Почему Наполеона обвиняют в военных преступлениях - по кодексу воинской чести того времени?
Мы говорили в прошлый раз о законах и обычаях войны наполоновских времен. И вы привели много примеров благородства с обеих сторон, рыцарского отношения к поверженному противнику, к пленным, к раненым. Вы считаете, что Наполеон в этом отношении был воспитан на античных образцах – во всяком случае, на той версии этих античных образцов, которую он усвоил из трагедий великого французского драматурга Корнеля. Все это звучит очень красиво, но ведь Наполеона обвиняют и в военных преступлениях, преступлениях по тогдашнему кодексу воинской чести. Ведь был же, по крайней мере, один случай расстрела пленных по приказу Наполеона?
- В Яффо, вы имеете в виду. Яффо – это практически часть современного Тель-Авива. Когда французы брали его штурмом, в Яффо был отряд вражеский, большинство воинов этого отряда было взято в плен при штурме предыдущего города. Их отпустили под честное слово, потому что держать их было негде, кормить нечем, все это практически в пустынной местности проходит, поэтому их отпустили. Но они опять взялись за оружие. По неписанным правилам – это, конечно, преступление, которое карается смертью. Это первое.
Второе: Наполеон, когда этих пленных брали, говорил: нужно довести штурм до конца, нам некуда брать пленных, мы не можем их конвоировать. Армия, которая двигалась в тот момент в Сирию, Сирией тогда называлась современная территория Израиля, они двигались по берегу моря к крепости Акко. Армия была очень маленькая, пленных они не могли конвоировать. Поэтому штурм должен был быть доведен до конца. Гарнизон может быть по неписанным правилам войны перебит. Его офицеры по собственной инициативе согласились на то, чтобы гарнизон сдался. Дальше был военный совет, потому что никто не знал, что делать. Там было, если я не ошибаюсь, около трех тысяч человек пленных, никто не знал, что с этим делать. Большинство генералов проголосовало за то, что их нужно расстрелять. Только один Наполеон никак не мог решиться, потому что он прекрасно понимал, что ответственность за это преступление будет на нем. Но другого выхода у него не было, он не мог их ни отконвоировать, не было солдат, чтобы конвоировать, не было чем кормить, поить. С другой стороны, он не мог отпустить, потому что он знал, что они возьмут в руки оружие. И он приказал их уничтожить.
Скажем так: другого выхода у него просто не было. Естественно, это очень жестокое решение, но это война. И в данном случае он должен был либо пожалеть своих солдат, либо пожалеть врагов. И он пожалел все-таки своих солдат, а не врагов. То есть это, конечно, случай очень исключительный, в Европе ничего подобного даже отдаленно не было.
- И еще один вопрос общего характера. Сегодня мы бы сняли битву из космоса или камерой, установленной на беспилотнике, и вся картина боя была бы у нас как на ладони. А тогда были совсем другие носители информации – приказы по войскам, реляции об исходе сражения и мемуары. Все это источники ненадежные и субъективные. Как вам как историку удается восстановить объективную картину, да еще и организовать историческую реконструкцию того же бородинского сражения? Вы уверены, что все было именно так, как вы это себе представляете?
- Уверенным ни в чем практически невозможно быть, когда имеешь дело с такими достаточно расплывчатыми вещами. Но на 90 процентов, я считаю, что я могу отразить истинные события. Потому что кроме мемуаров у нас имеется огромное количество рапортов, дневников, документов, написанных по горячим следам. Они тоже субъективные, но дело в том, что их нужно сравнивать. Мы не берем чей-то отдельный рапорт, мы не берем рапорт французского командира, который пишет, что он изрубил три русских каре, взял в плен немеренное количество людей, и буквально это все передаем. Или, наоборот, рапорт того командира, который был напротив, который говорит, что мы отразили кучу кавалерийских атак французов, перебили немеренно этой кавалерии и гордо ушли с поля боя.
Иногда действительно очень сложно сравнивать, настолько противоречивы рапорты. И здесь есть очень интересный момент: они не только говорят разное, скажем, француз говорит - мы потеряли сто человек, а перебили тысячу, а русский, который, напротив, говорит, что мы потеряли сто, а перебили тысячу – это еще ничего. Но дело в том, что они обращают внимание на какие-то эпизоды, которые для них выгодны, и забывают эпизоды, которые для них невыгодны. И когда сравниваешь два рапорта, получается, что читаешь о разных событиях.
Но, к счастью, у нас не только рапорт один французский, другой русский, у нас их много. Когда мы говорим про такую битву как Аустерлицкую, их сотни, документов, а кроме того - частных писем, дневников и так далее. И все это сравнивая, можно по часам проследить продвижение войск. Соответственно, когда мы восстановим порядок, в каком это двигалось, как развивалось, такую картинку, такой мультипликационный фильм продвижения войск, мы уже дальше легче вычисляем, что в этом рапорте правильно, что неправильно. Например, потери нужно брать всегда только по своим рапортам. То есть нельзя при оценке русских потерь ориентироваться на то, что написал французский командир. Это абсолютно безразлично, что он скажет. А вот что скажут те офицеры, которые находились в русских полках? В русской традиции было немножко преуменьшать потери, но все же они должны были своему начальству отчитаться достаточно точно. Поэтому можно ввести какую-то погрешность, но в общем они будут близки к истине.
