Владимир Тольц: 30 апреля 1968 года вышел первый выпуск «Хроники текущих событий», о которой мы уже говорили в предыдущей передаче этого цикла. Через 10 дней глава КГБ Андропов сообщил в ЦК:
Оперативным путем установлено, что ЛИТВИНОВ, ГОРБАНЕВСКАЯ, ЯКИР и некоторые их единомышленники изготовили и распространяют документ под названием «Год прав человека в Советском Союзе» (копия прилагается) с клеветническим изложением судебных процессов в Москве и Ленинграде и кратким содержанием писем и обращений, дискредитирующих советские органы власти и управления.
Сообщается в порядке информации.
Владимир Тольц: Но в ЦК, похоже, тогда было не до этой информации. Все внимание Старой площади было приковано к Чехословакии и так называемой «пражской весне». Спохватились лишь через полтора года, когда 21 декабря 1970, в очередную годовщину рождения Сталина Андропов прислал в ЦК очередную секретную записку, в которой, в частности, говорилось:
«На базе изготовления и распространения "самиздатовской" литературы происходит определенная консолидация единомышленников, наглядно прослеживаются попытки создания подобия оппозиции.
Примерно в конце 1968 - начале 1969 года из оппозиционно настроенных элементов сформировалось политическое ядро, именуемое "демократическим движением", которое, по их оценке, обладает тремя признаками оппозиции: "имеет руководителей, активистов и опирается на значительное число сочувствующих; не принимая четкой формы организации, ставит себе определенные цели и избирает определенную тактику; добивается легальности".
Основные задачи "движения", как они сформулированы в 13-номере "Хроники текущих событий", выпускаемой московской группой "демократического движения" во главе с ЯКИРОМ, включают в себя "демократизацию страны путем выработки в людях демократических и научных убеждений, сопротивление сталинизму, самозащиту от репрессий, борьбу с экстремизмом любого толка".
Владимир Тольц: На этот раз повторное упоминание «Хроники» в сочетании с именем сына расстрелянного красного военачальника обратило на себя внимание Старой площади. Пельше, Демичеву, Андропову, Капитонову и Пономареву «с привлечением соответствующих работников» Секретариат ЦК поручил «в месячный срок рассмотреть вопросы, изложенные в записке КГБ, и представить предложения в ЦК КПСС». Еще через полгода Секретариат ЦК утвердил «мероприятия» по самиздату, предложенные этими ответственными товарищами. Там все было как обычно: усилить, углубить, повысить рассмотреть… «Хроника» тем временем продолжала выходить, а самиздат распространяться…
Но в Пятерке уже готовились. И в конце 1971 года по Москве поползли слухи, что в декабре ЦК «принял специальное постановление прекратить “Хронику” и вообще “Самиздат”». А 14 января 72-го в Москве было проведено сразу 8 обысков, в том числе и у упомянутого Петра Якира и его дочери Ирины. Одновременно прошли обыски и уже в Вильнюсе, Ленинграде, Новосибирске, Киеве и Умани. И начались допросы и аресты. Все это происходило по одному и тому же упомянутому в прошлой передаче делу №24, рассказ о котором мы начнем сегодня.
Дело № 24 – несомненный, хотя и кратковременный успех «Пятерки». Отмеченный небывалым – с двумя его центральными персонажами после их осуждения встретился сам Андропов. Один из них – участник передач нашего цикла. Но начнем мы с другого – с ныне уже покойного Петра Ионовича Якира.
Юлий Ким: Якир Петр родился в январе 1923 года в семье известного советского военачальника Ионы Эммануиловича Якира. К тому времени за Ионой Эммануиловичем было много подвигов, совершенных им в гражданскую войну. К 1937 году, когда Иону арестовали, он был командармом первого ранга - это почти одно и то же, что маршал. Какой-то второй или третий Орден Красного знамени в истории советских наград получил тоже он.
Владимир Тольц: Рассказывает один из проходивших по делу № 24 поэт, драматург, бард Юлий Черсанович Ким (Он в ту пору был зятем Петра Якира).
