Марина Тимашева: “Дежурный свет” - так называется новая книга стихов петербургского поэта Александра Танкова. С Александром Танковым беседует Татьяна Вольтская.
Александр Танков:
Все равно умереть когда-нибудь, умереть,
Побродить по узким улочкам Вавилона,
Ни за что ветру следы на песке не стереть -
Здесь прошла четвертая танковая колонна,
Чтобы серной спичкой в ладонях знаешь кого сгореть.
Все равно опадет нежный розовый лепесток,
Всею пошлостью жадной в жизнь не сумеет впиться,
Потому что жизнь – это жажда, жара, Ближний Восток,
Потому что смерть на запад летит, как солнце, как птица.
Татьяна Вольтская: А как вы вообще считаете, современная поэзия как-то отражает то, что происходит в мире или она живет своей жизнью?
Александр Танков: Поэзия в каком-то смысле это зеркало. То, что происходит, то она и отражает. Будет другой мир, будет другая поэзия.
Татьяна Вольтская: Дает ли она в руки читателю хлеб или дает камень, все-таки? Сейчас у вас какое ощущение?
Александр Танков: Настоящая поэзия дает воздух, потому что без нее дышать нечем. Она нам дает выход из жизни во что-то большее, чем жизнь, благодаря ей можно существовать и не думать о том, что все смертны.
Татьяна Вольтская: Сейчас чьи имена для вас наиболее существенны в поэзии?
Александр Танков: Недавно был такой поэтический конкурс, присуждается раз в год премия имени Гоголя, а раньше, параллельно с ней, присуждалась премия имени Ахматовой. Сейчас так же самая премия имени Гоголя, но там есть поэтический раздел. Я был в жюри этого конкурса, где, как обычно, сначала было 5-6 книжек неплохих, но, в общем, заурядных, и просто думали, кто лучше, кто хуже, чтобы кто-то из них получил первую премию. А потом вдруг, в последний момент, приносят на конкурс книгу сначала Михаила Яснова замечательную, потом Сергея Стратановского, потом Владимира Гандельсмана. Когда я прочитал книгу Владимира Гандельсмана “Ладейный эндшпиль”, я действительно понял, что поэзия есть.
Татьяна Вольтская: Из цикла “Темы и вариации”.
Александр Танков:
Когда нас вели, подгоняя пинками,
Штыками и окриками. Когда
Нас гнали к вокзалу, как гонят стада
На бойню, как нас изгоняли веками –
Мы в землю смотрели, чтоб вас не смущать.
Ты хочешь, чтоб мы научились прощать?
Из окон, дверей, чердаков и подклетей
Нам что-то кричали, махали руками,
Чтоб мы не забыли позор и вину,
С которой сроднились за двадцать столетий.
Тот вез на тележке больную жену,
А этот шатался под тяжестью гроба.
Скрипач неуверенно трогал струну,
И ребе лелеял свою седину,
И чей-то костылик торчал из сугроба.
Когда нас вели, то с обеих сторон
Дороги толпа понемногу редела:
У каждого было какое-то дело,
И сделалось небо черно от ворон,
И колоколом безъязыким гудело.
И в этой редеющей быстро толпе
Был некто невидимый в черной кипе,
В разбитых очках, в пиджаке от Lacosta.
Он выкрикнул, выбросив в небо кулак:
– Ты выдумал сам Колыму и ГУЛАГ,
Ты сам запустил лохотрон Холокоста,
Чтоб нами детей христианских стращать!
Ты хочешь, чтоб мы научились прощать?
Когда мы дошли до окраин Москвы,
Средь нас оказались случайно волхвы.
Один наклонился над спящим младенцем,
Вздохнул умиленно и сделал козу.
Другой прошептал, вытирая слезу:
– Мы шли в Вифлеем, а попали в Освенцим!
Кому же теперь поднесем мы дары –
Слоновую кость, золотые шары
На воском закапанной ветке еловой,
Мешок сухарей и полфунта махры,
И ладан, и мирру, и хлеб из столовой?
Нам в спину смотрели чужие дворы,
Крестились, и мерзлые бревна пилили,
И поровну наши пожитки делили.
И вскоре наш путь завершился – когда
В морозной ночи засияла звезда.
Татьяна Вольтская: Почему такое мрачное Рождество, и почему вы вернулись как бы неожиданно (хотя я понимаю, что у поэта ничего не бывает неожиданно) к теме Холокоста?
Александр Танков: А как писать стихи после того, что было в ХХ веке?
Татьяна Вольтская: Да, сказано было, что невозможна, якобы, поэзия после войны и Холокоста, но оказалось, что возможна.
Александр Танков: Она очень даже возможна, просто нельзя забывать, что было. Мы должны все прощать или мы не должны ничего прощать? Это же нельзя отбросить просто так, надо об этом думать. Что значит - надо? Все равно об этом думаешь все время, как-то без этого не получается. Потом, опять-таки, вы говорите, что ничего не бывает случайно, но в то же время все случайно происходит, все происходит по какому-то непонятному поводу и по непонятной причине. Что-то просто снится, и потом не знаешь, как от этого отделаться.
Татьяна Вольтская: Может, вы как-то связны с этим, может, ваши родные?
Александр Танков: Ну, близких родных в таком варианте ужаса не погибло, у меня больше погибло в войну, в блокаду, поскольку просто повезло жить не на той части страны, которую захватила оккупация, но все равно какие-то друзья друзей, родные родных… Все равно это всех, в какой-то степени, задело.
Татьяна Вольтская: Все равно эта история в крови.
Александр Танков: Конечно! А как без этого жить, если знаешь, что это было? Вот говорят, что сколько можно повторять об одном и том же? А сколько можно повторять об одном убитом 2000 лет назад? Если один убит и достоин воспоминаний в течение 2000 лет, то почему миллионы недостойны?
Татьяна Вольтская: Замечено, что благоприятно развивается поэзия даже в самых деспотических государствах. Как вы считаете, у нас как в этом смысле обстоят дела?
Александр Танков: Да в деспотических государствах поэзия, даже не знаю, лучше ли она развивается или ее больше замечают, потому что ее замечают, как элемент сопротивления. У нас, например, в 60-е годы, я не думаю, что поэзия была намного лучше, а слушали ее намного больше. Полные стадионы собирали. Не потому, что она была лучше, а потому, что в ней находили что-то другое, не поэзию, а какой-то глоток свободы. Так же и в деспотические времена, когда какого-то поэта замечают, если его удается заметить (это труднее, потому что очень мешают), но если его замечают, то он уже воспринимается, как элемент сопротивления режиму, поэтому он становится более известен. Это не значит, что тогда больше возможности для поэзии, хотя получается, что, действительно, в самые трудные периоды нашей истории поэзия была замечательная. Поэзия это элемент мира, элемент природы, она меняется не потому, что ей что-то надо, а потому, что так происходит, это - часть жизни. Поэзия это какой-то способ познания жизни, способ познания бога, способ познания самого себя, она просто движется с какой-то неизвестной никому целью, непонятной, как все живое движется.
Татьяна Вольтская: И еще одно стихотворение из того же цикла “Темы и вариации”:
Александр Танков:
Ошалелое солнце скрипит на зубах,
Пробирает до самых костей,
И хлопчатая правда арабских рубах
Горячее ночных новостей.
Заучи геометрию сомкнутых скал,
Перекрестье веди, не дыша,
И следи, как голодный облезлый шакал
Обгрызает приклад "калаша''.
Впереди – обнаженный расстрелянный склон,
Позади – полевой лазарет…
Если смерть тебе скажет: пароль – Вавилон,
Прошепчи ей в ответ: Назарет!
