то. Это фатализм, Николай смирился со своей участью?
Борис Соколов: По-моему, царь понимал просто, что от него ничего не зависит, что бы он ни говорил, его пожелания, как говорится, учитываться бы не стали. Он понимал, что это решается где-то за пределами его возможности влиять на ситуацию.
Владимир Абаринов: Керенский уже в эмиграции яростно спорил с послом Бьюкененом и тогдашним британским премьер-министром Ллойд Джорджем, которые главную вину возлагали на Временное правительство. Керенский, напротив, во всем обвинял британское правительство, которое сначала согласилось принять царя, направило формальное приглашение, а потом отозвало это приглашение. Ллойд Джордж и Бьюкенен в свое оправдание ссылались на сложную внутриполитическую ситуацию в Англии, социальную напряженность, протесты общественности против приезда царя. И наконец, в последнее время появились документы и исследования британских авторов, которые главным виновником считают уже не британское или российское правительство, а короля Георга V, который, дескать, боялся за судьбу монархии.
Борис Соколов: Я думаю, что здесь позиция лейбористов определенную роль играла, конечно. То есть в момент, когда война не окончена, раздрабливать внутренний фронт Ллойд Джорджу не хотелось. Главным было то, что для самого британского правительства спасение царской семьи – это было отнюдь не приоритетом, у него были проблемы поважнее гораздо. То есть если бы британское правительство, допустим, в ультимативной форме потребовало бы у Временного правительства отпустить царя, пригрозив прекращением поставок или еще чем-нибудь, может быть это и подействовало бы. Но что касается Георга, что якобы боялся за судьбу монархии – это вообще за гранью понимания. Потому что неужели бы приезд русского царя в Англию вызвал бы в Англии революцию? Как-то мне это не представляется реальным.
