Владимир Тольц: Весь сегодняшний радиочас я намерен посвятить продолжению рассказа о недавно опубликованных в Литве документах. В одном из тех, что мы цитировали в прошлый раз, упоминалось имя человека, живущего вовсе не в Литве, а в Москве, - моего старого друга Сергея Адамовича Ковалева. В Москве, в 1974 его и арестовали. Но следствие, да и суд, на который не допустили специально приехавшего туда Андрея Дмитриевича Сахарова, и в то время, когда в Осло проходила церемония вручения ему Нобелевской премии мира (ее принимала Елена Георгиевна Боннэр), нобелевский лауреат мерз перед зданием суда, где судили его товарища Сергея Ковалева, все это было в Вильнюсе. Судили Ковалева уже в конце 1975-го, почти через год после ареста. А за полгода до этого старший следователь по особым делам следотдела КГБ подполковник Линяускас представил своему начальнику полковнику Кисминасу подробный «План следственных мероприятий по делу № 345», в котором, в частности, говорилось:
«27 декабря 1974 года по уголовному делу № 345 арестован Ковалев Сергей Адамович 1930 года рождения, проживавший в городе Москве, которому предъявлено обвинение по части 1 статьи 70 Уголовного кодекса РСФСР в том, что он с 1969 года до дня ареста вместе с другими лицами с целью подрыва и ослабления советской власти принимал участие в обсуждении подписания ряда писем протестов, обращений и заявлений клеветнического характера, которые помещались в нелегальном издании «Хроника текущих событий». Переправлял их за границу для использования буржуазными органами пропаганды в ущерб политическим интересам Советского Союза. Действуя в тех же целях, установил связь с издательством «Хроники католической церкви Литвы», нелегально издаваемой в Литве. Получал от них материалы клеветнического содержания, помещал их в нелегальном издании «Хроника текущих событий» и принимал участие их переправлении за границу. С мая 1974 года совместно с другими лицами нелегально издавал «Хронику текущих событий» клеветнического содержания. Распространял книгу антисоветского содержания Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». В предъявленном обвинении Ковалев виновным себя не признал. Совершенные им преступления подтверждаются показаниями свидетелей и вещественными доказательствами».
Владимир Тольц: Далее план описывал мероприятия, которые нужно было провести для (цитирую) «продолжения документации преступной деятельности Ковалева С.А. и его сообщников». Первым пунктом значились допросы Татьяны Сергеевны Ходорович и Татьяны Михайловны Великановой.
«22 января 1975 года при обыске в квартире Ходорович Татьяны Сергеевны изъят лист бумаги, начинающийся словами: «Заявление иностранным корреспондентам», в котором говорится, что Т.Великанова, С.Ковалев и Т.Ходорович сочли своим долгом способствовать как можно более широкому распространению «Хроники текущих событий». Документ датирован 7 мая 1974 года. Аналогичное заявление от имени вышеназванных лиц 3 февраля 1975 года, опубликованное в эмигрантской газете «Литовец Европы», изданной в Лондоне и других зарубежных изданий. Допросить об этом в качестве свидетелей Ходорович Татьяну Сергеевну, проживающую в Москве, Проспект Мира, дом 60, квартира 156 и Великанову Татьяну».
Владимир Тольц: Далее следовал длинный список имен знакомых Сергея Ковалева, которых следовало допросить. А также некоторых его сотрудников, имена которых следовало подобрать.
- Допросить трех-четырех свидетелей, работавших до ареста вместе с Ковалевым С.А., на Московской рыболовной мелиоративной опытной станции Министерства сельского хозяйства РСФСР, могущих характеризовать его общественно-политические взгляды и поведение.
- 23 декабря 1974 года при обыске на квартире у Ковалева Сергея Адамовича изъяты две записные книжки, в которых записаны адреса и номера телефонов различных лиц, в том числе и ряда иностранцев.
А: установить указанных лиц и решить вопрос о их допросе в качестве свидетелей в отношении Ковалева С.А.
Б: получить в соответствующих учреждениях справки на иностранцев, проходящих по записным книжкам Ковалева для приобщения к уголовному делу.
В: Установить, кому принадлежат телефоны, номера которых записаны в записных книжках Ковалева и получить соответствующие справки для приобщения к уголовному делу».
Владимир Тольц: Многостраничный план действий предусматривал далее разнообразные способы проверки тех или иных сообщений самиздатской «Хроники текущих событий», способствовать распространению которой взяли на себя бремя Ковалев, Великанова и Ходорович, а также проведение экспертиз изъятых на обысках пишущих машинок, добывание сведений о распространении «Хроники текущих событий» и «Хроники литовской католической церкви» за рубежом, справок о выезде за границу некоторых видных диссидентов и т.п.
Повторю: в момент составления этого плана Сергей Ковалев, арестованный в конце декабря 1974, сидел уже полгода. Но многое началось еще до ареста.
Сергей Ковалев: В 74 году мне просто было сделано, мне трудно даже назвать это предупреждением, может быть это был намек на то, что [если] я одумаюсь, раскаюсь, дам какие-то обещания, то, глядишь, и обойдется. Дело было очень простое. Я был в 74 году у Юлика Даниэля на дне рождения, и он мне сказал: «Да, слушай, кстати, меня вызывали в КГБ». Я не помню, кто это был, может быть этот самый, помнишь, человек, псевдоним которого был в таком азиатском имени и отчестве…
Владимир Тольц: Булат Безарбаевич Каратаев. На самом деле имя и отчество – вовсе не псевдонимы. Только фамилия, взятая из толстовской «Войны и мира» фальшивая. Его подлинная фамилия Иманбаев. Полковник. Порученец Бобкова. Занимался диссидентскими делами. Якира и Красина, например, твоим тоже. Да что там? – с ним знакомы многие из нас, кого в 1970-80-х таскали на Лубянку.
Сергей Ковалев: Может быть, да, что-то в этом роде. И Юлик сказал, что он его приглашал для беседы. А Юлик к тому времени был уже не в Калуге, а в Москве, ему разрешили вернуться. Дескать, ему сказали: «Кажется, вы близко общаетесь, дружите с неким Ковалевым». Юлик сказал: «Да, мы знакомы с Сергеем Адамовичем. Я не готов комментировать наши отношения, но да, я его знаю». «Так вот, передайте ему, - сказал его собеседник, - что он не о двух головах». Юлик сказал: «Вообще говоря, я от вас поручений не принимаю. При случае я расскажу о нашем разговоре. Насколько я знаю Ковалева, он самостоятельный взрослый человек, он не глуп и понимает свои обстоятельства, сам принимает решения. Что, собственно говоря, я буду ему?». «Ну вот вы ему скажите». Юлик спросил у меня, по-моему, он сказал даже, что он сообщил своему собеседнику, что при случае, не специально, он расскажет об этом разговоре, но не думает, чтобы на Ковалева это сильно подействовало.
Владимир Тольц: Подожди минуту! Я должен напомнить слушателям, что беседую со своим старым другом, советским правозащитником и заключенным, многие годы являвшимся объектом пристального внимания КГБ Сергеем Ковалевым. Попутно поясню, что многие из тех, кого мы упоминаем в этой беседе - наши общие давние знакомые. Поэтому, скажем, за употреблением уменьшительного «Юлик», когда речь и дет о Юлии Марковиче Даниэле – писателе, вместе с Андреем Синявским осужденном в 1966-м за публикацию своих сочинений на Западе (четверть века спустя было признано, что в их поступках «отсутствовал состав преступления»), упоминание некоторых имен с уменьшительным суффиксом вовсе не означает, что Сергей Адамович думает как-то принизить достоинство им упоминаемых персонажей. И уж коли перебил, надо, наверное, для тех, кто много нас моложе, хотя бы бегло растолковать контекст того, о чем у нас зашла речь. Мы говорим о событиях 1974 года, точнее о ранней осени 74-го. Весной 74-го моим собеседником совместно с Татьяной Великановой и Татьяной Ходорович сделано заявление о их намерении способствовать распространению «Хроники текущих событий», издание которой было приостановлено под влиянием хода следствия по делу арестованных Петра Якира и Виктора Красина (мы об этом деле еще будем подробно говорить в следующих передачах)…
Я помню прекрасно и тебе уже как-то рассказывал наш с тобой разговор, когда они то, что называется, «потекли», и это стало по Москве широко известно еще до их выступления. Все говорили, знакомые, знакомые знакомых и так далее, что на них как-то психотропно воздействуют, что это не может быть так, их же не пытают. Я пришел к тебе, как человеку, связанному с биологической наукой, и спросил, какие же есть психотропные средства, поскольку мы тогда ничего не слышали о «сыворотке правды», не видели такого количества детективных фильмов. И ты сказал: да, такие средства есть. Мы пошли с тобой в бар пивной «Ракушка» под твоим домом, где к пиву взяли водки. Ты сказал: «Вот, прекрасный пример – психотропное средство, развязывает язык, как надо». Как-то это для меня лично было таким спуском на землю. Знаешь, до этого о некоем возвышенном, поэтическом, а тут такая грубость, проза жизни…
Сергей Ковалев: Ты знаешь, Истомин мне потом говорил…
Владимир Тольц: Истомин – это твой следователь, чтобы было понятно.
