Нынешняя западная культура – Россию в этом случае тоже можно причислить к Западу – не жалует смерть. Мир информационного шума и модных брэндов не то чтобы боится смерти – он просто не хочет думать о ней. Одна из главных тайн человеческого бытия оказалась оттеснена на окраину общественного сознания. Отчасти это, конечно, связано с тем, что сама смерть «спряталась». Ее, к счастью, вокруг нас стало меньше, чем пару столетий назад, когда не было ни антибиотиков, ни водопровода с питьевой водой, ни современного уровня акушерства... Но дело еще и в философии общества, ориентированного на удовольствия, приносящие счастье. Источник этого счастья – непрерывно возрастающее удовлетворение разнообразных потребностей.
Смерть в такой контекст никак не вписывается. Она рвет непрочную ткань сиюминутного счастья, грубо напоминая о неприятном – и неизбежном. Практически любая смерть – это чье-то горе. Но есть среди видов смерти один, особенно резко противоречащий культу незамысловатого потребительского счастья. Это самоубийство. Добровольный уход из жизни, запоздалый выкрик о том, что в мире, который гонится за счастьем и, казалось, разливает его направо и налево, как кока-колу, вот этому конкретному человеку счастья почему-то катастрофически не хватило.
СПРАВКА. По оценкам Всемирной организации здравоохранения, каждый год в мире кончает с собой около миллиона человек. Около трети от этого числа приходится на европейские страны. Характерно, что число суицидов в развивающихся странах, в том числе очень бедных, значительно ниже, чем в развитых. В целом в мире на каждых сто тысяч человек в год приходится 16 суицидов, причем за последние 45 лет их число выросло на 60%. В США, к примеру, самоубийств совершается примерно в два раза больше, чем убийств. В большинстве стран мужчины кончают с собой заметно чаще, чем женщины. (Исключением здесь является Китай). Алкоголики в 5-10 раз, а наркоманы – почти в 20 раз более склонны к суициду, чем люди, не злоупотребляющие этими веществами. В среднем в мире каждых 40 секунд совершается самоубийство.
Для философа суицид – феномен чрезвычайно сложный и интересный, за ним открываются настоящие метафизические глубины. Альбер Камю писал в «Эссе об абсурде»: «Есть лишь одна по-настоящему серьезная проблема – проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, – значит ответить на фундаментальный вопрос философии». Но большинство обитателей этого мира – совсем не философы. Чаще всего они просто не выдерживают житейских невзгод. Тем более что крайне немодно быть несчастным в мире, ориентированном на счастье любой ценой. Стать «лузером» – едва ли не худшее, что может произойти сегодня с человеком. И нередко к роковому решению человек приходит в соответствии с принципом соломинки, сломавшей хребет верблюду. Снова процитирую Альбера Камю, на сей раз – эссе «Между да и нет»: «Человек страдает, на него обрушивается несчастье за несчастьем. Он всё выносит, свыкается со своей участью. А потом однажды вечером оказывается – ничего не осталось; человек встретил друга, когда-то близкого и любимого. Тот говорит с ним рассеянно. Возвратясь домой, человек кончает самоубийством. Потом говорят о тайном горе, о душевной драме. Нет. Если уж необходимо доискиваться причины, он покончил с собой потому, что друг говорил с ним рассеянно».
По наблюдениям американских психиатров, если исключить самоубийства тех, кто тяжко болен психически или физически, а также суициды, совершенные под влиянием алкоголя и наркотиков, то можно выделить несколько групп людей, решающих свести счеты с жизнью. (Конечно, каждое решение такого рода индивидуально, а любая классификация грешит упрощением). Во-первых, это подростки и молодые люди, не способные справиться с жизненными проблемами. Эти проблемы, зачастую от недостатка жизненного опыта и лабильности юношеской психики, кажутся им непреодолимыми. Молодой человек, выбросившийся из окна от неразделенной любви; девушка, вскрывшая себе вены, узнав о нежелательной беременности; школьница, повесившаяся от страха перед наказанием за проваленный экзамен – увы, таких случаев тысячи в любой стране, в любые времена.