Юлий Ким: И вот Петр в 23-м году родился в семье преуспевающего военачальника и, соответственно, его условия бытовые от года к году только улучшались. Был он мальчиком очень смышленым, живым, своевольным, упрямым и любителем всякого рода детских и юношеских авантюр. Учился он неровно, насколько я понимаю, история, гуманитарные [предметы] давались ему хорошо, математика похуже. Помню только одно, что он оказался к 7 классу человеком абсолютно безграмотным и так безграмотным всю жизнь оставался. И мог действительно в слове «еще» сделать четыре ошибки.
И в 37 году, соответственно, Петру было 14 лет, когда летом арестовали его отца. Это был знаменитый процесс военных, когда всю верхушку, почти всю военную верхушку, там было, по-моему, человек 11 было арестовано по обвинению в шпионаже, по обвинению в сотрудничестве с иностранными разведками, и все они были расстреляны, все действие уложилось в 11 дней. Семья Якира, мать с сыном, были высланы в Астрахань.
Владимир Тольц: Мать Петра?
Юлий Ким: Мать Петра, жена командарма, уже тогда вдова, была арестована в Астрахани осенью и отправилась в сибирский лагерь. Петр тоже был арестован. Очень он тогда был шустрым мальчиком и, насколько я помню, обвинение ему предъявлено совершенно абсурдное – «создание конной террористической банды, ставящей целью террор против крупных начальников советских». И таким образом 14-летний юноша отправился в колонию для малолеток.
Освободился он только в 43-м году, но на свободе пробыл мало - в 44-м опять оказался в тюрьме, под следствием, опять ему навязали какую-то статью 58-ю. (Уж про что там было, опять какой-нибудь «шпионаж» или «террор», я, честно говоря, не помню, какую ему статью дали.) Он освободился в 51-м или даже в 52-м, да, в 44-м получил срок, в 52-м освободился. Он главным образом провел срок на Воркуте. На Воркуте зона была такая, что мужские и женские бараки могли между собой общаться, и там, естественно, возникали романы, и у него возник роман с молодой зэчкой, с молодой заключенной из Мурманска, будущей моей тещей Валентиной Ивановной. Она освободилась в 48-м году, уже будучи беременной, и в 48-м году родила дочь.
Владимир Тольц: Я помню Валентину Ивановну, встречал ее, когда приходил к тебе на Автозаводскую. Это долгая история, отчасти уводящая нас от нашей сегодняшней темы. - У нее в 49-м был повторный приговор, вечное поселение в Туруханском крае, куда к ней пешком через всю Сибирь пришел Петр. А в 54-м или 55-м их наконец освободили.
Юлий Ким: Освободили их всех и предложили жить в Москве. Но Петр испугался, что возможно быстрое повторение того же самого, и согласился на Подольск. Целый год они жили в Подольске, 56-57-й год жили в Подольске. Петр там работал учеником токаря. В общем, перебивались кое-как, но все-таки это была воля. А в 57-м году состоялся пленум партии, на котором военные все были реабилитированы. Родственники командарма Якира немедленно получили полное право на возвращение, на компенсацию и так далее. Они переехали в Москву и там получили двухкомнатную квартиру на Автозаводской улице, и там продолжали жить почти всю оставшуюся жизнь.
И вот дальше, что интересно, Петр с 7 кассами образования пришел к министру высшего образования Столетову с просьбой, чтобы тот, учитывая его страдания и всю трагическую историю семьи, заслуги отца перед советской властью, чтобы, учитывая все это, его записали в историко-архивный институт без экзаменов. И Столетов пошел на это. Он яростно совершенно учился, потому что Столетов сказал: «Я запишу, но учиться будете сами». Его самолюбие и понятие о чести папиного сына заставляло сдавать все экзамены на пятерки. И если ему ставили четверки, он немедленно начинал их пересдавать. А почему историко-архивный – понятно, наверное: ему сразу захотелось заняться общественной реабилитацией своего отца, исторической реабилитацией, а попутно заняться пересмотром всех спорных областей истории советской власти в России.