Сергей Ковалев: Так вот, Анатолий Александрович Истомин мне говорил, я не знаю, правду говорил или неправду. Он говорил: «Понимаете, вот у меня возникло некоторое…». Он участвовал по делу Ясира и Красина. «У меня к Петру Ивановичу возникла некоторая симпатия». И однажды решил, то ли день рождения у Пети был, то ли что-то, я однажды решил: ну что, принесу ему четвертинку на встречу. Вы понимаете, что я, конечно, в моем статусе не мог нести где-то спрятанной, я решил, что я предупреждаю администрацию следственного изолятора. Ничего особенного.»…
Владимир Тольц: На самом деле казенным языком, - надо все это перевести, чтобы снимать поэзию рассказа,- это было «санкционированное оперативное мероприятие».
Сергей Ковалев: Он хотел, чтобы это было санкционированным оперативным мероприятием. А я не знаю, что тут правда в его рассказе, что нет, но он сказал мне: «Администрация следственного изолятора убедила меня, что этого делать ни в коем случае не нужно. Закон есть закон, правила есть правила. Обойдется Петр Ионович без выпивки в свой день рождения или в какую-то еще памятную дату». И я этого не сделал», - так сказал мне Истомин. Не знаю, как было на самом деле.
Владимир Тольц: А что это был за человек – Истомин? Вы же много общались.
Сергей Ковалев: Мы очень много общались. Он был фактически руководителем следственной бригады. У всех этих 12 человек следственной бригады был совсем другой официальный начальник, какой-то литовец, подполковник, с настоящей литовской фамилией. Я его видел раз или два. Он не провел ни одного допроса. Наше общение – это были какие-то пустые формальности. Со мной работал Истомин. Я думаю, что он определял следствия бригады, еще немножко капитан Лазарявичус из вильнюсского КГБ. Вот и все.
Владимир Тольц: Ну, благодаря недавней вильнюсской публикации, мне теперь понятно, о ком идет речь. Упоминаемый Ковалевым подполковник – это старший следователь по особо важным делам следотдела КГБ при Совете министров Литовской ССР подполковник Линяускас. А капитан Лазарявичус, о котором говорит Ковалев, дослужился к 1991 до полковника и стал начальником отдела. Однако, вернемся к Истомину, которого Сергей знал лучше…
Сергей Ковалев: Наше общение было очень простое, потому что я же за исключением трех продолжительных допросов, я отказывался давать какие бы то ни было показания, я только изредка повторял мотивы моего отказа. Был просто разговор. Я думаю, что я вполне контролировал, о чем я могу говорить откровенно. Все, о чем я говорил, я говорил откровенно или не говорил вовсе. Это самая простая позиция. А что я говорил откровенно? Я высказывал свои суждения о советской власти, о государственности в Советском Союзе, о том, о сем. Я же этого никогда не скрывал, мы писали об этом открыто, мы подписывались своими именами, ничего нового я не сказал Истомину. Надо сказать, что и он был со мной вполне доброжелателен…
Владимир Тольц: Тут опять же скорее для наших слушателей я должен объяснить, что мы плавно перешли от дела № 24, то есть Якира и Красина, к твоему делу. И вот такой вопрос, он касается и того, и другого: тебе предъявлялись на следствии и, кроме того, Якиру и Красину некие материалы, о которых мы так или иначе узнавали. Можно ли сейчас на примере твоего дела, это проще, наверное, тебе, оценить характер информации? Часть из них была открытой. Например, ты в числе других взял на себя личную ответственность…
Сергей Ковалев: За целый ряд заявлений о возобновлении «Хроники». Нет, это не совсем так. Если это заявление, подписанное Великановой, Ковалевым, Ходорович, прочитать внимательно, там нет слов о том, что мы авторы, что мы возобновляем издание «Хроники».
Владимир Тольц: Вы берете на себя ответственность за распространение.
Сергей Ковалев: Да. Правда, ведь это распространение и было возобновлением выхода. Но этого не было сказано в заявлении.
Владимир Тольц: Мы понимаем сейчас все эти словесные хитрости. Ваши действия так или иначе, гласные действия, ваша декларация подпадала под диспозицию статьи 70 [УК РСФСР] о распространении антисоветских материалов. Конечно, если исходить из того, что было бы доказано, что «Хроника» является предметом статьи «антисоветская пропаганда и агитация», - это вообще отдельный разговор. У меня вопрос другой.
Сергей Ковалев: Кстати сказать, Таня Ходорович никакого отношения к изданию «Хроники» не имела.
Владимир Тольц: Это было [это заявление] дело чести и ответственности.
Сергей Ковалев: Да, это было дело чести и ответственности для всех троих. Мы-то с Таней Великановой имели прямое и непосредственное отношение к изданию.
Владимир Тольц: Вам задавались вопросы в связи с рядом ваших заявлений, в том числе с тем, который мы сейчас рассмотрели. Насколько, по твоему мнению, тогда эти вопросы были основаны не только на открытой части ваших заявлений, но и на оперативной информации – прослушка, ну, ты понимаешь, агентурные сведения…
Сергей Ковалев: Володя, ты понимаешь, что на этот вопрос с полной достоверностью довольно трудно ответить.
Владимир Тольц: Я говорю только о чувствовании.
Сергей Ковалев: Я думаю, что имело место и то, и другое, и это наше заявление было воспринято как некий вызов. Но, конечно, имелись и оперативные данные. Значительная часть этих оперативных данных возникла несколько позднее.
Владимир Тольц: Сергей Ковалев. О том, как возникали в его следственном деле некоторые оперативные данные и о многом другом во второй части этого выпуска программы «Разница во времени».
Прежде чем продолжить, поясню для тех, кто подключился к нам только что и для тех, кто, возможно, не слышал предыдущей передачи этого цикла, что разбираясь в недавно опубликованных материалах литовского КГБ, я наткнулся на «План следственных мероприятий по делу № 345». Это дело, по которому в конце 1974 года в Москве был арестован мой старый товарищ Сергей Ковалев. Сейчас его имя известно многим. Сергей Адамович Ковалев – член Инициативной группы защиты прав человека в СССР - и, что не афишировалось тогда, - один из ведущих участников самиздатской «Хроники текущих событий». Отбыв после ареста семь тюремно-лагерных лет и 3 года ссылки, Ковалев стал в 1990 членом Президиума Верховного совета РСФСР, а затем с 1993 по 2003 депутатом Госдумы. Он был председателем Комиссии по правам человека при президенте Ельцине, первым Уполномоченным по правам человека в Российской Федерации, а после этого членом Парламентской ассамблеи Совета Европы…Но это все потом. А арестовали его в 1974 году вовсе не за это…
В одной из передач этого цикла я высказал и обосновал свою точку зрения на причины создания 5 Управления КГБ. В значительной степени это была бюрократическая находка, нацеленная на демонстрацию Андроповым его «профпригодности» в только что обретенной им должности Председателя КГБ. Но нельзя недооценивать и общественного контекста, в котором создавалась Пятерка. 1960-е годы – это время нарастания в Советском Союзе, прежде всего в столицах неконтролируемой гражданственной активности, во многом находившей свое отражение и выражение в самиздате. Именно он, самиздат, в эти годы впервые тайно подарил советскому читателю перепечатанного с заграничного издания «Доктора Живаго», самопальные переводы Оруэлла и Кёстлера, неизданный тогда в Советском Союзе роман Хемингуэя «По ком звонит колокол». В Москве среди весьма ограниченного круга «своих» распространялись составленные Роем Медведевым подборки общественно-политической информации, изданные позднее на Западе под заголовком «Политический дневник». Переломным моментом этой машинописной активности и крамольного клокотания явилось дело писателей, под псевдонимами тайно издававших свои сочинения за границей, Андрея Синявского и Юлия Даниэля, которого мы уже упоминали в первой части сегодняшней передачи. Их арестовали осенью 1965 года.