Во-вторых, это те, кто не вынес тяжкой утраты – обычно смерти или предательства близкого человека. В-третьих, это люди, которые по тем или иным причинам чувствуют себя абсолютно одинокими, а мир – враждебным по отношению к ним. И в-четвертых, это нередко благополучные, социально активные и ответственные люди, которым изменила удача. Бизнесмены, политики, чиновники, отцы и матери семейств. Самоубийств такого рода становится много в годы кризисов – таких, как сейчас. Так, итальянские психологи отмечают рост числа суицидов в своей стране за последние 4 года на 10-12%. Значительную часть этого прироста дают жертвы кризиса, особенно разорившиеся предприниматели.
Но есть и связанные с самоубийствами социокультурные феномены, которые при желании можно назвать даже мистическими. По не совсем ясным причинам две небольшие восточноевропейские страны, Венгрия и Литва, десятилетиями находятся в числе лидеров по уровню самоубийств. Венгерский драматург Петер Мюллер отмечает, что в его стране «трудно встретить человека, у которого не покончил с собой ни один из родственников или знакомых. Это своего рода национальная болезнь». Мюллер – автор пьесы «Мрачное воскресенье», названной в честь знаменитой в 30-е годы прошлого века песни, написанной венгерским композитором Режё Шерешем. Эта песня, наполненная печалью и тягой к смерти, приобрела репутацию «гимна самоубийц». «Мрачное воскресенье» на разных языках включали в свой репертуар многие известные исполнители. Русскоязычная версия принадлежит знаменитому довоенному эмигрантскому певцу Петру Лещенко.
Стоит отметить, что автор «Мрачного воскресенья» Режё Шереш, всю жизнь страдавший депрессиями, тоже покончил с собой – уже в преклонном возрасте, в 1968 году. Он пополнил длинный ряд знаменитых венгерских самоубийц, в котором также – политик и меценат XIX века граф Иштван Сечени, поэт Аттила Йожеф, премьер-министр Пал Телеки, писатель Шандор Мараи и многие другие.
О странном феномене венгерских самоубийств, связанных с ним культурных, исторических и психологических смыслах я побеседовал с Каталин Сёке – литературоведом и культурологом, профессором Сегедского университета на юге Венгрии:
Каталин Сёке: Если мы посмотрим на венгерскую ментальность, то для нее всегда было характерно бунтарство, даже в анархическом смысле слова. Такое анархическое бунтарство часто было связано с самоубийством, самоуничтожением, и это самоуничтожение воспринималось как подвиг. Если взять освободительные движения в венгерской истории, то они почти всегда были безнадежны. В рамках венгерской культуры выход из исторического тупика нередко сопровождался самоуничтожением, которое позднее воспринималось как пример самопожертвования. Эти два понятия – самоубийство и самопожертвование – были связаны друг с другом. Самоубийство является символом безнадежности венгерской судьбы. Это очень характерное для Венгрии восприятие истории: выйти победителем из исторического процесса почти невозможно. Характерно, что у нас есть много памятных мест, посвященных былым поражениям, а не победам. И этот исторический пессимизм, несомненно, влияет на венгерскую ментальность.
Другая проблема, которую я вижу в этой связи, – то, что у нас нет такой религиозности, как, допустим, в России или в Польше. Настоящей веры, которая была бы связана с самосохранением, по-моему, в Венгрии не существует. Но надо сказать, что после смены режима, после падения коммунизма, самоубийств стало меньше – об этом говорят статистические данные. И я думаю, что хотя нынешний экономический и культурный кризис коснулся и нас, тенденция к росту самоубийств все-таки не усиливается еще и потому, что в обществе стало больше равнодушия. Равнодушие – не позитивная категория, но в связи с самоубийствами это скорее хорошо. Конечно, надо сказать и о том, что границы теперь открыты, и в целом для человека теперь больше возможностей выйти из кризисной ситуации.
Драматург Петер Мюллер подчеркивает, что для венгров характерна «двойная ментальность», в которой деструктивность тесно переплетена со стойкостью и стремлением выдержать испытания. По словам Мюллера, «у нас всегда есть какое-то «но», это очень венгерское слово. «Но» мы должны сделать это, «но» мы должны выдержать… Это есть даже в музыке, в мелодиях Листа и Бартока. Они полны таких «но». Это очень странная, особая сила, стоящая за печалью».