Он кончил с красным дипломом и поступил в Институт истории СССР к академику Минцу, и сразу зарекомендовал себя блестящим источниковедом. Дело шло к написанию диссертации. У него был открытый совершенно характер, очень доброжелательный, ему все было вновь и все было любопытно. Он был нарасхват во всем московском, не скажу бомонде, но во всем московском обществе интеллигентном. Перезнакомился с кучей интересного народа. Его рассказы, его судьба на всех действовали неотразимо. Он был человеком обаятельным, натура была широкая, обаятельная, характер был обаятельный и вокруг него мгновенно образовалась среда обитания московская.
Владимир Тольц: Поясню слушателям – это ведь начало 60 годов.
Юлий Ким: Я с ним познакомился в начале 63-го, насколько я помню. И это знакомство быстро переросло в дружбу. Я бывал очень часто у него в квартире на Автозаводской. Все это происходило во времена хрущевской оттепели. И когда пошли сплошным потоком реабилитации, которые вернули и якировскую семью в Москву, но кроме них еще очень много. А после знаменитого 20 съезда произошло самое главное событие в истории России - началась переоценка ценностей. Сталин оказался кровавым диктатором и чудовищем. И материал за материалом, которые появлялись, только это подтверждали, не говоря о людях, которые возвращались и привозили рассказы об ужасах сталинского ГУЛАГа и так далее.
Соответственно, возникли вопросы по всей истории советской. Сразу же возникли проблемы с убийством Кирова и террором 30 годов, сразу же возникли вопросы с коллективизацией, как она проводилась, каким образом, с началом Великой отечественно войны, за затем с ее продолжением и с ее предысторией, и пакт Риббентропа-Молотова, все эти вопросы всплыли уже тогда. И ученый народ и не ученый народ накинулись на них. То есть пошел тотальный пересмотр советской идеологии, советского мировоззрения, в котором воспитывались все советские поколения, включая и мое. Это все совпадало с направлением его интересов и жизни и прочее, все совпадало с самочувствием нашей интеллигенции, московской в первую очередь. Понятно, что властям это никак не понравилось, это стремление, и поэтому весь период хрущевского правления был полосатым. Надежды сменялись отчаянием, и отчаяние вновь сменялось надеждами в течение его правления.
И уже тогда, как выяснилось впоследствии, при Хрущеве произошел целый ряд диссидентских процессов. Тогда на основе нового знания возникли кружки истинных марксистов, еще какие-то самопроизвольные, неофициальные союзы, изучающие историю нашу и текущую политику в том числе. Возникли неформальные журналы вроде «Феникса», и пошли процессы. Но они были не очень известны в обществе. Диссиденты были, но они были разрознены, и общество не очень хорошо знало об этом, знало, но мало. Но начиная с процесса Бродского, во-первых, появилась практика, затем широко применявшаяся нашей интеллигенцией на дальнейших диссидентских судах - записывать эти процессы, которые являлись некоторой копией или повторением процессов 30-х годов. Не с таким ужасом уничтожения, но тем не менее, в смысле фальсификации, было то же самое. Шли процессы…
Только при Брежневе, особенно после процесса Синявского и Даниэля, мощно встряхнул этот процесс московскую интеллигенцию, что все дальнейшие процессы были мгновенно известны всему московскому, а следовательно, всей образованной элите Советского Союза через телефоны, через переписку, через магнитофоны и прочее. Тогда же возникло это великое чудо – Самиздат, - его стихийное появление, стихийное распространение.
В 68 году после процесса Гинзбурга и Галанскова просто возникло повсеместно, во многих головах возникла идея создать бюллетень, информационный бюллетень, который освещал бы все случаи нарушения прав человека в Советском Союзе. Этот бюллетень получил название «Хроника текущих событий». Эту идею воплотила Наташа Горбаневская в Москве. Она села и за это, и за свой выход на площадь в августе 68 года. И это тоже распространилось в самиздате и прочее.