Людмила Алексеева в своей «Истории инакомыслия» пишет:
«Арест писателей был воспринят как пролог к зловещим переменам.
Видимо, этим арестом новое советское руководство объявляло войну самиздату — его авторам, распространителям и читателям. <…>
В этой обстановке тревоги и неопределенности 5 декабря 1965 г. на Пушкинской площади в Москве произошла первая за время существования советской власти демонстрация под правозащитными лозунгами. <…>
По оценке Буковского (со слов его приятеля, побывавшего на демонстрации), к памятнику Пушкину в назначенное время пришло около 200 человек. [32] Но я была на площади и думаю, что демонстрантов было гораздо меньше, однако туда нагнали кагебистов в штатском и дружинников, и трудно было понять, кто есть кто. К тому же большинство находившихся на площади «своих» участия в демонстрации, как и я, не принимали, а лишь наблюдали за ней со стороны<…>
Вольпин и несколько человек рядом с ним развернули небольшие плакаты, но их быстро выхватили натренированные руки, и даже стоявшие рядом не успели прочесть, что было на плакатах. Потом стало известно, что надписи гласили: «Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем!» и «Уважайте советскую конституцию!».
Задержали человек 20. Их заталкивали в легковые машины. Сцену хорошо было видно из-за вспышек фотоаппаратов западных корреспондентов, они узнали о демонстрации и пришли посмотреть на столь необычное в советской столице зрелище.
Задержанных отпустили через несколько часов. В большинстве это были студенты. Все они и замеченные на площади в тот вечер были исключены из институтов — примерно человек 40».
Владимир Тольц: Демонстрации и суды бывали и раньше. Но никогда прежде, как в это раз, особенно после суда над Синявским и Даниэлем, самиздат не распространял такого количества сведений об этом, как и о массовых протестах интеллигенции по поводу ареста и осуждения писателей. А дальше покатилось, как снежный ком с горы…
Апофеозом нарастания самиздатской активности явилось появление через год после назначения Андропова главой КГБ первого в СССР неподцензурного правозащитного информационного бюллетеня «Хроника текущих событий». До 1972 года бюллетень выходил регулярно, примерно раз в 2 месяца. Его первым составителем была Наталья Горбаневская. Издание декларировало себя как легальное «в том смысле, что её содержание, форма и способ распространения не противоречили установленному в то время законодательству». При этом составители не оглашали своих имен:
«Хроника» ни в какой степени не является нелегальным изданием, но условия её работы стеснены своеобразными понятиями о легальности и свободе информации, выработавшимися за долгие годы в некоторых советских органах. Поэтому «Хроника» не может, как всякий другой журнал, указать на последней странице свой почтовый адрес. Тем не менее, каждый, кто заинтересован в том, чтобы советская общественность была информирована о происходящих в стране событиях, легко может передать известную ему информацию в распоряжение «Хроники». Расскажите её тому, у кого вы её взяли «Хронику», а он расскажет тому, у кого он взял «Хронику» и т. д. Только не пытайтесь единолично пройти всю цепочку, чтобы вас не приняли за стукача».
Владимир Тольц: Ясно, что появление такого неконтролируемого властью издания в от момент, когда Андропов выслал в ЦК первый годовой рапорт о своих чекистских успехах в борьбе с идеологической заразой, и регулярный, несмотря на все оперативные усилия Пятерки выход его, не мог не беспокоить Лубянку. В конце 1972 эти усилия принесли ей временную победу. - После выхода 27-го выпуска Хроники, ее издание было приостановлено угрозами, что каждый новый выпуск станет причиной арестов, причём вовсе не обязательно арестованы будут именно те, кто этот выпуск делал. (Для убедительности шантажа арестовали Ирину Белгородскую, причастную к организации перепечатки некоторых выпусков издания).
Но не прошло и года, как решено было издание возобновить. Подготовили сразу три выпуска, содержание которых относилось ко времени приостановки выхода Хроники и покрывал и образовавшийся пробел. К началу мая 1974 г. все три выпуска — 28-й, 29-й и 30-й — были готовы. И как мы уже рассказали в первой части передачи, трое членов Инициативной группы по правам человека – Татьяна Великанова, Татьяна Ходорович и Сергей Ковалев сделали заявление для прессы:
«Не считая, вопреки неоднократным утверждениям органов КГБ и судебных инстанций СССР, „Хронику текущих событий“ нелегальным или клеветническим изданием, мы сочли своим долгом способствовать как можно более широкому её распространению.
Мы убеждены в необходимости того, чтобы правдивая информация о нарушениях основных прав человека в Советском Союзе была доступна всем, кто ею интересуется».
Владимир Тольц: А через 9 месяцев Ковалева арестовали.
Вот теперь впору вернуться к рассказу Ковалева, сосредотачивая свое внимание, прежде всего на «оперативных моментах» и действиях ГБ (ведь «пятерышники» – главные герои этого цикла передач).
Сергей Ковалев: Как начиналось уголовное дело, мое уголовное дело? Оно начиналось, как в большинстве случаев начинались уголовные дела, с некоторого простенького сфабрикованного мифа. Вот, де, мол, случайно зашли в такую-то квартиру. Те, кто имели право и возможность войти в эту квартиру, обнаружили там нечто неожиданное. Это была племянница хозяйки квартиры, имевшая ключ от этой квартиры и поручение хозяйки прислеживать. А квартира была Тани Великановой снята на Мантулинской улице у старушки, которая уезжала каждый год с ранней весны до поздней осени. Вот мы там и работали. Это были просто великолепные условия для работы, не то, что в некоторых других местах, где мы делали «Хронику». Целая квартирка, чистенькая, хорошенькая квартирка. Так вот, у этой квартиры – это осень, конец сентября 74 года, ясно, что эта квартира была вычислена, за ней следили и были даже довольно отчетливые признаки. Не знаю, может быть она и слушалась.
Владимир Тольц: Обыск был произведен в отсутствии хозяев. Как ясно из протоколов, что было найдено?
Сергей Ковалев: Из протоколов следовало вот что: племянница хозяйки по поручению тетки, данным еще весной, пришла в эту квартиру посмотреть, что там и как. Обнаружила, что в квартире порядок, но в углу большая кипа бумаг. И когда она ради любопытства заглянула в эти бумаги, то тогда вдруг она увидела, что там речь идет о судах, об арестах, еще что-то такое. Она очень испугалась, она решила, что квартиру использует какая-то уголовная банда. Она заявила, что ее не интересовали вопросы о политике, она увидела, что речь об обысках, о тюрьме, еще что-то такое. И она пошла в милицию и сказала, что разберитесь. Вот они и разобрались.
Владимир Тольц: Они разобрались. А тебя что, сразу арестовали? Нет.
Сергей Ковалев: Нет, не сразу.
Владимир Тольц: Тебя вызвали в связи с этим заявлением?
Сергей Ковалев: Нет, не вызвали. Все это я уже узнал в Вильнюсе.
Владимир Тольц: В Вильнюсе после ареста?