С похожей ситуацией сталкивается и литовское общество, о чем рассказывает Ирина Петерс:
Ирина Петерс: По статистике в Литве самоубийства совершаются в четыре раза чаще, чем, например, в Германии. Однозначного ответа, почему так происходит, не дают даже специалисты, хотя есть некоторые обобщения. Причиной может служить очень сильное социальное расслоение последних лет. Фактически существует две Литвы: одна – молодая страна ЕС, жаждущая модернизации и проводящая ее, другая – сельская, бедная, лишенная своих корней в прежнем социальном укладе, когда традиционный труд земледельца или животновода перестал быть таким нужным, как раньше.
Многие уезжают в города, в другие страны Евросоюза, кто остается – нередко погружается в безысходность. Некоторым отчаявшимся не помогают и устоявшиеся католические традиции, которые не позволяют христианину даже подумать о том, чтобы свести счеты с жизнью. По словам социолога Оны Давидонене, 80% самоубийств в Литве связаны с потреблением алкоголя. Но это лишь сопутствующий фактор.
Причины самоубийств – это не только пьянство и нужда, отсутствие перспектив. По статистическим данным, в Европейском Союзе Литва продолжает лидировать по количеству самоубийств (34 на сто тысяч жителей). Вот что думает по этому поводу вильнюсский психолог Андрюс Калугин:
- Уровень суицидов снижается. Но непонятно, связано ли это с общим уменьшением численности населения Литвы, потому что люди уезжают из страны, или же с улучшением качества жизни. Раньше было как? Взрослый человек кончает с собой, если не видит никакого жизненного выхода. Эта безысходность, плюс алкоголь, его и убивала. Сейчас у людей появилась альтернатива: если они не видят для себя выхода в Литве, то всегда могут уехать в поисках новых возможностей и счастья.
- Если раньше считалось, что склонность к самоубийству – удел в основном людей старшего возраста, то сейчас растет число суицидов среди молодежи…
- Суицидальные склонности – в принципе явление, характерное для молодых. Можно говорить даже о своего рода «моде» на определенные виды молодежных самоубийств. В Литве же как постсоветской стране эту статистику увеличивают суициды людей старшего поколения. Самый пик приходился на конец 90-х годов. А молодежные тенденции ничего общего с социальными кризисами не имеют. Там свои причины: неразделенная любовь, издевательства сверстников или зависимость – алкогольная или наркотическая.
- Играют ли здесь роль национальный характер, менталитет? Литовцы, как и все балты, считаются людьми закрытыми, они не умеют ярко выражать, выплескивать свои эмоции… Может, отсюда и такие цифры самоубийств?
- Да, но эстонцы или финны еще более закрыты. Но при этой их закрытости у них уровень жизни гораздо выше, нет особых социальных проблем. У литовцев тут сходятся два фактора: природная закрытость – они всё держат в себе, а потом выплескивают одним махом, «решая» все проблемы суицидом, – плюс довольно низкий уровень жизни и социальная неудовлетворенность. При этом превентивной работы никакой не ведется, ее финансирование минимальное, - отмечает психолог Андрюс Калугин. Решать проблему пробуют отдельные люди, например, литовский рок-музыкант номер один Андрюс Мамонтовас. Он выступает перед публикой с рассказами о том, как помочь человеку, только заговорившему о самоубийстве, и пропагандирует возможности молодежной горячей телефонной линии, созданной вместе с психологами.
Суицид как таковой – узел и перекресток, решение и отказ от решения, проблема личная и общественная. Одна из тех, которые, видимо, не имеют раз и навсегда данного решения. Ведь жизнь устроена так, что время от времени большинство людей попадает в ситуацию, которая кажется им тупиковой. И некоторые решают, что единственный выход – открыть дверь, ведущую вон из этого мира, не дожидаясь, пока позовут. Наверное, единственное, что могут сделать с этим окружающие – не забывать о том, что от жизненных кризисов не застрахован никто, и быть внимательнее к тем, кто рядом с нами.