На этом этапе, живя в квартире Якира, которая представляла собой дом открытых дверей, куда приходили самые разнообразные люди, которые сидели с ним, которые учились с ним в институте, а до этого в школе. «Все промелькнули перед нами, все побывали тут»... И все инакомыслящие, вольномыслящие, все там были. Таких квартир в Москве было несколько. Я еще помню квартиру семейства Айхенвальд, квартиру семейства Великановых, потом квартиру Лары Богораз, там тоже все кипело. У Лары, понятно, в связи с процессом Синявского и Даниэля, там тоже время были такие диссидентские салоны, назовем так. Слово «салон» не очень годится, но кухня лучше, диссидентские кухни, где варилась общественная мысль и протестная мысль, протестные дела. Потому что там же зарождались и появлялись всякие протестные бумаги, сначала они все адресовались в первой половине 60-х годов властям, а потом стали переадресовываться на Запад, и таким образом это общественное протестное движение стало достоянием мировой гласности.
Это было, я не скажу, завоевание, завоевание – это запланированное действие, а это был результат вот этого во многом стихийного протеста, который охватил все мыслящие слои нашего общества. И не только, кстати, мыслящие, не только интеллигентов, не только интеллектуалов, рядом еще действовали другие движения в рамках общедемократического движения, например, национальные движения.
Владимир Тольц: А что на этом общественном фоне Якир?
Юлий Ким: Петр Ионович в этой протестной кампании играл не ведущую, потому что там вождей не было. Там были фигуры, там были активные действующие фигуры, он был активно действующей фигурой. И Сахаров тоже не был лидером, вокруг него тоже с 68 года стали клубиться люди, и он стал принимать участие в каких-то общих акциях и так далее. И вот Петр был одним из активнейших деятелей этого протестного движения. В скобках замечу: я, и не только я, когда говорили о возможных лидерах, называли только одно имя – это Володя Буковский.
Кружок Сахарова продержался лет 5, по-моему, не больше. Хельсинкская группа тоже была разгромлена. Филиалы Хельсинкской группы, которые занимались психушками, все были пересажены. Поэтому, повторяю, задатки лидера были только у Буковского, лидера настоящего самостоятельного фронта или партии, об этом и думать нельзя было. Петя был очень активным функционером, назовем это так. На нем лежала очень важная часть этой работы – это связь с иностранцами. Он не боялся, у него было человек пять-шесть иностранных корреспондентов, у него были все их телефоны, и он передавал информацию о нарушениях прав человека совершенно беззастенчиво.
Владимир Тольц: Он говорил на иностранных языках?
Юлий Ким: Нет, не говорил, в этом смысле был абсолютно русскоязычный бывший зэк, очень активный и так далее. И он очень этим был увлечен. И конечно, через некоторое время, когда Брежнев стал закручивать гайки, он подвергся первому обыску - это было в начале 68 года. И это был явно предупреждающий обыск, длился он целые сутки, к тому времени в квартиру набилось много народу, потому что по тогдашним правилам всякий человек, пришедший со стороны во время обыска, должен быть задержан и сидеть на этом обыске до конца.
Владимир Тольц: А не помнишь, что послужило формальным моментом для прихода органов с обыском, по какому делу?
Юлий Ким: По какому делу его обыскивали, я сейчас не помню, и первый раз, и второй. Второй, наверное, по 24-му, в основе которого было дело «Хроники» и так далее. И там уже хватало выше головы претензий, потому что это был 1972 год, к тому времени был арестован Габай, с которым и со мной вместе были написаны очень резкие статьи и подписаны, и Габаю они вменялись в вину. Еще какие-то материалы, подписанные Петром, которые тоже считались криминальными материалами. И поэтому над ним висела туча. Конечно, они не хотели поднимать скандал с человеком, который с 14 лет ими посажен, сын такого командарма и так далее. Они понимали, что будет очень мощный резонанс. И тем не менее, они не выдержали и после смерти Сары Лазаревны они в январе пришли к нему...
Владимир Тольц: Замечательно рассказывает Юлий Ким. Так, что я даже боялся его перебивать. Хотя вчетверо сократил записанное для передачи.