Сергей Ковалев: После ареста, да, разумеется. Из Вильнюса в связи с делом литовской католической церкви пришло отдельное поручение в Москву о том, что, по-видимому, с этой «Хроникой литовской католической церкви» связан житель Москвы некто Ковалев. В связи с этим отдельным поручением к нему явились с обыском. А поскольку ко мне явились с обыском, я был к этому обыску не готов, то в моем портфеле обнаружена была бумажка, которая начиналась словами: «Что там, по-моему, было?». А как возникла эта бумажка? Однажды, придя на эту квартиру на Мантулинской улице, мы увидели, что из этой аккуратно сложенной в углу стенки кучки документов многое исчезло. Проведя некоторую поверхностную ревизию, я и написал эту бумагу «Что там, по-моему, было?». Где и перечислил то, что было, а перестало быть. Но вот таким образом, по-видимому, можно было считать, что я привязан к этой квартире. Хотя, конечно, это не так, конечно, была слежка, конечно, эту квартиру вычислили. И это я могу сказать с полной уверенностью. Потому что были странные звонки в дверь, когда, казалось бы, никого в квартире нет, и были звонки по телефону. Я даже не знаю, что это – оперативная игра? Вряд ли они таким способом выясняли, у них же есть способы выяснить, есть кто-то там или нет там никого, гораздо более закрытые, что ли. Может быть это было и не предупреждением, но это, так сказать, запугивание.
Владимир Тольц: Наружного наблюдения ты тогда не чувствовал за собой?
Сергей Ковалев: Нет. Мне потом приходилось замечать наружное наблюдение, но я не могу поручиться в том, что я умел замечать тщательно скрываемое наблюдение. Ведь это наблюдение бывало иногда довольно демонстративным. Хотя незадолго до ареста, мне кажется, что я замечал то, что открыто не демонстрировалось.
Меня арестовали в позднем декабре. Меня арестовали 26 или 27 декабря 74 года.
Владимир Тольц: И привезли в Вильнюс?
Сергей Ковалев: Нет, привезли в Лефортово.
Владимир Тольц: Тут возник в твоей жизни Истомин.
Сергей Ковалев: Нет, Истомин не возник, а тогда возник Лазарявичус. А Истомин возник уже в Вильнюсе. Собственно, Лазарявичус возник ранним утром после ареста. Меня арестовали во второй половине дня в Москве, в КГБ, где я был вызван на допрос, на Лубянке. Все до сих пор было вполне нормально, я держался хорошо. А когда меня везли из Лубянки в Лефортово, это было позорно, потому что я дрожал мелкой дрожью. А там было все как в песне Галича: «Едут трое, сам в середочке, два жандарма по бокам». С двух сторон от меня на заднем сиденье сидели эти ребята, а я дрожу. И мне так стыдно это было! Но я не мог ничего сделать, я не мог унять эту нервную дрожь. Тем не менее, так.
Владимир Тольц: А что был за человек Лазарявичус?
Сергей Ковалев: Лазарявичус был капитан, он был недалекий циничный человек. Истомин по сравнению с ним гигант мысли. Я думаю, он не играл существенной роли. Он вел первые допросы, я бы сказал, что он вел их очень казенно. Со стороны Истомина… Истомин легко согласился на то, что на вопросы запротоколированные не отвечаю – это моя позиция. Я ее заявил, я ее несколько раз повторил, я ее обосновал в кратких своих заявлениях, записанных в протокол. И это была позиция неучастия в следствии, в противозаконном следствии. Истомин с этим согласился. Истомин задавал казенные вопросы, печатал их на машинке, казенно отвечал, записывал: ответить отказался. Иногда я против этого возражал, я говорил: «Анатолий Александрович, я ведь отказался ответить не только на этот вопрос, а вообще участвовать в следствии. Вы уж это, пожалуйста, отметьте в протоколе». Он говорил: «Да, да, надо вам, так отметим». Раз в десять допросов я писал, ссылаясь на первое московское еще заявление: по таким-то, таким-то причинам я отказался участвовать в следствии. Вот и все. Но Истомин не избегал разговоров, он очень энергично их инициировал. А чего не поговорить? Мне тоже так казалось, что ничего. Может быть это было психологическое…
Владимир Тольц: Чтобы завершить сюжет Истомина, тебе когда-нибудь в жизни после отсидки приходилось с ним встречаться? Ты знаешь о его судьбе, как сложилась жизнь у этого человека?
Сергей Ковалев: Я думаю, здесь есть как на самом деле сложилось, и есть как он представляет это. Мы вместе с Виктором Александровичем Шмыровым однажды в Перми посетили Истомина.
Владимир Тольц: Подожди! Опять надо пояснить. Виктор Александрович Шмыров – историк, генеральный директор Мемориальный музей истории политических репрессий "Пермь-36", «отец» проводимого там замечательного ежегодного форума «Пилорама», для участия в котором съезжаются гости из многих стран – артисты, политические и общественные деятели, бывшие политзаключенные… А теперь давай про Истомина.
Сергей Ковалев: Он пермяк, он вернулся из Приморья. Он ведь после завершения этого следствия моего недолго проработал в Перми и после этого с повышением…
Владимир Тольц: Как он оказался в твоем деле? Он был прикомандирован в Москву?
Сергей Ковалев: Нет, в Вильнюс. Он был прикомандирован в Москву по делу Якира и Красина, и он принимал участие в этом деле. А потом, когда меня арестовали, он был направлен в Вильнюс. Как я понимаю, он и был настоящим руководителем этой следственной бригады, а вовсе не литовский подполковник, чью фамилию я уже забыл. Истомин, когда мы по инициативе Виктора Александровича Шмырова встретились с ним, а Шмыров раньше меня встретился с Истоминым, Истомин проявил интерес и сказал, что это было для него очень важное дело, и что это дело сыграло существенную роль в его дальнейшей судьбе. И что когда он уехали в приморье, во Владивосток, в Вильнюсе он был в чине майора. Однажды он приезжал ко мне в Кучино уже подполковником. Подполковником он и уехал во Владивосток, но на полковничью должность, он был там назначен начальником следственного отдела. Анатолий Александрович Истомин объяснял это следующим образом, что на него очень глубокое впечатление произвели наши разговоры, открытые, откровенные разговоры, когда не было речи о показаниях, фактических показаний по делу, а речь шла об оценках ситуации, о политике и так далее. Что на него глубокое впечатление произвела эта интеллигентная позиция подследственного и его открытость и даже доброжелательность, и что он стал искать место, на котором он был бы гарантирован от повторения дел этого рода, что ему дело Якира и Красина, а потом Ковалева было вполне достаточно для того, чтобы не желать больше в таких делах принимать участие. Дескать, Ковалев в чем-то открыл ему глаза. Хорошо, это лукавство, он объяснял нам с Виктором Александровичем Шмыровым так, что, мол, он спрятался на Дальнем Востоке, чтобы в таких делах не принимать больше участия. Но это была чистая чушь, потому что недалеко от Владивостока Находка, а там «пятидесятники». Там этот центр «пятидесятничества». Это милые, наивные люди. И там было полным-полно политических дел. Я не могу себе представить, чтобы начальник следственного отдела Анатолий Александрович Истомин был бы в стороне от этих дел. Это он привирает.
Владимир Тольц: Ну, бывает! Кто без греха? А вот в заключение передачи (Сергея Ковалева вы еще не раз услышите) обещанная суровая правда оперативного документа. Сами решайте, что краше – ложь отставного чекиста, заливающего своему бывшему подследственному, ставшему фигурой федерального масштаба или эта чекистская правда?
«Для продолжения внутрикамерной разработки арестованного Ковалева С.А. нами в тюрьме № 1 УИТУ МВД Литовской ССР из числа осужденных подобран агент Седунов Александр Савельевич, 1927 года рождения, уроженец города Лаздияй, со средним образованием, который 25 апреля 75 года народным судом Лаздийского района по части 2 статьи 151 Уголовного кодекса Литовской ССР осужден к трем годам лишения свободы. Седунов осужден четвертый раз, ранее работал в органах госбезопасности. Как агент характеризуется положительно. Дал свое согласие на содержание в специзоляторе КГБ при Совете министров Литовской ССР и оказании нам помощи в разработке арестованных. Легенда для Седунова будет разработана отдельно после его этапирования в специзолятор. Докладывая об изложенном, прошу вашего разрешения для этапирования Седунова в специзолятор и использования его в разработке арестованного Ковалева. Начальник следотдела КГБ при Совете министров Литовской ССР полковник Кисминас. 11 мая 1975 года».