А во Франции вообще потери боевые не скрывали, их даже немножечко преувеличивали часто. Потому что считалось, что потерять на поле боя людей – это признак храбрости. Вот если они разбежались на марше – это признак плохой организации войска. Поэтому, грубо говоря, полковник, если у него общие потери 250 человек, из которых он 180 потерял в бою, а 70 не дошли до боя, дезертировали, он напишет 250 убитых в бою. Потому что ему так лучше, потому что так полк лучше выглядит перед командованием, он героически дрался, понес кучу потерь в бою, захватил вражеские знамена и так далее.
Но, несмотря на традиции русской армии, несмотря на традиции французской армии, в общем все-таки рапорты о своих потерях точные, потому что их хоть как-то проверяют. И поэтому здесь особенно врать нельзя. Еще раз подчеркиваю: мы, конечно, имеем дело с огромным количеством достаточно субъективных документов, очень неточных подчас, но только сравнением, обработкой как можно большего количества этих документов постепенно у нас получается картина достаточно объективная, близкая к реальности.
Но нужно желать эту картину восстановить. Очень редко военные историки желают ее восстановить по-настоящему. Потому что военные историки в основном чаще пишут патриотические произведения, восхваляющие свою армию, свое государство. Есть объективные военные историки, которые стремятся просто найти истину. Как в моем случае: часто получается, что ты будешь не слишком хорошо принят ни той, ни другой стороной, потому что правда оказывается не такой блистательной для русских, не такой блистательной для французов. И когда действительно возникает объективная картина, она никогда не бывает супергероической, потому что супергероическое бывает только в голливудских фильмах, когда один человек типа Шварценеггера или Сталлоне повергает сотню, две сотни врагов. Это существует только в фантастических фильмах. В реальности, когда, грубо говоря, превосходство полуторное, это уже фактически для армии неприятеля битва решена, когда двукратное превосходство, там практически никто не дергается. То есть реальность оказывается не столь героической, но, тем не менее, она часто бывает очень героической. Потому что реальные события, реальный героизм, мне по крайней мере, дороже всех киношных и выдуманных.
Мы говорили в прошлый раз о законах и обычаях войны наполоновских времен. И вы привели много примеров благородства с обеих сторон, рыцарского отношения к поверженному противнику, к пленным, к раненым. Вы считаете, что Наполеон в этом отношении был воспитан на античных образцах – во всяком случае, на той версии этих античных образцов, которую он усвоил из трагедий великого французского драматурга Корнеля. Все это звучит очень красиво, но ведь Наполеона обвиняют и в военных преступлениях, преступлениях по тогдашнему кодексу воинской чести. Ведь был же, по крайней мере, один случай расстрела пленных по приказу Наполеона?
- В Яффо, вы имеете в виду. Яффо – это практически часть современного Тель-Авива. Когда французы брали его штурмом, в Яффо был отряд вражеский, большинство воинов этого отряда было взято в плен при штурме предыдущего города. Их отпустили под честное слово, потому что держать их было негде, кормить нечем, все это практически в пустынной местности проходит, поэтому их отпустили. Но они опять взялись за оружие. По неписанным правилам – это, конечно, преступление, которое карается смертью. Это первое.
Второе: Наполеон, когда этих пленных брали, говорил: нужно довести штурм до конца, нам некуда брать пленных, мы не можем их конвоировать. Армия, которая двигалась в тот момент в Сирию, Сирией тогда называлась современная территория Израиля, они двигались по берегу моря к крепости Акко. Армия была очень маленькая, пленных они не могли конвоировать. Поэтому штурм должен был быть доведен до конца. Гарнизон может быть по неписанным правилам войны перебит. Его офицеры по собственной инициативе согласились на то, чтобы гарнизон сдался. Дальше был военный совет, потому что никто не знал, что делать. Там было, если я не ошибаюсь, около трех тысяч человек пленных, никто не знал, что с этим делать. Большинство генералов проголосовало за то, что их нужно расстрелять. Только один Наполеон никак не мог решиться, потому что он прекрасно понимал, что ответственность за это преступление будет на нем. Но другого выхода у него не было, он не мог их ни отконвоировать, не было солдат, чтобы конвоировать, не было чем кормить, поить. С другой стороны, он не мог отпустить, потому что он знал, что они возьмут в руки оружие. И он приказал их уничтожить.
Скажем так: другого выхода у него просто не было. Естественно, это очень жестокое решение, но это война. И в данном случае он должен был либо пожалеть своих солдат, либо пожалеть врагов. И он пожалел все-таки своих солдат, а не врагов. То есть это, конечно, случай очень исключительный, в Европе ничего подобного даже отдаленно не было.