Но Бог даст, в следующей передаче – продолжение его рассказа…
Оперативным путем установлено, что ЛИТВИНОВ, ГОРБАНЕВСКАЯ, ЯКИР и некоторые их единомышленники изготовили и распространяют документ под названием «Год прав человека в Советском Союзе» (копия прилагается) с клеветническим изложением судебных процессов в Москве и Ленинграде и кратким содержанием писем и обращений, дискредитирующих советские органы власти и управления.
Сообщается в порядке информации.
Владимир Тольц: Но в ЦК, похоже, тогда было не до этой информации. Все внимание Старой площади было приковано к Чехословакии и так называемой «пражской весне». Спохватились лишь через полтора года, когда 21 декабря 1970, в очередную годовщину рождения Сталина Андропов прислал в ЦК очередную секретную записку, в которой, в частности, говорилось:
«На базе изготовления и распространения "самиздатовской" литературы происходит определенная консолидация единомышленников, наглядно прослеживаются попытки создания подобия оппозиции.
Примерно в конце 1968 - начале 1969 года из оппозиционно настроенных элементов сформировалось политическое ядро, именуемое "демократическим движением", которое, по их оценке, обладает тремя признаками оппозиции: "имеет руководителей, активистов и опирается на значительное число сочувствующих; не принимая четкой формы организации, ставит себе определенные цели и избирает определенную тактику; добивается легальности".
Основные задачи "движения", как они сформулированы в 13-номере "Хроники текущих событий", выпускаемой московской группой "демократического движения" во главе с ЯКИРОМ, включают в себя "демократизацию страны путем выработки в людях демократических и научных убеждений, сопротивление сталинизму, самозащиту от репрессий, борьбу с экстремизмом любого толка".
Владимир Тольц: На этот раз повторное упоминание «Хроники» в сочетании с именем сына расстрелянного красного военачальника обратило на себя внимание Старой площади. Пельше, Демичеву, Андропову, Капитонову и Пономареву «с привлечением соответствующих работников» Секретариат ЦК поручил «в месячный срок рассмотреть вопросы, изложенные в записке КГБ, и представить предложения в ЦК КПСС». Еще через полгода Секретариат ЦК утвердил «мероприятия» по самиздату, предложенные этими ответственными товарищами. Там все было как обычно: усилить, углубить, повысить рассмотреть… «Хроника» тем временем продолжала выходить, а самиздат распространяться…
Но в Пятерке уже готовились. И в конце 1971 года по Москве поползли слухи, что в декабре ЦК «принял специальное постановление прекратить “Хронику” и вообще “Самиздат”». А 14 января 72-го в Москве было проведено сразу 8 обысков, в том числе и у упомянутого Петра Якира и его дочери Ирины. Одновременно прошли обыски и уже в Вильнюсе, Ленинграде, Новосибирске, Киеве и Умани. И начались допросы и аресты. Все это происходило по одному и тому же упомянутому в прошлой передаче делу №24, рассказ о котором мы начнем сегодня.
Дело № 24 – несомненный, хотя и кратковременный успех «Пятерки». Отмеченный небывалым – с двумя его центральными персонажами после их осуждения встретился сам Андропов. Один из них – участник передач нашего цикла. Но начнем мы с другого – с ныне уже покойного Петра Ионовича Якира.
Юлий Ким: Якир Петр родился в январе 1923 года в семье известного советского военачальника Ионы Эммануиловича Якира. К тому времени за Ионой Эммануиловичем было много подвигов, совершенных им в гражданскую войну. К 1937 году, когда Иону арестовали, он был командармом первого ранга - это почти одно и то же, что маршал. Какой-то второй или третий Орден Красного знамени в истории советских наград получил тоже он.
Владимир Тольц: Рассказывает один из проходивших по делу № 24 поэт, драматург, бард Юлий Черсанович Ким (Он в ту пору был зятем Петра Якира).
