Владимир Тольц: 50 лет назад. Москва. Декабрь 62-го.
Никита Хрущев (фонограмма): Я не понимаю, товарищи, вот вы говорите скульптура, Неизвестный... Вы извините, я с ними беседовал, когда я насмотрелся на это, я спросил: слушайте, товарищи, господа, вы настоящие мужчины? Потому что не педерасты, извините?
Владимир Тольц: Эту гневную гомофобскую речь и расистскую даже речь Никита Хрущев произнес после посещения 1 декабря 1962 года выставки в Манеже.
Никита Хрущев (фонограмма): Я в 29 лет занимал положение, когда я чувствовал ответственность за страну, за нашу партию. А вы, вам 29 лет, вы все чувствуете, что вы ходите в панталонах коротких? Нет, вы уже в штанах и поэтому отвечайте! Не хотите, получите паспорт — уходите! Мы в тюрьму вас не посылаем. Пожалуйста, вам нравится Запад? Пожалуйста! Это педерастия! Почему педерастам 10 лет, а этим орден должен быть? Почему? Давайте посмотрим — вызывает это какое-то чувство? Хочется плюнуть - вот эти чувства вызывает!
Мы оцениваем, положение у нас хорошее, но много и мусора. Надо чистить. Мы не можем мимо пройти, знаете, как наблюдатели, как на берегу стоит человек и смотрит: плывет и хорошее, и дерьмо плывет. И он совершенно одинаково относится - это же течение. Вы скажете: каждый играет в свой музыкальный инструмент. Это и будет оркестр? Это какофония, это дом сумасшедших будет! Это джаз будет, джаз. Я не хочу обидеть негров, но, по-моему, эта музыка негритянская. Кто же полетит на это жаренное, которое вы хотите показать? Кто? Мухи, которые на падаль бросаются. Они огромные, жирные, вот и полетели. Тот, кто хочет услаждать наших врагов, тот может браться за это оружие…
Владимир Тольц: На следующий день после этого столкновения высшего партийного начальства с «прекрасным» газета «Правда» сообщила:
Вчера, 1 декабря, руководители партии и правительства посетили Выставку произведений московских художников, устроенную в Центральном выставочном зале и посвященную 30-летию Московского отделения Союза художников. [...]
На вопрос руководителей Московской организации художников, как оценивается выставка в целом, тов. Н.С.Хрущев ответил:
"Как и на всякой выставке, здесь представлены и хорошие, и средние, и слабые работы. Устроители выставки в ряде случаев, видимо, пошли на поводу у тех, кто защищает слабые и неприемлемые произведения, проявили либерализм. А такая политика не может привести к дальнейшему подъему советского искусства социалистического реализма. Художники и скульпторы горячо поблагодарили товарища Н.С.Хрущева. [...]
Владимир Тольц: Далее газета, используя общепринятую тогда в партийных изданиях лексику, постаралась описать высказанный в непечатных выражениях гнев Хрущева по поводу увиденного. И внимательные, но далекие от столичных реалий читатели смогли понять, что в Манеже кроме казенно-юбилейной выставки была еще какая-то:
В тот же день руководители партии и правительства осмотрели работы некоторых так называемых абстракционистов. Нельзя без чувства недоумения и возмущения смотреть мазню на холстах, лишенную смысла, содержания и формы. Эти патологические выверты представляют собой жалкое подражание растленному формалистическому искусству буржуазного Запада.
Н.С.Хрущев попросил авторов представленных картин и скульптур объяснить, что они изображают в своих работах, какую мысль они хотят донести до зрителя. В ответ был слышен лишь невнятный разговор, свидетельствующий о духовном убожестве авторов этих произведений.
Владимир Тольц: За минувшие 6 десятилетий о скандале в Манеже и его последствиях написаны десятки воспоминаний, несколько толковых исследований и сотни статей. Это событие, как и словосочетание «Манеж 1962-го», стало знаковым не только для хроники советской культурной жизни, но и вехой в политической истории СССР. При этом, несмотря на значительные документальные публикации последних 20 лет, куда менее, впрочем, известные широкой публике, нежели воспоминания героев манежного скандала, политический аспект манежного конфликта и его предпосылки до сих пор остаются многим непонятными. Именно поэтому юбилейную передачу, посвященную 60-летию столкновения власти и культуры в Манеже, я хочу построить прежде всего на малоизвестных документах власти и посвятить ее прежде всего скрытой механике конфликта
Несколько слов о предыстории, поясняющих, как на парадной выставке, посвященной 30-летию Московского отделения Союза художников (МОСХ), появились работы, которые «первое лицо», глава компартии готов был объявить антисоветскими. Несомненно, многоеопределилисобытия, случившиеся за неделю до «кровоизлияния в МОСХ», как московские острословы окрестили хрущевский визит в Манеж и последовавшие за этим события. (Кстати, именно так - «Кровоизлияние в МОСХ, или Хрущев в Манеже» - озаглавлена одна из лучших работ об этом – книга искусствоведа Юрия Герчука, которую я , наряду с малоизвестными партийными документами, использую в этой передаче, а сам Юрий Яковлевич является гостем нашей сегодняшней программы).
Так вот, 26 ноября в Доме учителя на Большой Коммунистической, переименованной ныне в улицу Александра Солженицына, открылась очередная отчетная выставка «Экспериментальной студии живописи и графики» Элия Белютина. В этой существовавшей под эгидой горкома художников книги и графики студии художники-прикладники совершенствовались в «большом» искусстве. «Однако, - пишет в своей монографии Юрий Герчук, - то, чему в ней учил Белютин, совершенно не отвечало нормам советской художественной школы. Это был своего рода экспрессионизм». Важно отметить также, что в выставке кроме студийцев приняли участие член Союза художников скульптор Эрнст Неизвестный, и еще трое живописцев — Владимир Янкилевский, Юло Соостер и Юрий Соболев. На следующий день после открытия выставки, на которое, по словам Янкилевского , «пришла вся интеллигенция, научная и художественная, все журналисты Москвы», на Большой Коммунистической появились иностранные корреспонденты и телевидение. Опыт подсказывает, что их появление не могло быть бесконтрольным со стороны «компетентных органов», а телесъемка и интервью, не могла быть несанкционированной ими. Но кто, как и почему дал отмашку? (Как пишет Герчук, уже в Манеже секретарь ЦК комсомола Сергей Павлов допытывался у Белютина: «Зачем вы созвали пресс-конференцию?».) Последующие сообщения и репортажи в западных масс-медиа (вроде скандального по советским меркам «Абстрактное искусство на Коммунистической улице!») сыграли, на мой взгляд, ключевую роль в спешно созданном сценарии партийного погрома художников в Манеже.
Из книги Юрия Герчука «Кровоизлияние в МОСХ или Хрущев в Манеже»:
30 ноября, накануне прихода Хрущева с его свитой в Манеж, Белютину позвонил заведующий отделом культуры ЦК партии Д [митрий]А[лексеевич] Поликарпов и распорядился перенести туда же уже разобранную к этому времени выставку. Белютин отнекивался, говорил, что картины розданы авторам, собрать их за несколько часов нельзя, нужны также рамы, лак, иначе не будет смотреться… Все это отметалось. Машину, рабочих, необходимую техническую помощь обеспечит ЦК.
Белютин колебался: было неясно, что ему принесет такая неожиданная выставка. Он пересказывает телефонный разговор с Э[рнстом] Неизвестным, также приглашенным привезти свои работы и несколько этим напуганным: «Да поймите же, у меня ребенок!»
«Это либо провокация, либо признание, — отвечает Белютин. — В последнее верить трудно, но отказаться невозможно. Поэтому, на мой взгляд, следует взять работы более спокойные». Слегка «отретушированную» по ее составу выставку собрали к вечеру.
Владимир Тольц: Ну, вариант «признания», по-моему, и обсуждать не стоит. В нем даже сам Белютин сомневался. «Провокация», на мой вкус, звучит слишком пристрастно и оценочно. Как историк скажу, заведующему отделом культуры ЦК КПСС в ту пору и в голову не могло придти «провоцировать» какого-то руководителя художественного кружка (да хоть и студии!). Распорядился и все! И Белютин-то, помучившись неопределенностью для него последствий совершаемого, выполнил-таки распоряжение начальства! Другое дело, было ли это самостоятельным решением Поликарпова (в чем я весьма сомневаюсь) или все согласовано было с Леонидом Ильичевым - секретарем ЦК КПСС, являвшимся одновременно председателем Идеологической комиссии?(Не могу не вспомнить при упоминании его имени соответствующего места из мемуаров коллеги Ильичева по «идеологической борьбе», низвергнутого с партийного Олимпа Дмитрия Шепилова):
За время войны и после ее окончания Сатюков, Кружков, Ильичев занимались скупкой картин и других ценностей. Они и им подобные превратили свои квартиры в маленькие Лувры и сделались миллионерами. Однажды академик П.Ф.Юдин , бывший некогда послом в Китае рассказывал мне, как Ильичев, показывая ему свои картины и другие сокровища, говорил: „Имей в виду, Павел Федорович, что картины — это при любых условиях капитал. Деньги могут обесцениться. И вообще мало ли что может случиться. А картины не обесценятся…“ Именно поэтому, а не из любви к живописи, в которой ничего не смыслили, все они занялись коллекционированием картин и других ценностей.
Владимир Тольц: (Надобно пояснить: Сатюков был в 1962 главным редактором «Правды», ранее удостоенным Ленинской премии за верноподданническое описание поездки Хрущева в Америку в 1959. А бывший заведующий Агитпропом ЦК Кружков – Директором Института истории искусств, о котором мы еще вспомним сегодня).
Итак, возвращаясь к интересующей меня теме: кто (лично) сверху организовал манежный погром 1962 года. Кто и как им руководил? Этот вопрос я адресую Юрию Яковлевичу Герчуку.
Юрий Герчук: Вы знаете, я думаю, что это сейчас трудно установить, потому что те документы, которые известны, которые были опубликованы, ответа прямого на это не дают, мы можем только догадываться. Известно, что в числе обиженных и желавших реабилитации был Серов <В.А.Серов – президент Академии художеств СССР, первый секретарь СХ РСФСР – В.Т.>, очень тогда активный противник новых явлений в искусстве. Он участвовал в этом погроме и достаточно тенденциозно говорил, с Хрущевым. Это один источник. Было письмо в ЦК от художников, которое довольно провокационное, с выяснением того, сохраняются ли еще ленинские слова об искусстве или их нужно отменить, как будто бы стараются отменить или игнорировать левые художники. Оно, вероятно, сыграло свою роль. В основном речь идет о живописцах. Живописная секция была тогда наиболее враждебной новому и наиболее активной, и у них шли главные разговоры о выставке.