- И еще один вопрос общего характера. Сегодня мы бы сняли битву из космоса или камерой, установленной на беспилотнике, и вся картина боя была бы у нас как на ладони. А тогда были совсем другие носители информации – приказы по войскам, реляции об исходе сражения и мемуары. Все это источники ненадежные и субъективные. Как вам как историку удается восстановить объективную картину, да еще и организовать историческую реконструкцию того же бородинского сражения? Вы уверены, что все было именно так, как вы это себе представляете?
- Уверенным ни в чем практически невозможно быть, когда имеешь дело с такими достаточно расплывчатыми вещами. Но на 90 процентов, я считаю, что я могу отразить истинные события. Потому что кроме мемуаров у нас имеется огромное количество рапортов, дневников, документов, написанных по горячим следам. Они тоже субъективные, но дело в том, что их нужно сравнивать. Мы не берем чей-то отдельный рапорт, мы не берем рапорт французского командира, который пишет, что он изрубил три русских каре, взял в плен немеренное количество людей, и буквально это все передаем. Или, наоборот, рапорт того командира, который был напротив, который говорит, что мы отразили кучу кавалерийских атак французов, перебили немеренно этой кавалерии и гордо ушли с поля боя.
Иногда действительно очень сложно сравнивать, настолько противоречивы рапорты. И здесь есть очень интересный момент: они не только говорят разное, скажем, француз говорит - мы потеряли сто человек, а перебили тысячу, а русский, который, напротив, говорит, что мы потеряли сто, а перебили тысячу – это еще ничего. Но дело в том, что они обращают внимание на какие-то эпизоды, которые для них выгодны, и забывают эпизоды, которые для них невыгодны. И когда сравниваешь два рапорта, получается, что читаешь о разных событиях.
Но, к счастью, у нас не только рапорт один французский, другой русский, у нас их много. Когда мы говорим про такую битву как Аустерлицкую, их сотни, документов, а кроме того - частных писем, дневников и так далее. И все это сравнивая, можно по часам проследить продвижение войск. Соответственно, когда мы восстановим порядок, в каком это двигалось, как развивалось, такую картинку, такой мультипликационный фильм продвижения войск, мы уже дальше легче вычисляем, что в этом рапорте правильно, что неправильно. Например, потери нужно брать всегда только по своим рапортам. То есть нельзя при оценке русских потерь ориентироваться на то, что написал французский командир. Это абсолютно безразлично, что он скажет. А вот что скажут те офицеры, которые находились в русских полках? В русской традиции было немножко преуменьшать потери, но все же они должны были своему начальству отчитаться достаточно точно. Поэтому можно ввести какую-то погрешность, но в общем они будут близки к истине.
А во Франции вообще потери боевые не скрывали, их даже немножечко преувеличивали часто. Потому что считалось, что потерять на поле боя людей – это признак храбрости. Вот если они разбежались на марше – это признак плохой организации войска. Поэтому, грубо говоря, полковник, если у него общие потери 250 человек, из которых он 180 потерял в бою, а 70 не дошли до боя, дезертировали, он напишет 250 убитых в бою. Потому что ему так лучше, потому что так полк лучше выглядит перед командованием, он героически дрался, понес кучу потерь в бою, захватил вражеские знамена и так далее.
Но, несмотря на традиции русской армии, несмотря на традиции французской армии, в общем все-таки рапорты о своих потерях точные, потому что их хоть как-то проверяют. И поэтому здесь особенно врать нельзя. Еще раз подчеркиваю: мы, конечно, имеем дело с огромным количеством достаточно субъективных документов, очень неточных подчас, но только сравнением, обработкой как можно большего количества этих документов постепенно у нас получается картина достаточно объективная, близкая к реальности.
Но нужно желать эту картину восстановить. Очень редко военные историки желают ее восстановить по-настоящему. Потому что военные историки в основном чаще пишут патриотические произведения, восхваляющие свою армию, свое государство. Есть объективные военные историки, которые стремятся просто найти истину. Как в моем случае: часто получается, что ты будешь не слишком хорошо принят ни той, ни другой стороной, потому что правда оказывается не такой блистательной для русских, не такой блистательной для французов. И когда действительно возникает объективная картина, она никогда не бывает супергероической, потому что супергероическое бывает только в голливудских фильмах, когда один человек типа Шварценеггера или Сталлоне повергает сотню, две сотни врагов. Это существует только в фантастических фильмах. В реальности, когда, грубо говоря, превосходство полуторное, это уже фактически для армии неприятеля битва решена, когда двукратное превосходство, там практически никто не дергается. То есть реальность оказывается не столь героической, но, тем не менее, она часто бывает очень героической. Потому что реальные события, реальный героизм, мне по крайней мере, дороже всех киношных и выдуманных.