Юлий Ким: И вот Петр в 23-м году родился в семье преуспевающего военачальника и, соответственно, его условия бытовые от года к году только улучшались. Был он мальчиком очень смышленым, живым, своевольным, упрямым и любителем всякого рода детских и юношеских авантюр. Учился он неровно, насколько я понимаю, история, гуманитарные [предметы] давались ему хорошо, математика похуже. Помню только одно, что он оказался к 7 классу человеком абсолютно безграмотным и так безграмотным всю жизнь оставался. И мог действительно в слове «еще» сделать четыре ошибки.
И в 37 году, соответственно, Петру было 14 лет, когда летом арестовали его отца. Это был знаменитый процесс военных, когда всю верхушку, почти всю военную верхушку, там было, по-моему, человек 11 было арестовано по обвинению в шпионаже, по обвинению в сотрудничестве с иностранными разведками, и все они были расстреляны, все действие уложилось в 11 дней. Семья Якира, мать с сыном, были высланы в Астрахань.
Владимир Тольц: Мать Петра?
Юлий Ким: Мать Петра, жена командарма, уже тогда вдова, была арестована в Астрахани осенью и отправилась в сибирский лагерь. Петр тоже был арестован. Очень он тогда был шустрым мальчиком и, насколько я помню, обвинение ему предъявлено совершенно абсурдное – «создание конной террористической банды, ставящей целью террор против крупных начальников советских». И таким образом 14-летний юноша отправился в колонию для малолеток.
Освободился он только в 43-м году, но на свободе пробыл мало - в 44-м опять оказался в тюрьме, под следствием, опять ему навязали какую-то статью 58-ю. (Уж про что там было, опять какой-нибудь «шпионаж» или «террор», я, честно говоря, не помню, какую ему статью дали.) Он освободился в 51-м или даже в 52-м, да, в 44-м получил срок, в 52-м освободился. Он главным образом провел срок на Воркуте. На Воркуте зона была такая, что мужские и женские бараки могли между собой общаться, и там, естественно, возникали романы, и у него возник роман с молодой зэчкой, с молодой заключенной из Мурманска, будущей моей тещей Валентиной Ивановной. Она освободилась в 48-м году, уже будучи беременной, и в 48-м году родила дочь.
Владимир Тольц: Я помню Валентину Ивановну, встречал ее, когда приходил к тебе на Автозаводскую. Это долгая история, отчасти уводящая нас от нашей сегодняшней темы. - У нее в 49-м был повторный приговор, вечное поселение в Туруханском крае, куда к ней пешком через всю Сибирь пришел Петр. А в 54-м или 55-м их наконец освободили.
Юлий Ким: Освободили их всех и предложили жить в Москве. Но Петр испугался, что возможно быстрое повторение того же самого, и согласился на Подольск. Целый год они жили в Подольске, 56-57-й год жили в Подольске. Петр там работал учеником токаря. В общем, перебивались кое-как, но все-таки это была воля. А в 57-м году состоялся пленум партии, на котором военные все были реабилитированы. Родственники командарма Якира немедленно получили полное право на возвращение, на компенсацию и так далее. Они переехали в Москву и там получили двухкомнатную квартиру на Автозаводской улице, и там продолжали жить почти всю оставшуюся жизнь.
И вот дальше, что интересно, Петр с 7 кассами образования пришел к министру высшего образования Столетову с просьбой, чтобы тот, учитывая его страдания и всю трагическую историю семьи, заслуги отца перед советской властью, чтобы, учитывая все это, его записали в историко-архивный институт без экзаменов. И Столетов пошел на это. Он яростно совершенно учился, потому что Столетов сказал: «Я запишу, но учиться будете сами». Его самолюбие и понятие о чести папиного сына заставляло сдавать все экзамены на пятерки. И если ему ставили четверки, он немедленно начинал их пересдавать. А почему историко-архивный – понятно, наверное: ему сразу захотелось заняться общественной реабилитацией своего отца, исторической реабилитацией, а попутно заняться пересмотром всех спорных областей истории советской власти в России.