Владимир Тольц: Юрий Яковлевич, в своей книге вы рассказали об открывшейся в тот же день, что и выставка на Большой Коммунистической трехдневной конференции в руководимом бывшим соратником Ильичева и Поликарпова по ЦК Кружковым Институте истории искусств, посвященной проблеме «традиции и новаторства». Как по-вашему, случайно ли это совпадение дат открытия? И сразу второй вопрос: вы были участником этой конференции. Не поделитесь ли личными воспоминаниями и впечатлениями о ней?
Юрий Герчук: Я действительно на этой конференции присутствовал. Первое заседание было пленарное. Участвовали главным образом искусствоведы московские. Основных докладов было два: о новаторстве говорила Нина Александровна Дмитриева, был специальный доклад ее, защищавший новейшие тенденции в искусстве, достаточно скромный в ту пору, но все-таки менявший атмосферу художественную. О традициях говорил Юрий Дмитриевич Колпинский, у которого я, между прочим, учился в университете, университетский преподаватель, доцент в то время, тоже человек среднего поколения. Очень хороший специалист, я у него многому научился. Но в это время человек, видимо как-то опасавшийся неприятностей со стороны начальства. Поэтому он выступал от имени Академии художеств и защищал официальную точку зрения на традиции.
Там уже были некоторые скандалы во время этого заседания. Обвиняли Хрущева. В частности, выступал Копелев очень активно и непосредственно против Серова. Следующие два дня заседали секции, я лично был на секции изобразительного искусства, слушал там выступления. И там было интересное, достаточно смелое выступление Германа Александровича Недошивина, тоже университетского преподавателя, которого я тоже слушал лекции. Он человек достаточно сложный и вообще-то добивавшийся того, чтобы примирить партийные распоряжения и партийные требования с культурным искусствоведением. У него это не очень, по-моему, получалось, несмотря на то, что он был человек талантливый, просто это была достаточно трудная задача. Там он выступал смело и выступал против такого искусства сталинского времени, конца особенно сталинского времени, выступал решительно. Оппонентом у него был художник Кацман, в прошлом один из руководителей АХНа и наиболее активный наряду с Серовым противник всяких новаций, то и дело писавший всякого рода записки по этому поводу начальству.
Владимир Тольц: С высоты вашего сегодняшнего знания, как вам кажется, это совпадение дат открытия, с одной стороны, выставки на Большой Коммунистической, с другой — это конференции в Институте истории искусств, оно случайно?
Юрий Герчук: Я думаю, что скорее всего случайное. Во-первых, конференция была очень большая, и она требовала большой подготовительной работы. То есть она была намечена на это время, конечно, заранее, этот день не был выбран накануне — это точно. А что касается выставки милютинской, вряд ли она учитывала конференцию, которая предстояла. Это, кстати говоря, была всего лишь рабочая выставка руководимых им групп московских художников, официальная, между прочим. Что касается абстракционизма, на самом деле абстракционистской не было. Слово тогда употреблялось скорее как ругательное, очень расширительно. Выставка была по тем временам авангардистской, но совершенно не абстракционистской.
Думаю, что совпадение было случайным.
Владимир Тольц: Юрий Яковлевич, в черновых записях протоколов президиума ЦК КПСС от 29 ноября 1962 есть указание на то, что еще более чем за неделю до открытия выставки на Большой Коммунистической, 20 ноября, «группа художников» обратилась к начальству с неким письмом, которое послужило поводом для резких высказываний и решений Хрущева на этом заседании.
Товарищ Хрущев Н.С. остро высказывается по поводу недопустимости проникновения формализма в живописи и крупных ошибок в освещении живописи в «Неделе» и в газете «Известия».
Резко говорит по адресу т. Аджубея.
«Похвала» (т.Суслову).
Проверить приложение, «Неделю», разобраться с выставками.
Кассировать выборы, отобрать помещение, вызвать, арестовать, если надо.<…>
М.б. кое-кого выслать.<…>
Владимир Тольц: Прежде чем задать вопрос, поясню слушателям, что Алексей Аджубей – зять Хрущева, редактор «Известий», приложением к которым выходила газета «Неделя», которая также упоминалась на этом заседании президиума. Так вот, не является ли это письмо художников с Масловки инициативным документом погрома в Манеже? И попутно: за что же, хочу узнать у вас, досталось Аджубею? И насколько его позиция была характерна и показательна для настроений тогдашнего идеологического и пропагандистского начальства?
Юрий Герчук: Аджубей — главный редактор «Известий», он отвечал за деятельность «Известий», в которых, между прочим, была на общем фоне относительно независимая, частично, в очень малой степени, но все-таки независимая позиция в некоторых вопросах. Была все-таки любимая газета интеллигенции, в отличие от «Правды» - первая официальная газета, а «Известия» была вторая официальная газета. Аджубей именно по своему родству с Хрущевым мог себе кое-что позволять, к нему с большей осторожностью относились другие газеты. В «Неделе» была напечатана статья Андрея Дмитриевича Гончарова, известного художника, крупного, ученика Фаворского и одного из его ближайших последователей, профессора полиграфического института. Статья благожелательная к молодым художникам и к их поискам, не более того. И в каком-то документе, из ставших известных Хрущеву, была упомянута эта статья, которая вызвала некоторую реакцию отрицательную у противников нового в искусстве.
Владимир Тольц: Я ведь не случайно спросил про Аджубея. Мне бы хотелось показать нашим слушателям, что первая половина 1960-х была в СССР отнюдь не монохромна в идеологическом отношении. А 1962 особенно. Тут и недавний ХХII съезд партии, на котором не только пообещали построить коммунизм к 1980 году, но и выдали новую порцию казенного антисталинизма, породившую вольности в разных сферах идеологической и культурной жизни. Кроме того публикация «Одного дня Ивана Денисовича» - Солженицын изменил взгляд на жизнь в просвещенном читающем обществе, я думаю, не меньше, чем антисталинские речи на ХХII съезде… И еще только один только, но показательный, по-моему, пример: именно в 1962 два чекиста, работающих в кино – Эрмлер и Владимиров - начинают по инициативе КГБ (что очень интересно) работу над фильмом, центральная роль в котором отведена монархисту Виталию Васильевичу Шульгину. Фильм вышел в ограниченный прокат в 1965 под названием «Перед судом истории» и вскоре попал «на полку». В 1965, в связи с делом Синявского и Даниэля, многое уже было запрещено. Но в 1962 (это важно понять молодым нашим слушателям) еще другая атмосфера. И кстати, с Шульгиным на конспиративных квартирах органов тайно, но благожелательно встречается курирующий фильм будущий глава 5 управления КГБ Филипп Бобков, желающий узнать правду о государе императоре из первых рук.) Тогда многие надзиратели культуры и идеологи были настроены куда более либерально, чем, скажем, в 1967, когда к юбилею октябрьского переворота культурная сфера была основательно зачищена. И уж тем более, чем в 1968, когда танками раздавили мечтания, не только чешские, о «социализме с человеческим лицом»…
Так вот, на этой исторической дистанции манежный погром, как мне представляется, был первым предостерегающим ударом идеологического хлыста. А вы как думаете и что по этому поводу, Юрий Яковлевич?
Юрий Герчук: Во-первых, не первым ударом. Первым ударом, наверное, было дело Пастернака, которое было раньше и которое было тоже достаточно показательным. Был близкий в это время суд над Бродским в Ленинграде. Казалось бы, частное, маленькое явление, но тем не менее, запись его потом ходила по рукам. Атмосфера, конечно, менялась. Но то, что вы говорите о второй половине 60-х годов, это ведь время уже было послехрущевское, и тогда менялось отношение ко многому, что Хрущев с собой принес и плохого, и хорошего тоже. И та волна взаимной вражды, которая шла от Манежа, как-то должна была перестроиться. Как ни странно, при Брежневе в искусство было много такого вложено, чего при Хрущеве было еще нельзя. Вообще, конечно, время Хрущева было временем борьбы, в искусстве, в частности. Было несколько течений в искусстве, основное было официальное течение, идущее от сталинских времен, и разного рода попытки преодолеть эту тенденцию. Причем, вот еще что: понимаете, борьба в значительной части в хрущевские времена шла в открытом пространстве, то есть была публичной, на выставках, на молодежных выставках московских, в частности, где выставлялись и те, и эти, и обсуждения которых, открытые вобсуждения, общедоступные были достаточно острыми. А после Манежа очень многое ушло в подполье. Собственно, тот андеграунд, который образовался в советском искусстве в 60-е годы, он начал образовываться после Манежа, потому что до Манежа многое было открытым. Почти все авангардисты известные с тех пор выставлялись на молодежных выставках конца 50-х — начала 60-х годов, можно просто проследить по каталогам — я это делал.
Владимир Тольц: Историк искусств Юрий Яковлевич Герчук в выпуске «Разница во времени», посвященном 50-летию манежного погрома искусств конца 1962 года.
***
Искусствовед и историк искусств Юрий Яковлевич Герчук, беседой с которым я завершил первую часть нашей сегодняшней передачи в своей, вышедшей в 2008 году книге «Кровоизлияние в МОСХ или Хрущев в Манеже» посетовал:
Сохранилось немало документов, рисующих по свежим следам и это событие, и те, что ему предшествовали, и те, что следовали за ним. Правда, наиболее достоверный и важный документ — стенограмма самого разговора на выставке (а она велась, о чем свидетельствуют воспоминания Белютина и <…> стенограмма заседания правления МОСХ) — в доступных ныне архивах не обнаружен. По-видимому, он хранится в «Президентском архиве, доступ к которому пока ограничен.
Владимир Тольц: Этот обширный, на 26 страницах документ действительно хранится в Архиве Президента Российской Федерации. И сегодня у меня есть счастливая возможность познакомить вас с некоторыми его фрагментами.
Ну, вот, к примеру, высказывания Хрущева еще на первом этаже Манежа, на юбилейной выставке МОСХа. Первый секретарь ЦК КПСС у картины Роберта Фалька.
«Стенограмма присутствия Н.С. Хрущева на выставке художников-авангардистов в Манеже» (АП РФ. Ф. 52. Оп. 1. Д. 329. Л. 85—111):
— Вот я хотел бы спросить, женаты они или не женаты; а если женаты, то хотел бы спросить, с женой они живут или нет? Это — извращение, это ненормально.
Во всяком случае, я, Председатель Совета Министров, ни копейки не дал бы, а кто будет брать деньги на этот хлам, того будем наказывать, а печать не поддержит.