Смерть в такой контекст никак не вписывается. Она рвет непрочную ткань сиюминутного счастья, грубо напоминая о неприятном – и неизбежном. Практически любая смерть – это чье-то горе. Но есть среди видов смерти один, особенно резко противоречащий культу незамысловатого потребительского счастья. Это самоубийство. Добровольный уход из жизни, запоздалый выкрик о том, что в мире, который гонится за счастьем и, казалось, разливает его направо и налево, как кока-колу, вот этому конкретному человеку счастья почему-то катастрофически не хватило.
СПРАВКА. По оценкам Всемирной организации здравоохранения, каждый год в мире кончает с собой около миллиона человек. Около трети от этого числа приходится на европейские страны. Характерно, что число суицидов в развивающихся странах, в том числе очень бедных, значительно ниже, чем в развитых. В целом в мире на каждых сто тысяч человек в год приходится 16 суицидов, причем за последние 45 лет их число выросло на 60%. В США, к примеру, самоубийств совершается примерно в два раза больше, чем убийств. В большинстве стран мужчины кончают с собой заметно чаще, чем женщины. (Исключением здесь является Китай). Алкоголики в 5-10 раз, а наркоманы – почти в 20 раз более склонны к суициду, чем люди, не злоупотребляющие этими веществами. В среднем в мире каждых 40 секунд совершается самоубийство.
Для философа суицид – феномен чрезвычайно сложный и интересный, за ним открываются настоящие метафизические глубины. Альбер Камю писал в «Эссе об абсурде»: «Есть лишь одна по-настоящему серьезная проблема – проблема самоубийства. Решить, стоит или не стоит жизнь того, чтобы ее прожить, – значит ответить на фундаментальный вопрос философии». Но большинство обитателей этого мира – совсем не философы. Чаще всего они просто не выдерживают житейских невзгод. Тем более что крайне немодно быть несчастным в мире, ориентированном на счастье любой ценой. Стать «лузером» – едва ли не худшее, что может произойти сегодня с человеком. И нередко к роковому решению человек приходит в соответствии с принципом соломинки, сломавшей хребет верблюду. Снова процитирую Альбера Камю, на сей раз – эссе «Между да и нет»: «Человек страдает, на него обрушивается несчастье за несчастьем. Он всё выносит, свыкается со своей участью. А потом однажды вечером оказывается – ничего не осталось; человек встретил друга, когда-то близкого и любимого. Тот говорит с ним рассеянно. Возвратясь домой, человек кончает самоубийством. Потом говорят о тайном горе, о душевной драме. Нет. Если уж необходимо доискиваться причины, он покончил с собой потому, что друг говорил с ним рассеянно».
По наблюдениям американских психиатров, если исключить самоубийства тех, кто тяжко болен психически или физически, а также суициды, совершенные под влиянием алкоголя и наркотиков, то можно выделить несколько групп людей, решающих свести счеты с жизнью. (Конечно, каждое решение такого рода индивидуально, а любая классификация грешит упрощением). Во-первых, это подростки и молодые люди, не способные справиться с жизненными проблемами. Эти проблемы, зачастую от недостатка жизненного опыта и лабильности юношеской психики, кажутся им непреодолимыми. Молодой человек, выбросившийся из окна от неразделенной любви; девушка, вскрывшая себе вены, узнав о нежелательной беременности; школьница, повесившаяся от страха перед наказанием за проваленный экзамен – увы, таких случаев тысячи в любой стране, в любые времена.
Во-вторых, это те, кто не вынес тяжкой утраты – обычно смерти или предательства близкого человека. В-третьих, это люди, которые по тем или иным причинам чувствуют себя абсолютно одинокими, а мир – враждебным по отношению к ним. И в-четвертых, это нередко благополучные, социально активные и ответственные люди, которым изменила удача. Бизнесмены, политики, чиновники, отцы и матери семейств. Самоубийств такого рода становится много в годы кризисов – таких, как сейчас. Так, итальянские психологи отмечают рост числа суицидов в своей стране за последние 4 года на 10-12%. Значительную часть этого прироста дают жертвы кризиса, особенно разорившиеся предприниматели.