Он кончил с красным дипломом и поступил в Институт истории СССР к академику Минцу, и сразу зарекомендовал себя блестящим источниковедом. Дело шло к написанию диссертации. У него был открытый совершенно характер, очень доброжелательный, ему все было вновь и все было любопытно. Он был нарасхват во всем московском, не скажу бомонде, но во всем московском обществе интеллигентном. Перезнакомился с кучей интересного народа. Его рассказы, его судьба на всех действовали неотразимо. Он был человеком обаятельным, натура была широкая, обаятельная, характер был обаятельный и вокруг него мгновенно образовалась среда обитания московская.
Владимир Тольц: Поясню слушателям – это ведь начало 60 годов.
Юлий Ким: Я с ним познакомился в начале 63-го, насколько я помню. И это знакомство быстро переросло в дружбу. Я бывал очень часто у него в квартире на Автозаводской. Все это происходило во времена хрущевской оттепели. И когда пошли сплошным потоком реабилитации, которые вернули и якировскую семью в Москву, но кроме них еще очень много. А после знаменитого 20 съезда произошло самое главное событие в истории России - началась переоценка ценностей. Сталин оказался кровавым диктатором и чудовищем. И материал за материалом, которые появлялись, только это подтверждали, не говоря о людях, которые возвращались и привозили рассказы об ужасах сталинского ГУЛАГа и так далее.
Соответственно, возникли вопросы по всей истории советской. Сразу же возникли проблемы с убийством Кирова и террором 30 годов, сразу же возникли вопросы с коллективизацией, как она проводилась, каким образом, с началом Великой отечественно войны, за затем с ее продолжением и с ее предысторией, и пакт Риббентропа-Молотова, все эти вопросы всплыли уже тогда. И ученый народ и не ученый народ накинулись на них. То есть пошел тотальный пересмотр советской идеологии, советского мировоззрения, в котором воспитывались все советские поколения, включая и мое. Это все совпадало с направлением его интересов и жизни и прочее, все совпадало с самочувствием нашей интеллигенции, московской в первую очередь. Понятно, что властям это никак не понравилось, это стремление, и поэтому весь период хрущевского правления был полосатым. Надежды сменялись отчаянием, и отчаяние вновь сменялось надеждами в течение его правления.
И уже тогда, как выяснилось впоследствии, при Хрущеве произошел целый ряд диссидентских процессов. Тогда на основе нового знания возникли кружки истинных марксистов, еще какие-то самопроизвольные, неофициальные союзы, изучающие историю нашу и текущую политику в том числе. Возникли неформальные журналы вроде «Феникса», и пошли процессы. Но они были не очень известны в обществе. Диссиденты были, но они были разрознены, и общество не очень хорошо знало об этом, знало, но мало. Но начиная с процесса Бродского, во-первых, появилась практика, затем широко применявшаяся нашей интеллигенцией на дальнейших диссидентских судах - записывать эти процессы, которые являлись некоторой копией или повторением процессов 30-х годов. Не с таким ужасом уничтожения, но тем не менее, в смысле фальсификации, было то же самое. Шли процессы…
Только при Брежневе, особенно после процесса Синявского и Даниэля, мощно встряхнул этот процесс московскую интеллигенцию, что все дальнейшие процессы были мгновенно известны всему московскому, а следовательно, всей образованной элите Советского Союза через телефоны, через переписку, через магнитофоны и прочее. Тогда же возникло это великое чудо – Самиздат, - его стихийное появление, стихийное распространение.
В 68 году после процесса Гинзбурга и Галанскова просто возникло повсеместно, во многих головах возникла идея создать бюллетень, информационный бюллетень, который освещал бы все случаи нарушения прав человека в Советском Союзе. Этот бюллетень получил название «Хроника текущих событий». Эту идею воплотила Наташа Горбаневская в Москве. Она села и за это, и за свой выход на площадь в августе 68 года. И это тоже распространилось в самиздате и прочее.