Между прочим, группа художников написала мне письмо, и я очень бурно реагировал. А когда посмотрел на факты, на которые ссылаются, я их не поддерживаю. Сказали, что вот в «Неделе» были, мол, снимки; я видел эти снимки — ничего «страшного» там нет. Так что у меня свое мнение есть, своего горючего достаточно, и мне подбавлять не стоит.
Я бы, например, сказал тем людям, которые увлекаются всякого рода мазней, не рисуют, не создают картины, а буквально мажут их: вы, господа, говорите, что мы, видимо, не доросли до понимания вашего искусства. Нет, мы, наш народ понимаем, что хорошо, а что плохо. И если эти, с позволения сказать «художники», которые не хотят трудиться для народа и вместе с народом, выразят желание поехать за границу к своим идейным собратьям, то пусть они попросят разрешения на выезд, в тот же день получат паспорта и пусть там развернут, дать им свободу в «свободных» государствах, и пусть они там хоть на головах ходят. Но у нас покамест такое «творчество» считается неприличным, у нас милиционер задержит.
Владимир Тольц: Для справки: к тому времени, как Хрущев предлагал одному из основателей художественного объединения «Бубновый валет» Роберту Рафаиловичу Фальку и ему подобным эмигрировать, Фальк уже почти 6 лет как был мертв. А за границей он прожил 9 лет и, надо же, вернулся в СССР добровольно в приснопамятном 1937-м. И еще,-это к постоянно повторяемому хрущевскому рефрену о сексуальной ориентации художников: Фальк был женат аж 4 раза! Ну, а о письме художников с Масловки мы уже говорили…
Надо отметить, что прогулка по МОСХовской выставке постоянно порождала у Хрущева рассуждения о других видах искусств. Сегодня все эти реплики представляются нам дремучими, карикатурными и комичными. Но тогда они звучали прямой угрозой. И не только художникам.
Из «Стенограммы…»: О джазовой музыке. Иные джазы исполняют такое, что нормальному человеку невозможно слушать. И это называется музыкой.
Я в кармане ношу радиоприемник японский, иногда слушаю его — слушаю музыку. И вот вдруг услышишь джаз, это меня подхватывает так, как когда бывают колики в животе. Что это за музыка? Я сначала думал, что это радиопомехи. Нет, говорят, это музыка.
Я удивлен Шостаковичем. Нам приятно и неприятно сделалось, когда он нас пригласил на завершающий концерт и угостил этим трио, этим содомом; это не совсем приятно слушать. Может быть, я проявил либерализм — я лениво высказался, потому что они же смотрят. (Веселое оживление.) Потом это разделали, что все были в восхищении. А чего восхищаться? Ведь эти танцы — неприличные танцы. Они говорят, что это новое. Это же не новое, это от негров. Вы посмотрите негритянские танцы и американские — это же вертят определенным местом. И это, говорят, танцы, Какой же это танец? Черт знает что! Была такая женщина Коган — замечательная женщина, так вот она однажды выразилась так, когда посмотрела эти танцы: 20 лет замужем и не знала, что это фокстрот. (Веселое оживление.) Я прошу извинить меня, женщины, за эти слова.
Когда приезжали американцы, я им говорил: это вам негры дали. Возьмите наших кубинских друзей, их танцы — это тоже от негров. Но тут говорят: это новое. Фу ты, черт! Это неприлично. Возьмите русский танец — я не знаю, может быть, я руссак и мне это нравится, но возьмите узбекские танцы, туркменские, таджикские, грузинские. Это — танцы...
Они говорят, что это не свобода. Но если там дадут напечатать коммунисту, так душат художников. Есть, конечно, и такие художники коммунисты, как Пикассо. Но у меня тут союз с Иденом. Когда я был в Англии, Иден меня спросил: как Вы относитесь к этой скульптуре (мы там были на одной выставке)?
— Не понимаю.
— Я тоже не понимаю.
— А как к Пикассо?
— Тоже не понимаю.
Тогда, говорит, правильно.
Владимир Тольц: Составительница стенограммы осмотра Хрущевым Манежа некая Н.Гаврилова сделала в этом месте помету «Веселое оживление». Надо сказать, хрущевская свита, если верить воспоминаниям участников выставки, дружно начинала вторить Хозяину – то возмущенно бубнить «пидарасы», то выражать «праведный гнев», то издеваться над художниками, тупо повторяя отдельные хрущевские фразы.
Помимо повторяемого гомофобского рефрена Никита Сергеевич постоянно возвращался к мотиву экономии народных денег, бесхозяйственно расходуемых на непонятное ему (и, следовательно, «народу») авангардное искусство.
Из «Стенограммы…»: Ни копейки государственных средств не дадим. Тут уж я, как Председатель Совета Министров, беру всю беду на себя. Поощрять действительное искусство. А это — искусство, когда картину пишет осел, когда его муха начнет кусать, и чем больше она его кусает, тем он создает «сложнее произведение».
Но некоторые, видимо, стали стыдиться, что мы действительно, может быть, не доросли? Пошли к чертовой матери! Не доросли, что делать! Пусть судит нас история, а покамест нас история выдвинула, поэтому мы будем творить то, что полезно для нашего народа и для развития искусства.
Вот он накрутил...
Владимир Тольц: Ну, и опять свое, любимое:
Из «Стенограммы…»: Сколько есть еще педерастов; так это же отклонение от нормы. Так вот это — педерасты в искусстве.
Не сушите «таланты»; мы готовы дать им разрешение на выезд из нашего государства. Зачем глушить, если это талант? Пусть история оценит.
Владимир Тольц: А вот Хрущев у картины Павла Никонова «Геологи», позднее вошедшей, кажется, во все хрестоматии по истории советского искусства. А Павел Федорович ныне – народный художник России, действительный член Российской Академии художеств, лауреат и прочее… Ну, а тогда:
Из «Стенограммы…»: — Вот кто заплатил? Вот тот и пусть платит свои деньги, а я не буду платить; государственных денег мы платить не будем. Пусть пишут и пусть продают, но не за счет государства.
Голос: Эта картина не куплена.
— Интересно, кто заказывал, потому что тот, кто заказывал, пусть он и заплатит; пусть он добросовестно выполнит обязательства. Пусть он себе повесит на шею.
Картина должна вдохновлять человека, она должна его возвышать, вдохновлять на подвиг ратный, трудовой. А это что? Вот тянет осел осла, тянется как во времена старые обреченный на казнь.
Владимир Тольц: Спрашиваю сегодня своего друга, одного из участников той знаменитой выставки, замечательного художника Бориса Жутовского: что Никонов-то ему не понравился? – Реализм, суровый стиль, непростые будни строительства коммунизма – что ему не так?
Борис Жутковский: Вовка, ты меня удивляешь! Разговор за власть, а отнюдь не за то, кто что делает.
Владимир Тольц: Я-то спрашиваю про мотивацию, и про то, как они это обставляли…
Борис Жутковский: Обставляли они, вот что делали: плохой геолог, в грязной одежде... Наши геологи — что вы!. А тут стоит какой-то ободранный малый с лошаденкой. Под всем под этим лежало на всех уровнях борьба за власть, за жирный кусок хлеба с маслом и с икрой. И все, больше ничего!..
Владимир Тольц: А вот Хрущев поднялся на второй этаж, где выставлены картины с Большой Коммунистический. Перед входом в зал Гаврилова фиксирует слова вождя, адресованные экспонируемых там работ:
Из «Стенограммы…»: Обращаясь к молодым художникам, ожидавшим Н. С. Хрущева у входа, он говорит:
— Ну, идите, показывайте мне свою мазню, так мне представили ваше искусство. Я тоже так думаю по тому, что я видел.
— Господа, кто это делал?! Это — веяние искусства? Что это? Распущенность! Вы нас, стариков, считаете, что мы не понимаем. А мы считаем, что зря деньги народные тратили, учили вас. Портите материал и не платите народу за то, что он вас поил, кормил и учил. Ну что это? Вот с этим мы пойдем в коммунизм? Это наше знамя? Это вдохновляющее произведение, которое призывает людей к борьбе?! Ну что это?! А это что?! Да это наркотическая девушка, загубленная жизнью! Вот она, мазня!
Слушайте, вы педерасты или нормальные люди!? Это — педерасты в живописи! Что вы на самом деле! Копейки мы вам не дадим! Вот все, кто хочет, пусть напишут список, дайте в правительство, что вы желаете выехать в свободный мир, — вы завтра получите паспорта и на дорогу! Да, да, уезжайте! Там вам предоставят широкое поле деятельности, там вас поймут. А мы вас не понимаем и поддерживать не будем. Мы считаем это антисоветчиной, это аморальные вещи, которые не светят и не мобилизуют людей. А что вы даете?!
Владимир Тольц: А вот Хрущев и до работ Жутовского добрался:
Из «Стенограммы…»: Кто автор этой мазни? Объясните. Мы же люди, вы хотите, чтобы мы вас поддержали. Ну что это?!
Если бы они в другой хоть форме были, так горшки можно было накрыть, а эти и для горшков не годятся. Что это? (одна из картин Жутовского). Давайте его сюда!
Вот какой красивый; если бы она на вас была похожа, я бы сказал — художник стоящий. Это же юродство. Зачем вы это пишете, для чего вы это делаете?!
Жутовский: Этот портрет моего брата.
- Штаны с вас спустить надо. Какой это брат? И вам не стыдно? Это юродство, а он говорит — это брат. Вы нормальный физически человек? Вы педераст или нормальный человек? Это — педерасты в живописи.
А. Н. ШЕЛЕПИН [глава КГБ]. 2600 человек таких типов, из них большинство не работает.
- Вы дайте нам списки, мы вам дадим на дорогу за границу, бесплатно довезем и скажем счастливого пути. Может быть, станете когда-нибудь полезными, пройдете школу капитализма, и вот тогда вы узнаете, что такое жизнь и что такое кусок хлеба, как за него надо бороться и мобилизовывать людей.
Владимир Тольц: И еще Жутовскому:
Из «Стенограммы…»:
— За счет чего вы живете?
- В основном графика, плакаты. Но ни одного полотна не было продано, никто на этом деле не зарабатывал ни одного рубля.