«Согласен. Генерал-майор Петкявичус».
«27 декабря 1974 года по уголовному делу № 345 арестован Ковалев Сергей Адамович 1930 года рождения, проживавший в городе Москве, которому предъявлено обвинение по части 1 статьи 70 Уголовного кодекса РСФСР в том, что он с 1969 года до дня ареста вместе с другими лицами с целью подрыва и ослабления советской власти принимал участие в обсуждении подписания ряда писем протестов, обращений и заявлений клеветнического характера, которые помещались в нелегальном издании «Хроника текущих событий». Переправлял их за границу для использования буржуазными органами пропаганды в ущерб политическим интересам Советского Союза. Действуя в тех же целях, установил связь с издательством «Хроники католической церкви Литвы», нелегально издаваемой в Литве. Получал от них материалы клеветнического содержания, помещал их в нелегальном издании «Хроника текущих событий» и принимал участие их переправлении за границу. С мая 1974 года совместно с другими лицами нелегально издавал «Хронику текущих событий» клеветнического содержания. Распространял книгу антисоветского содержания Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ». В предъявленном обвинении Ковалев виновным себя не признал. Совершенные им преступления подтверждаются показаниями свидетелей и вещественными доказательствами».
Владимир Тольц: Далее план описывал мероприятия, которые нужно было провести для (цитирую) «продолжения документации преступной деятельности Ковалева С.А. и его сообщников». Первым пунктом значились допросы Татьяны Сергеевны Ходорович и Татьяны Михайловны Великановой.
«22 января 1975 года при обыске в квартире Ходорович Татьяны Сергеевны изъят лист бумаги, начинающийся словами: «Заявление иностранным корреспондентам», в котором говорится, что Т.Великанова, С.Ковалев и Т.Ходорович сочли своим долгом способствовать как можно более широкому распространению «Хроники текущих событий». Документ датирован 7 мая 1974 года. Аналогичное заявление от имени вышеназванных лиц 3 февраля 1975 года, опубликованное в эмигрантской газете «Литовец Европы», изданной в Лондоне и других зарубежных изданий. Допросить об этом в качестве свидетелей Ходорович Татьяну Сергеевну, проживающую в Москве, Проспект Мира, дом 60, квартира 156 и Великанову Татьяну».
Владимир Тольц: Далее следовал длинный список имен знакомых Сергея Ковалева, которых следовало допросить. А также некоторых его сотрудников, имена которых следовало подобрать.
- Допросить трех-четырех свидетелей, работавших до ареста вместе с Ковалевым С.А., на Московской рыболовной мелиоративной опытной станции Министерства сельского хозяйства РСФСР, могущих характеризовать его общественно-политические взгляды и поведение.
- 23 декабря 1974 года при обыске на квартире у Ковалева Сергея Адамовича изъяты две записные книжки, в которых записаны адреса и номера телефонов различных лиц, в том числе и ряда иностранцев.
А: установить указанных лиц и решить вопрос о их допросе в качестве свидетелей в отношении Ковалева С.А.
Б: получить в соответствующих учреждениях справки на иностранцев, проходящих по записным книжкам Ковалева для приобщения к уголовному делу.
В: Установить, кому принадлежат телефоны, номера которых записаны в записных книжках Ковалева и получить соответствующие справки для приобщения к уголовному делу».
Владимир Тольц: Многостраничный план действий предусматривал далее разнообразные способы проверки тех или иных сообщений самиздатской «Хроники текущих событий», способствовать распространению которой взяли на себя бремя Ковалев, Великанова и Ходорович, а также проведение экспертиз изъятых на обысках пишущих машинок, добывание сведений о распространении «Хроники текущих событий» и «Хроники литовской католической церкви» за рубежом, справок о выезде за границу некоторых видных диссидентов и т.п.
Повторю: в момент составления этого плана Сергей Ковалев, арестованный в конце декабря 1974, сидел уже полгода. Но многое началось еще до ареста.
Сергей Ковалев: В 74 году мне просто было сделано, мне трудно даже назвать это предупреждением, может быть это был намек на то, что [если] я одумаюсь, раскаюсь, дам какие-то обещания, то, глядишь, и обойдется. Дело было очень простое. Я был в 74 году у Юлика Даниэля на дне рождения, и он мне сказал: «Да, слушай, кстати, меня вызывали в КГБ». Я не помню, кто это был, может быть этот самый, помнишь, человек, псевдоним которого был в таком азиатском имени и отчестве…
Владимир Тольц: Булат Безарбаевич Каратаев. На самом деле имя и отчество – вовсе не псевдонимы. Только фамилия, взятая из толстовской «Войны и мира» фальшивая. Его подлинная фамилия Иманбаев. Полковник. Порученец Бобкова. Занимался диссидентскими делами. Якира и Красина, например, твоим тоже. Да что там? – с ним знакомы многие из нас, кого в 1970-80-х таскали на Лубянку.
Сергей Ковалев: Может быть, да, что-то в этом роде. И Юлик сказал, что он его приглашал для беседы. А Юлик к тому времени был уже не в Калуге, а в Москве, ему разрешили вернуться. Дескать, ему сказали: «Кажется, вы близко общаетесь, дружите с неким Ковалевым». Юлик сказал: «Да, мы знакомы с Сергеем Адамовичем. Я не готов комментировать наши отношения, но да, я его знаю». «Так вот, передайте ему, - сказал его собеседник, - что он не о двух головах». Юлик сказал: «Вообще говоря, я от вас поручений не принимаю. При случае я расскажу о нашем разговоре. Насколько я знаю Ковалева, он самостоятельный взрослый человек, он не глуп и понимает свои обстоятельства, сам принимает решения. Что, собственно говоря, я буду ему?». «Ну вот вы ему скажите». Юлик спросил у меня, по-моему, он сказал даже, что он сообщил своему собеседнику, что при случае, не специально, он расскажет об этом разговоре, но не думает, чтобы на Ковалева это сильно подействовало.
Владимир Тольц: Подожди минуту! Я должен напомнить слушателям, что беседую со своим старым другом, советским правозащитником и заключенным, многие годы являвшимся объектом пристального внимания КГБ Сергеем Ковалевым. Попутно поясню, что многие из тех, кого мы упоминаем в этой беседе - наши общие давние знакомые. Поэтому, скажем, за употреблением уменьшительного «Юлик», когда речь и дет о Юлии Марковиче Даниэле – писателе, вместе с Андреем Синявским осужденном в 1966-м за публикацию своих сочинений на Западе (четверть века спустя было признано, что в их поступках «отсутствовал состав преступления»), упоминание некоторых имен с уменьшительным суффиксом вовсе не означает, что Сергей Адамович думает как-то принизить достоинство им упоминаемых персонажей. И уж коли перебил, надо, наверное, для тех, кто много нас моложе, хотя бы бегло растолковать контекст того, о чем у нас зашла речь. Мы говорим о событиях 1974 года, точнее о ранней осени 74-го. Весной 74-го моим собеседником совместно с Татьяной Великановой и Татьяной Ходорович сделано заявление о их намерении способствовать распространению «Хроники текущих событий», издание которой было приостановлено под влиянием хода следствия по делу арестованных Петра Якира и Виктора Красина (мы об этом деле еще будем подробно говорить в следующих передачах)…
Я помню прекрасно и тебе уже как-то рассказывал наш с тобой разговор, когда они то, что называется, «потекли», и это стало по Москве широко известно еще до их выступления. Все говорили, знакомые, знакомые знакомых и так далее, что на них как-то психотропно воздействуют, что это не может быть так, их же не пытают. Я пришел к тебе, как человеку, связанному с биологической наукой, и спросил, какие же есть психотропные средства, поскольку мы тогда ничего не слышали о «сыворотке правды», не видели такого количества детективных фильмов. И ты сказал: да, такие средства есть. Мы пошли с тобой в бар пивной «Ракушка» под твоим домом, где к пиву взяли водки. Ты сказал: «Вот, прекрасный пример – психотропное средство, развязывает язык, как надо». Как-то это для меня лично было таким спуском на землю. Знаешь, до этого о некоем возвышенном, поэтическом, а тут такая грубость, проза жизни…
Сергей Ковалев: Ты знаешь, Истомин мне потом говорил…
Владимир Тольц: Истомин – это твой следователь, чтобы было понятно.