На этом этапе, живя в квартире Якира, которая представляла собой дом открытых дверей, куда приходили самые разнообразные люди, которые сидели с ним, которые учились с ним в институте, а до этого в школе. «Все промелькнули перед нами, все побывали тут»... И все инакомыслящие, вольномыслящие, все там были. Таких квартир в Москве было несколько. Я еще помню квартиру семейства Айхенвальд, квартиру семейства Великановых, потом квартиру Лары Богораз, там тоже все кипело. У Лары, понятно, в связи с процессом Синявского и Даниэля, там тоже время были такие диссидентские салоны, назовем так. Слово «салон» не очень годится, но кухня лучше, диссидентские кухни, где варилась общественная мысль и протестная мысль, протестные дела. Потому что там же зарождались и появлялись всякие протестные бумаги, сначала они все адресовались в первой половине 60-х годов властям, а потом стали переадресовываться на Запад, и таким образом это общественное протестное движение стало достоянием мировой гласности.
Это было, я не скажу, завоевание, завоевание – это запланированное действие, а это был результат вот этого во многом стихийного протеста, который охватил все мыслящие слои нашего общества. И не только, кстати, мыслящие, не только интеллигентов, не только интеллектуалов, рядом еще действовали другие движения в рамках общедемократического движения, например, национальные движения.
Владимир Тольц: А что на этом общественном фоне Якир?
Юлий Ким: Петр Ионович в этой протестной кампании играл не ведущую, потому что там вождей не было. Там были фигуры, там были активные действующие фигуры, он был активно действующей фигурой. И Сахаров тоже не был лидером, вокруг него тоже с 68 года стали клубиться люди, и он стал принимать участие в каких-то общих акциях и так далее. И вот Петр был одним из активнейших деятелей этого протестного движения. В скобках замечу: я, и не только я, когда говорили о возможных лидерах, называли только одно имя – это Володя Буковский.
Кружок Сахарова продержался лет 5, по-моему, не больше. Хельсинкская группа тоже была разгромлена. Филиалы Хельсинкской группы, которые занимались психушками, все были пересажены. Поэтому, повторяю, задатки лидера были только у Буковского, лидера настоящего самостоятельного фронта или партии, об этом и думать нельзя было. Петя был очень активным функционером, назовем это так. На нем лежала очень важная часть этой работы – это связь с иностранцами. Он не боялся, у него было человек пять-шесть иностранных корреспондентов, у него были все их телефоны, и он передавал информацию о нарушениях прав человека совершенно беззастенчиво.
Владимир Тольц: Он говорил на иностранных языках?
Юлий Ким: Нет, не говорил, в этом смысле был абсолютно русскоязычный бывший зэк, очень активный и так далее. И он очень этим был увлечен. И конечно, через некоторое время, когда Брежнев стал закручивать гайки, он подвергся первому обыску - это было в начале 68 года. И это был явно предупреждающий обыск, длился он целые сутки, к тому времени в квартиру набилось много народу, потому что по тогдашним правилам всякий человек, пришедший со стороны во время обыска, должен быть задержан и сидеть на этом обыске до конца.
Владимир Тольц: А не помнишь, что послужило формальным моментом для прихода органов с обыском, по какому делу?
Юлий Ким: По какому делу его обыскивали, я сейчас не помню, и первый раз, и второй. Второй, наверное, по 24-му, в основе которого было дело «Хроники» и так далее. И там уже хватало выше головы претензий, потому что это был 1972 год, к тому времени был арестован Габай, с которым и со мной вместе были написаны очень резкие статьи и подписаны, и Габаю они вменялись в вину. Еще какие-то материалы, подписанные Петром, которые тоже считались криминальными материалами. И поэтому над ним висела туча. Конечно, они не хотели поднимать скандал с человеком, который с 14 лет ими посажен, сын такого командарма и так далее. Они понимали, что будет очень мощный резонанс. И тем не менее, они не выдержали и после смерти Сары Лазаревны они в январе пришли к нему...
Владимир Тольц: Замечательно рассказывает Юлий Ким. Так, что я даже боялся его перебивать. Хотя вчетверо сократил записанное для передачи.
Но Бог даст, в следующей передаче – продолжение его рассказа…