Н. С. ХРУЩЕВ. Вы обкрадываете общество. Человек, который не ворует, но не трудится с пользой для общества, а питается его благами — вор. Вы тоже вор, потому что вы своим трудом полезного вклада в общее дело не делаете, а из общего котла вы берете, и это все — паразитизм. Это не вор, которого поймали. Я сколько раз выступал и говорил: нам надо уточнить наше законодательство. Нам надо так общественность организовать, чтобы она осуждала, если он живет в среде, так она должна видеть, что вы не работаете, вы пользы никакой не вкладываете, а живете — за счет чего? Вы живете в квартире: люди сделали цемент, люди сделали стекло, сделали квартиру. Какое вы имеете право жить в этой квартире, если вы ничего не делаете для общества?!
Владимир Тольц: Борис Жутовский вспоминает.
Борис Жутовский: Я вышел покурить после того, как получил от Никиты в зубы, а Никита в другом зале, там, где Володя был, Юрка Соболев. И вдруг из этого зала выходит Серов, президент Академии художств и Преображенский от Союза художников. Они выходят вдвоем, в двух метрах от меня. Они посмотрели на меня, как на пустое место, хотя я только что получил четырежды от Никиты по соплям, то есть я наверняка им узнаваем. Они друг друга обняли: как же мы хорошо это сделали! Как же умно мы это сделали! Как я тебя поздравляю!..
Владимир Тольц: Ну, а дальше пошло- поехало…
Из «Стенограммы…»: А это что?! Это картина?! Вот это «новое» в живописи! Мы имеем право послать вас на лесоразработки и чтобы вы там лес рубили и отработали затраты, которые государство затратило на вас, и это будет справедливо. Отработать должны народу.
Голос: Мы работали.
— Мало работали. А сколько учились? 20 лет учили, 20 лет народ тратил деньги.
Вы можете иностранцам не только эти картины продавать, но и ваши души, это ваше дело.
Это что?! Вы хотите убедить, что это отец ваш?!
Черт вас возьми, сколько вы учились, сколько вы народного хлеба съели. Я бывший шахтер, и чтобы я допустил, чтобы мои братья, которые уголь добывают, чтобы они кормили вас?! — езжайте за границу. Но сначала отработайте!
И это тоже ваше?! Фу ты, черт! А еще законодательствовать хотят. Всякое г… понарисовали; ослиное искусство.
Владимир Тольц: И тут же секретарю Центрального комитета КПСС Ильичеву, курировавшему Отдел культуры ЦК, который через три недели после манежного погрома был распущен:
Из «Стенограммы…»: Товарищ Ильичев, у меня еще большее возмущение сейчас за работу вашего отдела, за министерство культуры. Почему? Вы что, боитесь критиков, боитесь этих дегенератов, этих педерастов?! Нормальный человек никогда не будет жить такой духовной жизнью.
Надо этих господ убрать и к преподаванию не допускать, дать им работу, пусть они трудятся. Если не будут трудиться, тогда или вы добровольно должны уехать, или мы вас вышлем; правительство может это сделать. Вы скажете, что это произвол, что это сталинские методы. Нет, мы вас вешать не будем, мы вас к вашим духовным родственникам пошлем.
Владимир Тольц: Чуть позднее Хрущев под одобрительный гомон свиты вернулся к сталинской теме:
Из «Стенограммы…»: Я вам один секрет открою, у нас было бурное заседание, и я довольно бурно реагировал, когда узнал об этом. Так что если беда на вас свалится, я первый виновник; и уж мы не потерпим. Вы скажете, опять возвращение к сталинскому времени. Мы Сталина осуждаем, но не за все. Он проводил в этом вопросе правильную политику. Методы мы не одобряем его борьбы. Мы все стоим со Сталиным в этом вопросе искусства одного мнения. На музыку, искусство у нас единый взгляд со Сталиным и сейчас остается. Вот вам сталинисты. Я сталинист или не сталинист? (Оживление.)
Владимир Тольц: Свой сталинизм в глазах изумленных и напуганных художников Хрущев через несколько минут попытался сбалансировать ссылкой на только что опубликованный Твардовским солженицынский «Один день из жизни Ивана Денисовича»
Из «Стенограммы…»: Вот художественное произведение литературы, вот ведь написал Солженицын об ужасных вещах, но он написал с позиций, зовущих к жизни. Вот осужденный, время кончилось, а у них еще разведен раствор и он не израсходован; зовут уходить, а он говорит: как же пойдем, все погибнет, давайте, используем все, а потом уйдем. Это человек, который незаслуженно осужден, отвергнут, над которым издеваются, а он думает о жизни, о растворе. На кой черт ему этот раствор, когда его самого превратили в раствор. Вот произведение, описывающее об ужасных вещах, о несправедливости к человеку, и этот человек платит добром. Но он не для тех делал, которые так поступили с ним, а он делал для будущего, он жил там как заключенный, но он смотрел глазами на будущее.
Вы говорите, я вижу тут море, воздух, то, что вы видите, это только вы видите. А этого недостаточно. Произведение тогда, когда другие видят. Вот это — произведение, это — художник. Вы видите одно, а я вижу черта. У нас разное понятие. Тут расхождение. Поэтому мы отвергаем. Мы считаем, что это не зовущее направление в искусстве.
Владимир Тольц: И, обращаясь уже к привлекшему его внимание Эрнсту Неизвестному:
Из «Стенограммы…»: Если бы вы были бы Председателем Совета Министров, так вы, наверное, всех своих противников давно бы в котле сварили. Мы вас в котле варить не будем, но содействовать вам не будем.
Эрнст Неизвестный: Я извиняюсь, что задерживаю вас...
Никита Хрущев: Я ассигновал на вас сегодня полдня. Вы интересный человек, вы на меня производите впечатление раздвоенного характера творческого: у вас и черт есть, и где-то есть и ангел. Вот сейчас идет борьба, кто из них победит. Я бы хотел, чтобы ангел победил. Если черт победит, тогда мы будем черта в вас душить.
Эрнст Неизвестный: Чтобы жить, нужно душить черта в себе, как раба.
Я дружу с кибернетикой, мои основные друзья — это ученые. Я вам назову несколько: Ландау, Капица, которые бывают у меня и смотрят то, что я делаю. Я с ними очень часто разговариваю. Они считают, может быть, они не правы, что, например, предшественником научной истины иногда является искусство. Например, арки Кремля созданы были интуитивно, но оптимально, сопромат выяснил, что это оптимальная возможность, лучшая, какую можно...
Никита Хрущев: Когда-то, когда Маяковский чудил, он одевал свою желтую кофту и ходил по Невскому.
Я помню, когда я учился на рабфаке, как-то прибежали в комнату и сказали: голые идут. Каждый видел себя голым, но каждый хотел посмотреть на идущих по улице, потому что это необычно, это привлекало, а не потому, что это само по себе интересно. Другой раз бывает, что очень уродливо голым выглядит. (Веселое оживление.)
Вы хотите прикрыться именами крупных ученых. Я расскажу анекдот народный на эту тему. Вы физиолога Павлова знаете и признаете за крупного ученого? Так вот рассказывают такой анекдот: идет он однажды по Невскому, проходит перед Казанским собором, снял шляпу и начал класть поклоны и крестит себя. А в это время улицу подметал дворник. Он увидел, перестал мести, оперся на метлу и говорит: советская власть, а сколько еще темных людей, отсталых.
Правильный анекдот. В вопросах религии, освобождения от нее дворник стоял выше этого ученого. А он был рабом бога, поэтому он боялся бога, взятку давал. Что такое поклон, крест? Это — взятка богу. А вот дворник освобождался. Он величественно оперся на метлу и говорит: посмотрите, сколько лет советская власть, а он верит.
Так что в вопросе оценки вы нас не придавите никакими авторитетами. Он физику, кибернетику знает, а в этом вопросе — не бог.
До свидания, желаю, чтобы в вас победил ангел, а не черт. Это будет от вас зависеть.
Владимир Тольц: Здесь элегически можно было бы заметить, что в конечном итоге победил ангел. Ведь много лет спустя низвергнутый со всех своих постов Никита подружился с распекаемым им некогда Жутовским, и тот нарисовал его прекрасный портрет. А Неизвестный, как известно, стал автором хрущевского надгробья на Новодевичьем… Но жизнь жестче! И словесный автопортрет Хрущева, нарисованный им 1 декабря 1962 куда страшнее в сравнении с работой Жутовского. А «золотой» бюст Никиты на надгробии работы Неизвестного, покрытый тройным слоем секретного «космического» лака, раздобытого Сергеем Хрущевым, со временем утратил свой блеск, позеленел и украсил желто-зелеными потеками белый мрамор памятника…
В заключение еще один мой вопрос Юрию Герчуку.
- Юрий Яковлевич, мы оценили, что означает этот манежный погром 62 года для развития искусства в Советском Союзе изобразительного. А как он повлиял на судьбы художников, принимавших участие в этой выставке? Вообще, что означало это для художников?
Юрий Герчук: Вы знаете, на разных художников это, естественно, подействовало по-разному. Кто-то ушел, если не из искусства, то из официальной версии искусства. Например, очень активный, в частности, на молодежных выставках Борис Биргер замкнулся в своей мастерской, продолжал работать, писал групповые портреты интеллигенции и учил молодых художников, готовил смену, этим зарабатывал. Он оставался членом Союза, но в выставках не участвовал с тех пор, не пытался. Это один путь. Кто-то продолжал работать, с большей осторожностью, но все-таки выставлялся. Молодежные выставки, которые были, на мой взгляд, очень важны для развития новых тенденций в искусстве, прекратились надолго. Я не помню точно, когда была следующая, но был большой перерыв, до этого они были чуть ли не каждый год, кажется, каждый год. Белютинцы в большой степени замкнулись и у них была какая-то своя жизнь вокруг Белютина, в Абрамцево у них была какая-то мастерская, в которой они продолжали работать, но это тоже было вне официального искусства, с одной стороны, а с другой стороны, и вне тех скандальных выставок, которые возникали в это время. Была такая практика: устраивалась выставка в каком-нибудь клубе по договоренностью с директором. Художники авангардного типа устраивали свою выставку небольшую, в этом были как-то заинтересованы. Узнавало начальство, приезжала милиция, выставку мгновенно закрывали. Был какой-нибудь маленький скандальчик. Так работали многие.
Потом наступила пора квартирных выставок, которые были в 70 годы, сейчас точно хронологию не помню. То есть образовался подпольный круг художников, андеграунд московский. Это произошло именно после, он сформировался и закрепился именно после Манежа. Тоже были и там разные позиции, кто-то хотел в этом участвовать, кто-то не хотел, кто-то замкнулся. Стали торговать живописью с иностранцами, продавали картины дипломатам. На мой взгляд, это имело отрицательные последствия собственно для искусства, потому что вырабатывался такой стандарт картины, которую купит иностранец. И по-моему, это настоящую художественную практику многих художников сильно подпортило. Но это уже другое дело…
Никита Хрущев (фонограмма): Я не понимаю, товарищи, вот вы говорите скульптура, Неизвестный... Вы извините, я с ними беседовал, когда я насмотрелся на это, я спросил: слушайте, товарищи, господа, вы настоящие мужчины? Потому что не педерасты, извините?