Сергей Ковалев: Так вот, Анатолий Александрович Истомин мне говорил, я не знаю, правду говорил или неправду. Он говорил: «Понимаете, вот у меня возникло некоторое…». Он участвовал по делу Ясира и Красина. «У меня к Петру Ивановичу возникла некоторая симпатия». И однажды решил, то ли день рождения у Пети был, то ли что-то, я однажды решил: ну что, принесу ему четвертинку на встречу. Вы понимаете, что я, конечно, в моем статусе не мог нести где-то спрятанной, я решил, что я предупреждаю администрацию следственного изолятора. Ничего особенного.»…
Владимир Тольц: На самом деле казенным языком, - надо все это перевести, чтобы снимать поэзию рассказа,- это было «санкционированное оперативное мероприятие».
Сергей Ковалев: Он хотел, чтобы это было санкционированным оперативным мероприятием. А я не знаю, что тут правда в его рассказе, что нет, но он сказал мне: «Администрация следственного изолятора убедила меня, что этого делать ни в коем случае не нужно. Закон есть закон, правила есть правила. Обойдется Петр Ионович без выпивки в свой день рождения или в какую-то еще памятную дату». И я этого не сделал», - так сказал мне Истомин. Не знаю, как было на самом деле.
Владимир Тольц: А что это был за человек – Истомин? Вы же много общались.
Сергей Ковалев: Мы очень много общались. Он был фактически руководителем следственной бригады. У всех этих 12 человек следственной бригады был совсем другой официальный начальник, какой-то литовец, подполковник, с настоящей литовской фамилией. Я его видел раз или два. Он не провел ни одного допроса. Наше общение – это были какие-то пустые формальности. Со мной работал Истомин. Я думаю, что он определял следствия бригады, еще немножко капитан Лазарявичус из вильнюсского КГБ. Вот и все.
Владимир Тольц: Ну, благодаря недавней вильнюсской публикации, мне теперь понятно, о ком идет речь. Упоминаемый Ковалевым подполковник – это старший следователь по особо важным делам следотдела КГБ при Совете министров Литовской ССР подполковник Линяускас. А капитан Лазарявичус, о котором говорит Ковалев, дослужился к 1991 до полковника и стал начальником отдела. Однако, вернемся к Истомину, которого Сергей знал лучше…
Сергей Ковалев: Наше общение было очень простое, потому что я же за исключением трех продолжительных допросов, я отказывался давать какие бы то ни было показания, я только изредка повторял мотивы моего отказа. Был просто разговор. Я думаю, что я вполне контролировал, о чем я могу говорить откровенно. Все, о чем я говорил, я говорил откровенно или не говорил вовсе. Это самая простая позиция. А что я говорил откровенно? Я высказывал свои суждения о советской власти, о государственности в Советском Союзе, о том, о сем. Я же этого никогда не скрывал, мы писали об этом открыто, мы подписывались своими именами, ничего нового я не сказал Истомину. Надо сказать, что и он был со мной вполне доброжелателен…
Владимир Тольц: Тут опять же скорее для наших слушателей я должен объяснить, что мы плавно перешли от дела № 24, то есть Якира и Красина, к твоему делу. И вот такой вопрос, он касается и того, и другого: тебе предъявлялись на следствии и, кроме того, Якиру и Красину некие материалы, о которых мы так или иначе узнавали. Можно ли сейчас на примере твоего дела, это проще, наверное, тебе, оценить характер информации? Часть из них была открытой. Например, ты в числе других взял на себя личную ответственность…
Сергей Ковалев: За целый ряд заявлений о возобновлении «Хроники». Нет, это не совсем так. Если это заявление, подписанное Великановой, Ковалевым, Ходорович, прочитать внимательно, там нет слов о том, что мы авторы, что мы возобновляем издание «Хроники».
Владимир Тольц: Вы берете на себя ответственность за распространение.
Сергей Ковалев: Да. Правда, ведь это распространение и было возобновлением выхода. Но этого не было сказано в заявлении.
Владимир Тольц: Мы понимаем сейчас все эти словесные хитрости. Ваши действия так или иначе, гласные действия, ваша декларация подпадала под диспозицию статьи 70 [УК РСФСР] о распространении антисоветских материалов. Конечно, если исходить из того, что было бы доказано, что «Хроника» является предметом статьи «антисоветская пропаганда и агитация», - это вообще отдельный разговор. У меня вопрос другой.
Сергей Ковалев: Кстати сказать, Таня Ходорович никакого отношения к изданию «Хроники» не имела.
Владимир Тольц: Это было [это заявление] дело чести и ответственности.
Сергей Ковалев: Да, это было дело чести и ответственности для всех троих. Мы-то с Таней Великановой имели прямое и непосредственное отношение к изданию.
Владимир Тольц: Вам задавались вопросы в связи с рядом ваших заявлений, в том числе с тем, который мы сейчас рассмотрели. Насколько, по твоему мнению, тогда эти вопросы были основаны не только на открытой части ваших заявлений, но и на оперативной информации – прослушка, ну, ты понимаешь, агентурные сведения…
Сергей Ковалев: Володя, ты понимаешь, что на этот вопрос с полной достоверностью довольно трудно ответить.
Владимир Тольц: Я говорю только о чувствовании.
Сергей Ковалев: Я думаю, что имело место и то, и другое, и это наше заявление было воспринято как некий вызов. Но, конечно, имелись и оперативные данные. Значительная часть этих оперативных данных возникла несколько позднее.
Владимир Тольц: Сергей Ковалев. О том, как возникали в его следственном деле некоторые оперативные данные и о многом другом во второй части этого выпуска программы «Разница во времени».
Прежде чем продолжить, поясню для тех, кто подключился к нам только что и для тех, кто, возможно, не слышал предыдущей передачи этого цикла, что разбираясь в недавно опубликованных материалах литовского КГБ, я наткнулся на «План следственных мероприятий по делу № 345». Это дело, по которому в конце 1974 года в Москве был арестован мой старый товарищ Сергей Ковалев. Сейчас его имя известно многим. Сергей Адамович Ковалев – член Инициативной группы защиты прав человека в СССР - и, что не афишировалось тогда, - один из ведущих участников самиздатской «Хроники текущих событий». Отбыв после ареста семь тюремно-лагерных лет и 3 года ссылки, Ковалев стал в 1990 членом Президиума Верховного совета РСФСР, а затем с 1993 по 2003 депутатом Госдумы. Он был председателем Комиссии по правам человека при президенте Ельцине, первым Уполномоченным по правам человека в Российской Федерации, а после этого членом Парламентской ассамблеи Совета Европы…Но это все потом. А арестовали его в 1974 году вовсе не за это…
В одной из передач этого цикла я высказал и обосновал свою точку зрения на причины создания 5 Управления КГБ. В значительной степени это была бюрократическая находка, нацеленная на демонстрацию Андроповым его «профпригодности» в только что обретенной им должности Председателя КГБ. Но нельзя недооценивать и общественного контекста, в котором создавалась Пятерка. 1960-е годы – это время нарастания в Советском Союзе, прежде всего в столицах неконтролируемой гражданственной активности, во многом находившей свое отражение и выражение в самиздате. Именно он, самиздат, в эти годы впервые тайно подарил советскому читателю перепечатанного с заграничного издания «Доктора Живаго», самопальные переводы Оруэлла и Кёстлера, неизданный тогда в Советском Союзе роман Хемингуэя «По ком звонит колокол». В Москве среди весьма ограниченного круга «своих» распространялись составленные Роем Медведевым подборки общественно-политической информации, изданные позднее на Западе под заголовком «Политический дневник». Переломным моментом этой машинописной активности и крамольного клокотания явилось дело писателей, под псевдонимами тайно издававших свои сочинения за границей, Андрея Синявского и Юлия Даниэля, которого мы уже упоминали в первой части сегодняшней передачи. Их арестовали осенью 1965 года.