Владимир Тольц: Эту гневную гомофобскую речь и расистскую даже речь Никита Хрущев произнес после посещения 1 декабря 1962 года выставки в Манеже.
Никита Хрущев (фонограмма): Я в 29 лет занимал положение, когда я чувствовал ответственность за страну, за нашу партию. А вы, вам 29 лет, вы все чувствуете, что вы ходите в панталонах коротких? Нет, вы уже в штанах и поэтому отвечайте! Не хотите, получите паспорт — уходите! Мы в тюрьму вас не посылаем. Пожалуйста, вам нравится Запад? Пожалуйста! Это педерастия! Почему педерастам 10 лет, а этим орден должен быть? Почему? Давайте посмотрим — вызывает это какое-то чувство? Хочется плюнуть - вот эти чувства вызывает!
Мы оцениваем, положение у нас хорошее, но много и мусора. Надо чистить. Мы не можем мимо пройти, знаете, как наблюдатели, как на берегу стоит человек и смотрит: плывет и хорошее, и дерьмо плывет. И он совершенно одинаково относится - это же течение. Вы скажете: каждый играет в свой музыкальный инструмент. Это и будет оркестр? Это какофония, это дом сумасшедших будет! Это джаз будет, джаз. Я не хочу обидеть негров, но, по-моему, эта музыка негритянская. Кто же полетит на это жаренное, которое вы хотите показать? Кто? Мухи, которые на падаль бросаются. Они огромные, жирные, вот и полетели. Тот, кто хочет услаждать наших врагов, тот может браться за это оружие…
Владимир Тольц: На следующий день после этого столкновения высшего партийного начальства с «прекрасным» газета «Правда» сообщила:
Вчера, 1 декабря, руководители партии и правительства посетили Выставку произведений московских художников, устроенную в Центральном выставочном зале и посвященную 30-летию Московского отделения Союза художников. [...]
На вопрос руководителей Московской организации художников, как оценивается выставка в целом, тов. Н.С.Хрущев ответил:
"Как и на всякой выставке, здесь представлены и хорошие, и средние, и слабые работы. Устроители выставки в ряде случаев, видимо, пошли на поводу у тех, кто защищает слабые и неприемлемые произведения, проявили либерализм. А такая политика не может привести к дальнейшему подъему советского искусства социалистического реализма. Художники и скульпторы горячо поблагодарили товарища Н.С.Хрущева. [...]
Владимир Тольц: Далее газета, используя общепринятую тогда в партийных изданиях лексику, постаралась описать высказанный в непечатных выражениях гнев Хрущева по поводу увиденного. И внимательные, но далекие от столичных реалий читатели смогли понять, что в Манеже кроме казенно-юбилейной выставки была еще какая-то:
В тот же день руководители партии и правительства осмотрели работы некоторых так называемых абстракционистов. Нельзя без чувства недоумения и возмущения смотреть мазню на холстах, лишенную смысла, содержания и формы. Эти патологические выверты представляют собой жалкое подражание растленному формалистическому искусству буржуазного Запада.
Н.С.Хрущев попросил авторов представленных картин и скульптур объяснить, что они изображают в своих работах, какую мысль они хотят донести до зрителя. В ответ был слышен лишь невнятный разговор, свидетельствующий о духовном убожестве авторов этих произведений.
Владимир Тольц: За минувшие 6 десятилетий о скандале в Манеже и его последствиях написаны десятки воспоминаний, несколько толковых исследований и сотни статей. Это событие, как и словосочетание «Манеж 1962-го», стало знаковым не только для хроники советской культурной жизни, но и вехой в политической истории СССР. При этом, несмотря на значительные документальные публикации последних 20 лет, куда менее, впрочем, известные широкой публике, нежели воспоминания героев манежного скандала, политический аспект манежного конфликта и его предпосылки до сих пор остаются многим непонятными. Именно поэтому юбилейную передачу, посвященную 60-летию столкновения власти и культуры в Манеже, я хочу построить прежде всего на малоизвестных документах власти и посвятить ее прежде всего скрытой механике конфликта
Несколько слов о предыстории, поясняющих, как на парадной выставке, посвященной 30-летию Московского отделения Союза художников (МОСХ), появились работы, которые «первое лицо», глава компартии готов был объявить антисоветскими. Несомненно, многоеопределилисобытия, случившиеся за неделю до «кровоизлияния в МОСХ», как московские острословы окрестили хрущевский визит в Манеж и последовавшие за этим события. (Кстати, именно так - «Кровоизлияние в МОСХ, или Хрущев в Манеже» - озаглавлена одна из лучших работ об этом – книга искусствоведа Юрия Герчука, которую я , наряду с малоизвестными партийными документами, использую в этой передаче, а сам Юрий Яковлевич является гостем нашей сегодняшней программы).
Так вот, 26 ноября в Доме учителя на Большой Коммунистической, переименованной ныне в улицу Александра Солженицына, открылась очередная отчетная выставка «Экспериментальной студии живописи и графики» Элия Белютина. В этой существовавшей под эгидой горкома художников книги и графики студии художники-прикладники совершенствовались в «большом» искусстве. «Однако, - пишет в своей монографии Юрий Герчук, - то, чему в ней учил Белютин, совершенно не отвечало нормам советской художественной школы. Это был своего рода экспрессионизм». Важно отметить также, что в выставке кроме студийцев приняли участие член Союза художников скульптор Эрнст Неизвестный, и еще трое живописцев — Владимир Янкилевский, Юло Соостер и Юрий Соболев. На следующий день после открытия выставки, на которое, по словам Янкилевского , «пришла вся интеллигенция, научная и художественная, все журналисты Москвы», на Большой Коммунистической появились иностранные корреспонденты и телевидение. Опыт подсказывает, что их появление не могло быть бесконтрольным со стороны «компетентных органов», а телесъемка и интервью, не могла быть несанкционированной ими. Но кто, как и почему дал отмашку? (Как пишет Герчук, уже в Манеже секретарь ЦК комсомола Сергей Павлов допытывался у Белютина: «Зачем вы созвали пресс-конференцию?».) Последующие сообщения и репортажи в западных масс-медиа (вроде скандального по советским меркам «Абстрактное искусство на Коммунистической улице!») сыграли, на мой взгляд, ключевую роль в спешно созданном сценарии партийного погрома художников в Манеже.
Из книги Юрия Герчука «Кровоизлияние в МОСХ или Хрущев в Манеже»:
30 ноября, накануне прихода Хрущева с его свитой в Манеж, Белютину позвонил заведующий отделом культуры ЦК партии Д [митрий]А[лексеевич] Поликарпов и распорядился перенести туда же уже разобранную к этому времени выставку. Белютин отнекивался, говорил, что картины розданы авторам, собрать их за несколько часов нельзя, нужны также рамы, лак, иначе не будет смотреться… Все это отметалось. Машину, рабочих, необходимую техническую помощь обеспечит ЦК.
Белютин колебался: было неясно, что ему принесет такая неожиданная выставка. Он пересказывает телефонный разговор с Э[рнстом] Неизвестным, также приглашенным привезти свои работы и несколько этим напуганным: «Да поймите же, у меня ребенок!»
«Это либо провокация, либо признание, — отвечает Белютин. — В последнее верить трудно, но отказаться невозможно. Поэтому, на мой взгляд, следует взять работы более спокойные». Слегка «отретушированную» по ее составу выставку собрали к вечеру.
Владимир Тольц: Ну, вариант «признания», по-моему, и обсуждать не стоит. В нем даже сам Белютин сомневался. «Провокация», на мой вкус, звучит слишком пристрастно и оценочно. Как историк скажу, заведующему отделом культуры ЦК КПСС в ту пору и в голову не могло придти «провоцировать» какого-то руководителя художественного кружка (да хоть и студии!). Распорядился и все! И Белютин-то, помучившись неопределенностью для него последствий совершаемого, выполнил-таки распоряжение начальства! Другое дело, было ли это самостоятельным решением Поликарпова (в чем я весьма сомневаюсь) или все согласовано было с Леонидом Ильичевым - секретарем ЦК КПСС, являвшимся одновременно председателем Идеологической комиссии?(Не могу не вспомнить при упоминании его имени соответствующего места из мемуаров коллеги Ильичева по «идеологической борьбе», низвергнутого с партийного Олимпа Дмитрия Шепилова):
За время войны и после ее окончания Сатюков, Кружков, Ильичев занимались скупкой картин и других ценностей. Они и им подобные превратили свои квартиры в маленькие Лувры и сделались миллионерами. Однажды академик П.Ф.Юдин , бывший некогда послом в Китае рассказывал мне, как Ильичев, показывая ему свои картины и другие сокровища, говорил: „Имей в виду, Павел Федорович, что картины — это при любых условиях капитал. Деньги могут обесцениться. И вообще мало ли что может случиться. А картины не обесценятся…“ Именно поэтому, а не из любви к живописи, в которой ничего не смыслили, все они занялись коллекционированием картин и других ценностей.
Владимир Тольц: (Надобно пояснить: Сатюков был в 1962 главным редактором «Правды», ранее удостоенным Ленинской премии за верноподданническое описание поездки Хрущева в Америку в 1959. А бывший заведующий Агитпропом ЦК Кружков – Директором Института истории искусств, о котором мы еще вспомним сегодня).
Итак, возвращаясь к интересующей меня теме: кто (лично) сверху организовал манежный погром 1962 года. Кто и как им руководил? Этот вопрос я адресую Юрию Яковлевичу Герчуку.
Юрий Герчук: Вы знаете, я думаю, что это сейчас трудно установить, потому что те документы, которые известны, которые были опубликованы, ответа прямого на это не дают, мы можем только догадываться. Известно, что в числе обиженных и желавших реабилитации был Серов <В.А.Серов – президент Академии художеств СССР, первый секретарь СХ РСФСР – В.Т.>, очень тогда активный противник новых явлений в искусстве. Он участвовал в этом погроме и достаточно тенденциозно говорил, с Хрущевым. Это один источник. Было письмо в ЦК от художников, которое довольно провокационное, с выяснением того, сохраняются ли еще ленинские слова об искусстве или их нужно отменить, как будто бы стараются отменить или игнорировать левые художники. Оно, вероятно, сыграло свою роль. В основном речь идет о живописцах. Живописная секция была тогда наиболее враждебной новому и наиболее активной, и у них шли главные разговоры о выставке.
Владимир Тольц: Юрий Яковлевич, в своей книге вы рассказали об открывшейся в тот же день, что и выставка на Большой Коммунистической трехдневной конференции в руководимом бывшим соратником Ильичева и Поликарпова по ЦК Кружковым Институте истории искусств, посвященной проблеме «традиции и новаторства». Как по-вашему, случайно ли это совпадение дат открытия? И сразу второй вопрос: вы были участником этой конференции. Не поделитесь ли личными воспоминаниями и впечатлениями о ней?
Юрий Герчук: Я действительно на этой конференции присутствовал. Первое заседание было пленарное. Участвовали главным образом искусствоведы московские. Основных докладов было два: о новаторстве говорила Нина Александровна Дмитриева, был специальный доклад ее, защищавший новейшие тенденции в искусстве, достаточно скромный в ту пору, но все-таки менявший атмосферу художественную. О традициях говорил Юрий Дмитриевич Колпинский, у которого я, между прочим, учился в университете, университетский преподаватель, доцент в то время, тоже человек среднего поколения. Очень хороший специалист, я у него многому научился. Но в это время человек, видимо как-то опасавшийся неприятностей со стороны начальства. Поэтому он выступал от имени Академии художеств и защищал официальную точку зрения на традиции.
Там уже были некоторые скандалы во время этого заседания. Обвиняли Хрущева. В частности, выступал Копелев очень активно и непосредственно против Серова. Следующие два дня заседали секции, я лично был на секции изобразительного искусства, слушал там выступления. И там было интересное, достаточно смелое выступление Германа Александровича Недошивина, тоже университетского преподавателя, которого я тоже слушал лекции. Он человек достаточно сложный и вообще-то добивавшийся того, чтобы примирить партийные распоряжения и партийные требования с культурным искусствоведением. У него это не очень, по-моему, получалось, несмотря на то, что он был человек талантливый, просто это была достаточно трудная задача. Там он выступал смело и выступал против такого искусства сталинского времени, конца особенно сталинского времени, выступал решительно. Оппонентом у него был художник Кацман, в прошлом один из руководителей АХНа и наиболее активный наряду с Серовым противник всяких новаций, то и дело писавший всякого рода записки по этому поводу начальству.
Владимир Тольц: С высоты вашего сегодняшнего знания, как вам кажется, это совпадение дат открытия, с одной стороны, выставки на Большой Коммунистической, с другой — это конференции в Институте истории искусств, оно случайно?
Юрий Герчук: Я думаю, что скорее всего случайное. Во-первых, конференция была очень большая, и она требовала большой подготовительной работы. То есть она была намечена на это время, конечно, заранее, этот день не был выбран накануне — это точно. А что касается выставки милютинской, вряд ли она учитывала конференцию, которая предстояла. Это, кстати говоря, была всего лишь рабочая выставка руководимых им групп московских художников, официальная, между прочим. Что касается абстракционизма, на самом деле абстракционистской не было. Слово тогда употреблялось скорее как ругательное, очень расширительно. Выставка была по тем временам авангардистской, но совершенно не абстракционистской.
Думаю, что совпадение было случайным.
Владимир Тольц: Юрий Яковлевич, в черновых записях протоколов президиума ЦК КПСС от 29 ноября 1962 есть указание на то, что еще более чем за неделю до открытия выставки на Большой Коммунистической, 20 ноября, «группа художников» обратилась к начальству с неким письмом, которое послужило поводом для резких высказываний и решений Хрущева на этом заседании.
Товарищ Хрущев Н.С. остро высказывается по поводу недопустимости проникновения формализма в живописи и крупных ошибок в освещении живописи в «Неделе» и в газете «Известия».
Резко говорит по адресу т. Аджубея.
«Похвала» (т.Суслову).
Проверить приложение, «Неделю», разобраться с выставками.
Кассировать выборы, отобрать помещение, вызвать, арестовать, если надо.<…>
М.б. кое-кого выслать.<…>
Владимир Тольц: Прежде чем задать вопрос, поясню слушателям, что Алексей Аджубей – зять Хрущева, редактор «Известий», приложением к которым выходила газета «Неделя», которая также упоминалась на этом заседании президиума. Так вот, не является ли это письмо художников с Масловки инициативным документом погрома в Манеже? И попутно: за что же, хочу узнать у вас, досталось Аджубею? И насколько его позиция была характерна и показательна для настроений тогдашнего идеологического и пропагандистского начальства?
Юрий Герчук: Аджубей — главный редактор «Известий», он отвечал за деятельность «Известий», в которых, между прочим, была на общем фоне относительно независимая, частично, в очень малой степени, но все-таки независимая позиция в некоторых вопросах. Была все-таки любимая газета интеллигенции, в отличие от «Правды» - первая официальная газета, а «Известия» была вторая официальная газета. Аджубей именно по своему родству с Хрущевым мог себе кое-что позволять, к нему с большей осторожностью относились другие газеты. В «Неделе» была напечатана статья Андрея Дмитриевича Гончарова, известного художника, крупного, ученика Фаворского и одного из его ближайших последователей, профессора полиграфического института. Статья благожелательная к молодым художникам и к их поискам, не более того. И в каком-то документе, из ставших известных Хрущеву, была упомянута эта статья, которая вызвала некоторую реакцию отрицательную у противников нового в искусстве.
Владимир Тольц: Я ведь не случайно спросил про Аджубея. Мне бы хотелось показать нашим слушателям, что первая половина 1960-х была в СССР отнюдь не монохромна в идеологическом отношении. А 1962 особенно. Тут и недавний ХХII съезд партии, на котором не только пообещали построить коммунизм к 1980 году, но и выдали новую порцию казенного антисталинизма, породившую вольности в разных сферах идеологической и культурной жизни. Кроме того публикация «Одного дня Ивана Денисовича» - Солженицын изменил взгляд на жизнь в просвещенном читающем обществе, я думаю, не меньше, чем антисталинские речи на ХХII съезде… И еще только один только, но показательный, по-моему, пример: именно в 1962 два чекиста, работающих в кино – Эрмлер и Владимиров - начинают по инициативе КГБ (что очень интересно) работу над фильмом, центральная роль в котором отведена монархисту Виталию Васильевичу Шульгину. Фильм вышел в ограниченный прокат в 1965 под названием «Перед судом истории» и вскоре попал «на полку». В 1965, в связи с делом Синявского и Даниэля, многое уже было запрещено. Но в 1962 (это важно понять молодым нашим слушателям) еще другая атмосфера. И кстати, с Шульгиным на конспиративных квартирах органов тайно, но благожелательно встречается курирующий фильм будущий глава 5 управления КГБ Филипп Бобков, желающий узнать правду о государе императоре из первых рук.) Тогда многие надзиратели культуры и идеологи были настроены куда более либерально, чем, скажем, в 1967, когда к юбилею октябрьского переворота культурная сфера была основательно зачищена. И уж тем более, чем в 1968, когда танками раздавили мечтания, не только чешские, о «социализме с человеческим лицом»…
Так вот, на этой исторической дистанции манежный погром, как мне представляется, был первым предостерегающим ударом идеологического хлыста. А вы как думаете и что по этому поводу, Юрий Яковлевич?
Юрий Герчук: Во-первых, не первым ударом. Первым ударом, наверное, было дело Пастернака, которое было раньше и которое было тоже достаточно показательным. Был близкий в это время суд над Бродским в Ленинграде. Казалось бы, частное, маленькое явление, но тем не менее, запись его потом ходила по рукам. Атмосфера, конечно, менялась. Но то, что вы говорите о второй половине 60-х годов, это ведь время уже было послехрущевское, и тогда менялось отношение ко многому, что Хрущев с собой принес и плохого, и хорошего тоже. И та волна взаимной вражды, которая шла от Манежа, как-то должна была перестроиться. Как ни странно, при Брежневе в искусство было много такого вложено, чего при Хрущеве было еще нельзя. Вообще, конечно, время Хрущева было временем борьбы, в искусстве, в частности. Было несколько течений в искусстве, основное было официальное течение, идущее от сталинских времен, и разного рода попытки преодолеть эту тенденцию. Причем, вот еще что: понимаете, борьба в значительной части в хрущевские времена шла в открытом пространстве, то есть была публичной, на выставках, на молодежных выставках московских, в частности, где выставлялись и те, и эти, и обсуждения которых, открытые вобсуждения, общедоступные были достаточно острыми. А после Манежа очень многое ушло в подполье. Собственно, тот андеграунд, который образовался в советском искусстве в 60-е годы, он начал образовываться после Манежа, потому что до Манежа многое было открытым. Почти все авангардисты известные с тех пор выставлялись на молодежных выставках конца 50-х — начала 60-х годов, можно просто проследить по каталогам — я это делал.
Владимир Тольц: Историк искусств Юрий Яковлевич Герчук в выпуске «Разница во времени», посвященном 50-летию манежного погрома искусств конца 1962 года.
***
Искусствовед и историк искусств Юрий Яковлевич Герчук, беседой с которым я завершил первую часть нашей сегодняшней передачи в своей, вышедшей в 2008 году книге «Кровоизлияние в МОСХ или Хрущев в Манеже» посетовал:
Сохранилось немало документов, рисующих по свежим следам и это событие, и те, что ему предшествовали, и те, что следовали за ним. Правда, наиболее достоверный и важный документ — стенограмма самого разговора на выставке (а она велась, о чем свидетельствуют воспоминания Белютина и <…> стенограмма заседания правления МОСХ) — в доступных ныне архивах не обнаружен. По-видимому, он хранится в «Президентском архиве, доступ к которому пока ограничен.
Владимир Тольц: Этот обширный, на 26 страницах документ действительно хранится в Архиве Президента Российской Федерации. И сегодня у меня есть счастливая возможность познакомить вас с некоторыми его фрагментами.
Ну, вот, к примеру, высказывания Хрущева еще на первом этаже Манежа, на юбилейной выставке МОСХа. Первый секретарь ЦК КПСС у картины Роберта Фалька.
«Стенограмма присутствия Н.С. Хрущева на выставке художников-авангардистов в Манеже» (АП РФ. Ф. 52. Оп. 1. Д. 329. Л. 85—111):
— Вот я хотел бы спросить, женаты они или не женаты; а если женаты, то хотел бы спросить, с женой они живут или нет? Это — извращение, это ненормально.
Во всяком случае, я, Председатель Совета Министров, ни копейки не дал бы, а кто будет брать деньги на этот хлам, того будем наказывать, а печать не поддержит.