Людмила Алексеева в своей «Истории инакомыслия» пишет:
«Арест писателей был воспринят как пролог к зловещим переменам.
Видимо, этим арестом новое советское руководство объявляло войну самиздату — его авторам, распространителям и читателям. <…>
В этой обстановке тревоги и неопределенности 5 декабря 1965 г. на Пушкинской площади в Москве произошла первая за время существования советской власти демонстрация под правозащитными лозунгами. <…>
По оценке Буковского (со слов его приятеля, побывавшего на демонстрации), к памятнику Пушкину в назначенное время пришло около 200 человек. [32] Но я была на площади и думаю, что демонстрантов было гораздо меньше, однако туда нагнали кагебистов в штатском и дружинников, и трудно было понять, кто есть кто. К тому же большинство находившихся на площади «своих» участия в демонстрации, как и я, не принимали, а лишь наблюдали за ней со стороны<…>
Вольпин и несколько человек рядом с ним развернули небольшие плакаты, но их быстро выхватили натренированные руки, и даже стоявшие рядом не успели прочесть, что было на плакатах. Потом стало известно, что надписи гласили: «Требуем гласности суда над Синявским и Даниэлем!» и «Уважайте советскую конституцию!».
Задержали человек 20. Их заталкивали в легковые машины. Сцену хорошо было видно из-за вспышек фотоаппаратов западных корреспондентов, они узнали о демонстрации и пришли посмотреть на столь необычное в советской столице зрелище.
Задержанных отпустили через несколько часов. В большинстве это были студенты. Все они и замеченные на площади в тот вечер были исключены из институтов — примерно человек 40».
Владимир Тольц: Демонстрации и суды бывали и раньше. Но никогда прежде, как в это раз, особенно после суда над Синявским и Даниэлем, самиздат не распространял такого количества сведений об этом, как и о массовых протестах интеллигенции по поводу ареста и осуждения писателей. А дальше покатилось, как снежный ком с горы…
Апофеозом нарастания самиздатской активности явилось появление через год после назначения Андропова главой КГБ первого в СССР неподцензурного правозащитного информационного бюллетеня «Хроника текущих событий». До 1972 года бюллетень выходил регулярно, примерно раз в 2 месяца. Его первым составителем была Наталья Горбаневская. Издание декларировало себя как легальное «в том смысле, что её содержание, форма и способ распространения не противоречили установленному в то время законодательству». При этом составители не оглашали своих имен:
«Хроника» ни в какой степени не является нелегальным изданием, но условия её работы стеснены своеобразными понятиями о легальности и свободе информации, выработавшимися за долгие годы в некоторых советских органах. Поэтому «Хроника» не может, как всякий другой журнал, указать на последней странице свой почтовый адрес. Тем не менее, каждый, кто заинтересован в том, чтобы советская общественность была информирована о происходящих в стране событиях, легко может передать известную ему информацию в распоряжение «Хроники». Расскажите её тому, у кого вы её взяли «Хронику», а он расскажет тому, у кого он взял «Хронику» и т. д. Только не пытайтесь единолично пройти всю цепочку, чтобы вас не приняли за стукача».
Владимир Тольц: Ясно, что появление такого неконтролируемого властью издания в от момент, когда Андропов выслал в ЦК первый годовой рапорт о своих чекистских успехах в борьбе с идеологической заразой, и регулярный, несмотря на все оперативные усилия Пятерки выход его, не мог не беспокоить Лубянку. В конце 1972 эти усилия принесли ей временную победу. - После выхода 27-го выпуска Хроники, ее издание было приостановлено угрозами, что каждый новый выпуск станет причиной арестов, причём вовсе не обязательно арестованы будут именно те, кто этот выпуск делал. (Для убедительности шантажа арестовали Ирину Белгородскую, причастную к организации перепечатки некоторых выпусков издания).
Но не прошло и года, как решено было издание возобновить. Подготовили сразу три выпуска, содержание которых относилось ко времени приостановки выхода Хроники и покрывал и образовавшийся пробел. К началу мая 1974 г. все три выпуска — 28-й, 29-й и 30-й — были готовы. И как мы уже рассказали в первой части передачи, трое членов Инициативной группы по правам человека – Татьяна Великанова, Татьяна Ходорович и Сергей Ковалев сделали заявление для прессы:
«Не считая, вопреки неоднократным утверждениям органов КГБ и судебных инстанций СССР, „Хронику текущих событий“ нелегальным или клеветническим изданием, мы сочли своим долгом способствовать как можно более широкому её распространению.
Мы убеждены в необходимости того, чтобы правдивая информация о нарушениях основных прав человека в Советском Союзе была доступна всем, кто ею интересуется».
Владимир Тольц: А через 9 месяцев Ковалева арестовали.
Вот теперь впору вернуться к рассказу Ковалева, сосредотачивая свое внимание, прежде всего на «оперативных моментах» и действиях ГБ (ведь «пятерышники» – главные герои этого цикла передач).
Сергей Ковалев: Как начиналось уголовное дело, мое уголовное дело? Оно начиналось, как в большинстве случаев начинались уголовные дела, с некоторого простенького сфабрикованного мифа. Вот, де, мол, случайно зашли в такую-то квартиру. Те, кто имели право и возможность войти в эту квартиру, обнаружили там нечто неожиданное. Это была племянница хозяйки квартиры, имевшая ключ от этой квартиры и поручение хозяйки прислеживать. А квартира была Тани Великановой снята на Мантулинской улице у старушки, которая уезжала каждый год с ранней весны до поздней осени. Вот мы там и работали. Это были просто великолепные условия для работы, не то, что в некоторых других местах, где мы делали «Хронику». Целая квартирка, чистенькая, хорошенькая квартирка. Так вот, у этой квартиры – это осень, конец сентября 74 года, ясно, что эта квартира была вычислена, за ней следили и были даже довольно отчетливые признаки. Не знаю, может быть она и слушалась.
Владимир Тольц: Обыск был произведен в отсутствии хозяев. Как ясно из протоколов, что было найдено?
Сергей Ковалев: Из протоколов следовало вот что: племянница хозяйки по поручению тетки, данным еще весной, пришла в эту квартиру посмотреть, что там и как. Обнаружила, что в квартире порядок, но в углу большая кипа бумаг. И когда она ради любопытства заглянула в эти бумаги, то тогда вдруг она увидела, что там речь идет о судах, об арестах, еще что-то такое. Она очень испугалась, она решила, что квартиру использует какая-то уголовная банда. Она заявила, что ее не интересовали вопросы о политике, она увидела, что речь об обысках, о тюрьме, еще что-то такое. И она пошла в милицию и сказала, что разберитесь. Вот они и разобрались.
Владимир Тольц: Они разобрались. А тебя что, сразу арестовали? Нет.
Сергей Ковалев: Нет, не сразу.
Владимир Тольц: Тебя вызвали в связи с этим заявлением?
Сергей Ковалев: Нет, не вызвали. Все это я уже узнал в Вильнюсе.
Владимир Тольц: В Вильнюсе после ареста?