Между прочим, группа художников написала мне письмо, и я очень бурно реагировал. А когда посмотрел на факты, на которые ссылаются, я их не поддерживаю. Сказали, что вот в «Неделе» были, мол, снимки; я видел эти снимки — ничего «страшного» там нет. Так что у меня свое мнение есть, своего горючего достаточно, и мне подбавлять не стоит.
Я бы, например, сказал тем людям, которые увлекаются всякого рода мазней, не рисуют, не создают картины, а буквально мажут их: вы, господа, говорите, что мы, видимо, не доросли до понимания вашего искусства. Нет, мы, наш народ понимаем, что хорошо, а что плохо. И если эти, с позволения сказать «художники», которые не хотят трудиться для народа и вместе с народом, выразят желание поехать за границу к своим идейным собратьям, то пусть они попросят разрешения на выезд, в тот же день получат паспорта и пусть там развернут, дать им свободу в «свободных» государствах, и пусть они там хоть на головах ходят. Но у нас покамест такое «творчество» считается неприличным, у нас милиционер задержит.
Владимир Тольц: Для справки: к тому времени, как Хрущев предлагал одному из основателей художественного объединения «Бубновый валет» Роберту Рафаиловичу Фальку и ему подобным эмигрировать, Фальк уже почти 6 лет как был мертв. А за границей он прожил 9 лет и, надо же, вернулся в СССР добровольно в приснопамятном 1937-м. И еще,-это к постоянно повторяемому хрущевскому рефрену о сексуальной ориентации художников: Фальк был женат аж 4 раза! Ну, а о письме художников с Масловки мы уже говорили…
Надо отметить, что прогулка по МОСХовской выставке постоянно порождала у Хрущева рассуждения о других видах искусств. Сегодня все эти реплики представляются нам дремучими, карикатурными и комичными. Но тогда они звучали прямой угрозой. И не только художникам.
Из «Стенограммы…»: О джазовой музыке. Иные джазы исполняют такое, что нормальному человеку невозможно слушать. И это называется музыкой.
Я в кармане ношу радиоприемник японский, иногда слушаю его — слушаю музыку. И вот вдруг услышишь джаз, это меня подхватывает так, как когда бывают колики в животе. Что это за музыка? Я сначала думал, что это радиопомехи. Нет, говорят, это музыка.
Я удивлен Шостаковичем. Нам приятно и неприятно сделалось, когда он нас пригласил на завершающий концерт и угостил этим трио, этим содомом; это не совсем приятно слушать. Может быть, я проявил либерализм — я лениво высказался, потому что они же смотрят. (Веселое оживление.) Потом это разделали, что все были в восхищении. А чего восхищаться? Ведь эти танцы — неприличные танцы. Они говорят, что это новое. Это же не новое, это от негров. Вы посмотрите негритянские танцы и американские — это же вертят определенным местом. И это, говорят, танцы, Какой же это танец? Черт знает что! Была такая женщина Коган — замечательная женщина, так вот она однажды выразилась так, когда посмотрела эти танцы: 20 лет замужем и не знала, что это фокстрот. (Веселое оживление.) Я прошу извинить меня, женщины, за эти слова.
Когда приезжали американцы, я им говорил: это вам негры дали. Возьмите наших кубинских друзей, их танцы — это тоже от негров. Но тут говорят: это новое. Фу ты, черт! Это неприлично. Возьмите русский танец — я не знаю, может быть, я руссак и мне это нравится, но возьмите узбекские танцы, туркменские, таджикские, грузинские. Это — танцы...
Они говорят, что это не свобода. Но если там дадут напечатать коммунисту, так душат художников. Есть, конечно, и такие художники коммунисты, как Пикассо. Но у меня тут союз с Иденом. Когда я был в Англии, Иден меня спросил: как Вы относитесь к этой скульптуре (мы там были на одной выставке)?
— Не понимаю.
— Я тоже не понимаю.
— А как к Пикассо?
— Тоже не понимаю.
Тогда, говорит, правильно.
Владимир Тольц: Составительница стенограммы осмотра Хрущевым Манежа некая Н.Гаврилова сделала в этом месте помету «Веселое оживление». Надо сказать, хрущевская свита, если верить воспоминаниям участников выставки, дружно начинала вторить Хозяину – то возмущенно бубнить «пидарасы», то выражать «праведный гнев», то издеваться над художниками, тупо повторяя отдельные хрущевские фразы.
Помимо повторяемого гомофобского рефрена Никита Сергеевич постоянно возвращался к мотиву экономии народных денег, бесхозяйственно расходуемых на непонятное ему (и, следовательно, «народу») авангардное искусство.
Из «Стенограммы…»: Ни копейки государственных средств не дадим. Тут уж я, как Председатель Совета Министров, беру всю беду на себя. Поощрять действительное искусство. А это — искусство, когда картину пишет осел, когда его муха начнет кусать, и чем больше она его кусает, тем он создает «сложнее произведение».
Но некоторые, видимо, стали стыдиться, что мы действительно, может быть, не доросли? Пошли к чертовой матери! Не доросли, что делать! Пусть судит нас история, а покамест нас история выдвинула, поэтому мы будем творить то, что полезно для нашего народа и для развития искусства.
Вот он накрутил...
Владимир Тольц: Ну, и опять свое, любимое:
Из «Стенограммы…»: Сколько есть еще педерастов; так это же отклонение от нормы. Так вот это — педерасты в искусстве.
Не сушите «таланты»; мы готовы дать им разрешение на выезд из нашего государства. Зачем глушить, если это талант? Пусть история оценит.
Владимир Тольц: А вот Хрущев у картины Павла Никонова «Геологи», позднее вошедшей, кажется, во все хрестоматии по истории советского искусства. А Павел Федорович ныне – народный художник России, действительный член Российской Академии художеств, лауреат и прочее… Ну, а тогда:
Из «Стенограммы…»: — Вот кто заплатил? Вот тот и пусть платит свои деньги, а я не буду платить; государственных денег мы платить не будем. Пусть пишут и пусть продают, но не за счет государства.
Голос: Эта картина не куплена.
— Интересно, кто заказывал, потому что тот, кто заказывал, пусть он и заплатит; пусть он добросовестно выполнит обязательства. Пусть он себе повесит на шею.
Картина должна вдохновлять человека, она должна его возвышать, вдохновлять на подвиг ратный, трудовой. А это что? Вот тянет осел осла, тянется как во времена старые обреченный на казнь.
Владимир Тольц: Спрашиваю сегодня своего друга, одного из участников той знаменитой выставки, замечательного художника Бориса Жутовского: что Никонов-то ему не понравился? – Реализм, суровый стиль, непростые будни строительства коммунизма – что ему не так?
Борис Жутковский: Вовка, ты меня удивляешь! Разговор за власть, а отнюдь не за то, кто что делает.
Владимир Тольц: Я-то спрашиваю про мотивацию, и про то, как они это обставляли…
Борис Жутковский: Обставляли они, вот что делали: плохой геолог, в грязной одежде... Наши геологи — что вы!. А тут стоит какой-то ободранный малый с лошаденкой. Под всем под этим лежало на всех уровнях борьба за власть, за жирный кусок хлеба с маслом и с икрой. И все, больше ничего!..
Владимир Тольц: А вот Хрущев поднялся на второй этаж, где выставлены картины с Большой Коммунистический. Перед входом в зал Гаврилова фиксирует слова вождя, адресованные экспонируемых там работ:
Из «Стенограммы…»: Обращаясь к молодым художникам, ожидавшим Н. С. Хрущева у входа, он говорит:
— Ну, идите, показывайте мне свою мазню, так мне представили ваше искусство. Я тоже так думаю по тому, что я видел.
— Господа, кто это делал?! Это — веяние искусства? Что это? Распущенность! Вы нас, стариков, считаете, что мы не понимаем. А мы считаем, что зря деньги народные тратили, учили вас. Портите материал и не платите народу за то, что он вас поил, кормил и учил. Ну что это? Вот с этим мы пойдем в коммунизм? Это наше знамя? Это вдохновляющее произведение, которое призывает людей к борьбе?! Ну что это?! А это что?! Да это наркотическая девушка, загубленная жизнью! Вот она, мазня!
Слушайте, вы педерасты или нормальные люди!? Это — педерасты в живописи! Что вы на самом деле! Копейки мы вам не дадим! Вот все, кто хочет, пусть напишут список, дайте в правительство, что вы желаете выехать в свободный мир, — вы завтра получите паспорта и на дорогу! Да, да, уезжайте! Там вам предоставят широкое поле деятельности, там вас поймут. А мы вас не понимаем и поддерживать не будем. Мы считаем это антисоветчиной, это аморальные вещи, которые не светят и не мобилизуют людей. А что вы даете?!
Владимир Тольц: А вот Хрущев и до работ Жутовского добрался:
Из «Стенограммы…»: Кто автор этой мазни? Объясните. Мы же люди, вы хотите, чтобы мы вас поддержали. Ну что это?!
Если бы они в другой хоть форме были, так горшки можно было накрыть, а эти и для горшков не годятся. Что это? (одна из картин Жутовского). Давайте его сюда!
Вот какой красивый; если бы она на вас была похожа, я бы сказал — художник стоящий. Это же юродство. Зачем вы это пишете, для чего вы это делаете?!
Жутовский: Этот портрет моего брата.
- Штаны с вас спустить надо. Какой это брат? И вам не стыдно? Это юродство, а он говорит — это брат. Вы нормальный физически человек? Вы педераст или нормальный человек? Это — педерасты в живописи.
А. Н. ШЕЛЕПИН [глава КГБ]. 2600 человек таких типов, из них большинство не работает.
- Вы дайте нам списки, мы вам дадим на дорогу за границу, бесплатно довезем и скажем счастливого пути. Может быть, станете когда-нибудь полезными, пройдете школу капитализма, и вот тогда вы узнаете, что такое жизнь и что такое кусок хлеба, как за него надо бороться и мобилизовывать людей.
Владимир Тольц: И еще Жутовскому:
Из «Стенограммы…»:
— За счет чего вы живете?
- В основном графика, плакаты. Но ни одного полотна не было продано, никто на этом деле не зарабатывал ни одного рубля.
Н. С. ХРУЩЕВ. Вы обкрадываете общество. Человек, который не ворует, но не трудится с пользой для общества, а питается его благами — вор. Вы тоже вор, потому что вы своим трудом полезного вклада в общее дело не делаете, а из общего котла вы берете, и это все — паразитизм. Это не вор, которого поймали. Я сколько раз выступал и говорил: нам надо уточнить наше законодательство. Нам надо так общественность организовать, чтобы она осуждала, если он живет в среде, так она должна видеть, что вы не работаете, вы пользы никакой не вкладываете, а живете — за счет чего? Вы живете в квартире: люди сделали цемент, люди сделали стекло, сделали квартиру. Какое вы имеете право жить в этой квартире, если вы ничего не делаете для общества?!
Владимир Тольц: Борис Жутовский вспоминает.
Борис Жутовский: Я вышел покурить после того, как получил от Никиты в зубы, а Никита в другом зале, там, где Володя был, Юрка Соболев. И вдруг из этого зала выходит Серов, президент Академии художств и Преображенский от Союза художников. Они выходят вдвоем, в двух метрах от меня. Они посмотрели на меня, как на пустое место, хотя я только что получил четырежды от Никиты по соплям, то есть я наверняка им узнаваем. Они друг друга обняли: как же мы хорошо это сделали! Как же умно мы это сделали! Как я тебя поздравляю!..
Владимир Тольц: Ну, а дальше пошло- поехало…
Из «Стенограммы…»: А это что?! Это картина?! Вот это «новое» в живописи! Мы имеем право послать вас на лесоразработки и чтобы вы там лес рубили и отработали затраты, которые государство затратило на вас, и это будет справедливо. Отработать должны народу.
Голос: Мы работали.
— Мало работали. А сколько учились? 20 лет учили, 20 лет народ тратил деньги.
Вы можете иностранцам не только эти картины продавать, но и ваши души, это ваше дело.
Это что?! Вы хотите убедить, что это отец ваш?!
Черт вас возьми, сколько вы учились, сколько вы народного хлеба съели. Я бывший шахтер, и чтобы я допустил, чтобы мои братья, которые уголь добывают, чтобы они кормили вас?! — езжайте за границу. Но сначала отработайте!
И это тоже ваше?! Фу ты, черт! А еще законодательствовать хотят. Всякое г… понарисовали; ослиное искусство.
Владимир Тольц: И тут же секретарю Центрального комитета КПСС Ильичеву, курировавшему Отдел культуры ЦК, который через три недели после манежного погрома был распущен:
Из «Стенограммы…»: Товарищ Ильичев, у меня еще большее возмущение сейчас за работу вашего отдела, за министерство культуры. Почему? Вы что, боитесь критиков, боитесь этих дегенератов, этих педерастов?! Нормальный человек никогда не будет жить такой духовной жизнью.
Надо этих господ убрать и к преподаванию не допускать, дать им работу, пусть они трудятся. Если не будут трудиться, тогда или вы добровольно должны уехать, или мы вас вышлем; правительство может это сделать. Вы скажете, что это произвол, что это сталинские методы. Нет, мы вас вешать не будем, мы вас к вашим духовным родственникам пошлем.
Владимир Тольц: Чуть позднее Хрущев под одобрительный гомон свиты вернулся к сталинской теме:
Из «Стенограммы…»: Я вам один секрет открою, у нас было бурное заседание, и я довольно бурно реагировал, когда узнал об этом. Так что если беда на вас свалится, я первый виновник; и уж мы не потерпим. Вы скажете, опять возвращение к сталинскому времени. Мы Сталина осуждаем, но не за все. Он проводил в этом вопросе правильную политику. Методы мы не одобряем его борьбы. Мы все стоим со Сталиным в этом вопросе искусства одного мнения. На музыку, искусство у нас единый взгляд со Сталиным и сейчас остается. Вот вам сталинисты. Я сталинист или не сталинист? (Оживление.)
Владимир Тольц: Свой сталинизм в глазах изумленных и напуганных художников Хрущев через несколько минут попытался сбалансировать ссылкой на только что опубликованный Твардовским солженицынский «Один день из жизни Ивана Денисовича»
Из «Стенограммы…»: Вот художественное произведение литературы, вот ведь написал Солженицын об ужасных вещах, но он написал с позиций, зовущих к жизни. Вот осужденный, время кончилось, а у них еще разведен раствор и он не израсходован; зовут уходить, а он говорит: как же пойдем, все погибнет, давайте, используем все, а потом уйдем. Это человек, который незаслуженно осужден, отвергнут, над которым издеваются, а он думает о жизни, о растворе. На кой черт ему этот раствор, когда его самого превратили в раствор. Вот произведение, описывающее об ужасных вещах, о несправедливости к человеку, и этот человек платит добром. Но он не для тех делал, которые так поступили с ним, а он делал для будущего, он жил там как заключенный, но он смотрел глазами на будущее.
Вы говорите, я вижу тут море, воздух, то, что вы видите, это только вы видите. А этого недостаточно. Произведение тогда, когда другие видят. Вот это — произведение, это — художник. Вы видите одно, а я вижу черта. У нас разное понятие. Тут расхождение. Поэтому мы отвергаем. Мы считаем, что это не зовущее направление в искусстве.
Владимир Тольц: И, обращаясь уже к привлекшему его внимание Эрнсту Неизвестному:
Из «Стенограммы…»: Если бы вы были бы Председателем Совета Министров, так вы, наверное, всех своих противников давно бы в котле сварили. Мы вас в котле варить не будем, но содействовать вам не будем.
Эрнст Неизвестный: Я извиняюсь, что задерживаю вас...
Никита Хрущев: Я ассигновал на вас сегодня полдня. Вы интересный человек, вы на меня производите впечатление раздвоенного характера творческого: у вас и черт есть, и где-то есть и ангел. Вот сейчас идет борьба, кто из них победит. Я бы хотел, чтобы ангел победил. Если черт победит, тогда мы будем черта в вас душить.
Эрнст Неизвестный: Чтобы жить, нужно душить черта в себе, как раба.
Я дружу с кибернетикой, мои основные друзья — это ученые. Я вам назову несколько: Ландау, Капица, которые бывают у меня и смотрят то, что я делаю. Я с ними очень часто разговариваю. Они считают, может быть, они не правы, что, например, предшественником научной истины иногда является искусство. Например, арки Кремля созданы были интуитивно, но оптимально, сопромат выяснил, что это оптимальная возможность, лучшая, какую можно...
Никита Хрущев: Когда-то, когда Маяковский чудил, он одевал свою желтую кофту и ходил по Невскому.
Я помню, когда я учился на рабфаке, как-то прибежали в комнату и сказали: голые идут. Каждый видел себя голым, но каждый хотел посмотреть на идущих по улице, потому что это необычно, это привлекало, а не потому, что это само по себе интересно. Другой раз бывает, что очень уродливо голым выглядит. (Веселое оживление.)
Вы хотите прикрыться именами крупных ученых. Я расскажу анекдот народный на эту тему. Вы физиолога Павлова знаете и признаете за крупного ученого? Так вот рассказывают такой анекдот: идет он однажды по Невскому, проходит перед Казанским собором, снял шляпу и начал класть поклоны и крестит себя. А в это время улицу подметал дворник. Он увидел, перестал мести, оперся на метлу и говорит: советская власть, а сколько еще темных людей, отсталых.
Правильный анекдот. В вопросах религии, освобождения от нее дворник стоял выше этого ученого. А он был рабом бога, поэтому он боялся бога, взятку давал. Что такое поклон, крест? Это — взятка богу. А вот дворник освобождался. Он величественно оперся на метлу и говорит: посмотрите, сколько лет советская власть, а он верит.
Так что в вопросе оценки вы нас не придавите никакими авторитетами. Он физику, кибернетику знает, а в этом вопросе — не бог.
До свидания, желаю, чтобы в вас победил ангел, а не черт. Это будет от вас зависеть.
Владимир Тольц: Здесь элегически можно было бы заметить, что в конечном итоге победил ангел. Ведь много лет спустя низвергнутый со всех своих постов Никита подружился с распекаемым им некогда Жутовским, и тот нарисовал его прекрасный портрет. А Неизвестный, как известно, стал автором хрущевского надгробья на Новодевичьем… Но жизнь жестче! И словесный автопортрет Хрущева, нарисованный им 1 декабря 1962 куда страшнее в сравнении с работой Жутовского. А «золотой» бюст Никиты на надгробии работы Неизвестного, покрытый тройным слоем секретного «космического» лака, раздобытого Сергеем Хрущевым, со временем утратил свой блеск, позеленел и украсил желто-зелеными потеками белый мрамор памятника…
В заключение еще один мой вопрос Юрию Герчуку.
- Юрий Яковлевич, мы оценили, что означает этот манежный погром 62 года для развития искусства в Советском Союзе изобразительного. А как он повлиял на судьбы художников, принимавших участие в этой выставке? Вообще, что означало это для художников?
Юрий Герчук: Вы знаете, на разных художников это, естественно, подействовало по-разному. Кто-то ушел, если не из искусства, то из официальной версии искусства. Например, очень активный, в частности, на молодежных выставках Борис Биргер замкнулся в своей мастерской, продолжал работать, писал групповые портреты интеллигенции и учил молодых художников, готовил смену, этим зарабатывал. Он оставался членом Союза, но в выставках не участвовал с тех пор, не пытался. Это один путь. Кто-то продолжал работать, с большей осторожностью, но все-таки выставлялся. Молодежные выставки, которые были, на мой взгляд, очень важны для развития новых тенденций в искусстве, прекратились надолго. Я не помню точно, когда была следующая, но был большой перерыв, до этого они были чуть ли не каждый год, кажется, каждый год. Белютинцы в большой степени замкнулись и у них была какая-то своя жизнь вокруг Белютина, в Абрамцево у них была какая-то мастерская, в которой они продолжали работать, но это тоже было вне официального искусства, с одной стороны, а с другой стороны, и вне тех скандальных выставок, которые возникали в это время. Была такая практика: устраивалась выставка в каком-нибудь клубе по договоренностью с директором. Художники авангардного типа устраивали свою выставку небольшую, в этом были как-то заинтересованы. Узнавало начальство, приезжала милиция, выставку мгновенно закрывали. Был какой-нибудь маленький скандальчик. Так работали многие.
Потом наступила пора квартирных выставок, которые были в 70 годы, сейчас точно хронологию не помню. То есть образовался подпольный круг художников, андеграунд московский. Это произошло именно после, он сформировался и закрепился именно после Манежа. Тоже были и там разные позиции, кто-то хотел в этом участвовать, кто-то не хотел, кто-то замкнулся. Стали торговать живописью с иностранцами, продавали картины дипломатам. На мой взгляд, это имело отрицательные последствия собственно для искусства, потому что вырабатывался такой стандарт картины, которую купит иностранец. И по-моему, это настоящую художественную практику многих художников сильно подпортило. Но это уже другое дело…