Сергей Ковалев: После ареста, да, разумеется. Из Вильнюса в связи с делом литовской католической церкви пришло отдельное поручение в Москву о том, что, по-видимому, с этой «Хроникой литовской католической церкви» связан житель Москвы некто Ковалев. В связи с этим отдельным поручением к нему явились с обыском. А поскольку ко мне явились с обыском, я был к этому обыску не готов, то в моем портфеле обнаружена была бумажка, которая начиналась словами: «Что там, по-моему, было?». А как возникла эта бумажка? Однажды, придя на эту квартиру на Мантулинской улице, мы увидели, что из этой аккуратно сложенной в углу стенки кучки документов многое исчезло. Проведя некоторую поверхностную ревизию, я и написал эту бумагу «Что там, по-моему, было?». Где и перечислил то, что было, а перестало быть. Но вот таким образом, по-видимому, можно было считать, что я привязан к этой квартире. Хотя, конечно, это не так, конечно, была слежка, конечно, эту квартиру вычислили. И это я могу сказать с полной уверенностью. Потому что были странные звонки в дверь, когда, казалось бы, никого в квартире нет, и были звонки по телефону. Я даже не знаю, что это – оперативная игра? Вряд ли они таким способом выясняли, у них же есть способы выяснить, есть кто-то там или нет там никого, гораздо более закрытые, что ли. Может быть это было и не предупреждением, но это, так сказать, запугивание.
Владимир Тольц: Наружного наблюдения ты тогда не чувствовал за собой?
Сергей Ковалев: Нет. Мне потом приходилось замечать наружное наблюдение, но я не могу поручиться в том, что я умел замечать тщательно скрываемое наблюдение. Ведь это наблюдение бывало иногда довольно демонстративным. Хотя незадолго до ареста, мне кажется, что я замечал то, что открыто не демонстрировалось.
Меня арестовали в позднем декабре. Меня арестовали 26 или 27 декабря 74 года.
Владимир Тольц: И привезли в Вильнюс?
Сергей Ковалев: Нет, привезли в Лефортово.
Владимир Тольц: Тут возник в твоей жизни Истомин.
Сергей Ковалев: Нет, Истомин не возник, а тогда возник Лазарявичус. А Истомин возник уже в Вильнюсе. Собственно, Лазарявичус возник ранним утром после ареста. Меня арестовали во второй половине дня в Москве, в КГБ, где я был вызван на допрос, на Лубянке. Все до сих пор было вполне нормально, я держался хорошо. А когда меня везли из Лубянки в Лефортово, это было позорно, потому что я дрожал мелкой дрожью. А там было все как в песне Галича: «Едут трое, сам в середочке, два жандарма по бокам». С двух сторон от меня на заднем сиденье сидели эти ребята, а я дрожу. И мне так стыдно это было! Но я не мог ничего сделать, я не мог унять эту нервную дрожь. Тем не менее, так.
Владимир Тольц: А что был за человек Лазарявичус?
Сергей Ковалев: Лазарявичус был капитан, он был недалекий циничный человек. Истомин по сравнению с ним гигант мысли. Я думаю, он не играл существенной роли. Он вел первые допросы, я бы сказал, что он вел их очень казенно. Со стороны Истомина… Истомин легко согласился на то, что на вопросы запротоколированные не отвечаю – это моя позиция. Я ее заявил, я ее несколько раз повторил, я ее обосновал в кратких своих заявлениях, записанных в протокол. И это была позиция неучастия в следствии, в противозаконном следствии. Истомин с этим согласился. Истомин задавал казенные вопросы, печатал их на машинке, казенно отвечал, записывал: ответить отказался. Иногда я против этого возражал, я говорил: «Анатолий Александрович, я ведь отказался ответить не только на этот вопрос, а вообще участвовать в следствии. Вы уж это, пожалуйста, отметьте в протоколе». Он говорил: «Да, да, надо вам, так отметим». Раз в десять допросов я писал, ссылаясь на первое московское еще заявление: по таким-то, таким-то причинам я отказался участвовать в следствии. Вот и все. Но Истомин не избегал разговоров, он очень энергично их инициировал. А чего не поговорить? Мне тоже так казалось, что ничего. Может быть это было психологическое…
Владимир Тольц: Чтобы завершить сюжет Истомина, тебе когда-нибудь в жизни после отсидки приходилось с ним встречаться? Ты знаешь о его судьбе, как сложилась жизнь у этого человека?
Сергей Ковалев: Я думаю, здесь есть как на самом деле сложилось, и есть как он представляет это. Мы вместе с Виктором Александровичем Шмыровым однажды в Перми посетили Истомина.
Владимир Тольц: Подожди! Опять надо пояснить. Виктор Александрович Шмыров – историк, генеральный директор Мемориальный музей истории политических репрессий "Пермь-36", «отец» проводимого там замечательного ежегодного форума «Пилорама», для участия в котором съезжаются гости из многих стран – артисты, политические и общественные деятели, бывшие политзаключенные… А теперь давай про Истомина.
Сергей Ковалев: Он пермяк, он вернулся из Приморья. Он ведь после завершения этого следствия моего недолго проработал в Перми и после этого с повышением…
Владимир Тольц: Как он оказался в твоем деле? Он был прикомандирован в Москву?
Сергей Ковалев: Нет, в Вильнюс. Он был прикомандирован в Москву по делу Якира и Красина, и он принимал участие в этом деле. А потом, когда меня арестовали, он был направлен в Вильнюс. Как я понимаю, он и был настоящим руководителем этой следственной бригады, а вовсе не литовский подполковник, чью фамилию я уже забыл. Истомин, когда мы по инициативе Виктора Александровича Шмырова встретились с ним, а Шмыров раньше меня встретился с Истоминым, Истомин проявил интерес и сказал, что это было для него очень важное дело, и что это дело сыграло существенную роль в его дальнейшей судьбе. И что когда он уехали в приморье, во Владивосток, в Вильнюсе он был в чине майора. Однажды он приезжал ко мне в Кучино уже подполковником. Подполковником он и уехал во Владивосток, но на полковничью должность, он был там назначен начальником следственного отдела. Анатолий Александрович Истомин объяснял это следующим образом, что на него очень глубокое впечатление произвели наши разговоры, открытые, откровенные разговоры, когда не было речи о показаниях, фактических показаний по делу, а речь шла об оценках ситуации, о политике и так далее. Что на него глубокое впечатление произвела эта интеллигентная позиция подследственного и его открытость и даже доброжелательность, и что он стал искать место, на котором он был бы гарантирован от повторения дел этого рода, что ему дело Якира и Красина, а потом Ковалева было вполне достаточно для того, чтобы не желать больше в таких делах принимать участие. Дескать, Ковалев в чем-то открыл ему глаза. Хорошо, это лукавство, он объяснял нам с Виктором Александровичем Шмыровым так, что, мол, он спрятался на Дальнем Востоке, чтобы в таких делах не принимать больше участия. Но это была чистая чушь, потому что недалеко от Владивостока Находка, а там «пятидесятники». Там этот центр «пятидесятничества». Это милые, наивные люди. И там было полным-полно политических дел. Я не могу себе представить, чтобы начальник следственного отдела Анатолий Александрович Истомин был бы в стороне от этих дел. Это он привирает.
Владимир Тольц: Ну, бывает! Кто без греха? А вот в заключение передачи (Сергея Ковалева вы еще не раз услышите) обещанная суровая правда оперативного документа. Сами решайте, что краше – ложь отставного чекиста, заливающего своему бывшему подследственному, ставшему фигурой федерального масштаба или эта чекистская правда?
«Для продолжения внутрикамерной разработки арестованного Ковалева С.А. нами в тюрьме № 1 УИТУ МВД Литовской ССР из числа осужденных подобран агент Седунов Александр Савельевич, 1927 года рождения, уроженец города Лаздияй, со средним образованием, который 25 апреля 75 года народным судом Лаздийского района по части 2 статьи 151 Уголовного кодекса Литовской ССР осужден к трем годам лишения свободы. Седунов осужден четвертый раз, ранее работал в органах госбезопасности. Как агент характеризуется положительно. Дал свое согласие на содержание в специзоляторе КГБ при Совете министров Литовской ССР и оказании нам помощи в разработке арестованных. Легенда для Седунова будет разработана отдельно после его этапирования в специзолятор. Докладывая об изложенном, прошу вашего разрешения для этапирования Седунова в специзолятор и использования его в разработке арестованного Ковалева. Начальник следотдела КГБ при Совете министров Литовской ССР полковник Кисминас. 11 мая 1975 года».
«Согласен. Генерал-майор Петкявичус».