Но есть и связанные с самоубийствами социокультурные феномены, которые при желании можно назвать даже мистическими. По не совсем ясным причинам две небольшие восточноевропейские страны, Венгрия и Литва, десятилетиями находятся в числе лидеров по уровню самоубийств. Венгерский драматург Петер Мюллер отмечает, что в его стране «трудно встретить человека, у которого не покончил с собой ни один из родственников или знакомых. Это своего рода национальная болезнь». Мюллер – автор пьесы «Мрачное воскресенье», названной в честь знаменитой в 30-е годы прошлого века песни, написанной венгерским композитором Режё Шерешем. Эта песня, наполненная печалью и тягой к смерти, приобрела репутацию «гимна самоубийц». «Мрачное воскресенье» на разных языках включали в свой репертуар многие известные исполнители. Русскоязычная версия принадлежит знаменитому довоенному эмигрантскому певцу Петру Лещенко.
Стоит отметить, что автор «Мрачного воскресенья» Режё Шереш, всю жизнь страдавший депрессиями, тоже покончил с собой – уже в преклонном возрасте, в 1968 году. Он пополнил длинный ряд знаменитых венгерских самоубийц, в котором также – политик и меценат XIX века граф Иштван Сечени, поэт Аттила Йожеф, премьер-министр Пал Телеки, писатель Шандор Мараи и многие другие.
О странном феномене венгерских самоубийств, связанных с ним культурных, исторических и психологических смыслах я побеседовал с Каталин Сёке – литературоведом и культурологом, профессором Сегедского университета на юге Венгрии:
Каталин Сёке: Если мы посмотрим на венгерскую ментальность, то для нее всегда было характерно бунтарство, даже в анархическом смысле слова. Такое анархическое бунтарство часто было связано с самоубийством, самоуничтожением, и это самоуничтожение воспринималось как подвиг. Если взять освободительные движения в венгерской истории, то они почти всегда были безнадежны. В рамках венгерской культуры выход из исторического тупика нередко сопровождался самоуничтожением, которое позднее воспринималось как пример самопожертвования. Эти два понятия – самоубийство и самопожертвование – были связаны друг с другом. Самоубийство является символом безнадежности венгерской судьбы. Это очень характерное для Венгрии восприятие истории: выйти победителем из исторического процесса почти невозможно. Характерно, что у нас есть много памятных мест, посвященных былым поражениям, а не победам. И этот исторический пессимизм, несомненно, влияет на венгерскую ментальность.
Другая проблема, которую я вижу в этой связи, – то, что у нас нет такой религиозности, как, допустим, в России или в Польше. Настоящей веры, которая была бы связана с самосохранением, по-моему, в Венгрии не существует. Но надо сказать, что после смены режима, после падения коммунизма, самоубийств стало меньше – об этом говорят статистические данные. И я думаю, что хотя нынешний экономический и культурный кризис коснулся и нас, тенденция к росту самоубийств все-таки не усиливается еще и потому, что в обществе стало больше равнодушия. Равнодушие – не позитивная категория, но в связи с самоубийствами это скорее хорошо. Конечно, надо сказать и о том, что границы теперь открыты, и в целом для человека теперь больше возможностей выйти из кризисной ситуации.
Драматург Петер Мюллер подчеркивает, что для венгров характерна «двойная ментальность», в которой деструктивность тесно переплетена со стойкостью и стремлением выдержать испытания. По словам Мюллера, «у нас всегда есть какое-то «но», это очень венгерское слово. «Но» мы должны сделать это, «но» мы должны выдержать… Это есть даже в музыке, в мелодиях Листа и Бартока. Они полны таких «но». Это очень странная, особая сила, стоящая за печалью».
С похожей ситуацией сталкивается и литовское общество, о чем рассказывает Ирина Петерс:
Ирина Петерс: По статистике в Литве самоубийства совершаются в четыре раза чаще, чем, например, в Германии. Однозначного ответа, почему так происходит, не дают даже специалисты, хотя есть некоторые обобщения. Причиной может служить очень сильное социальное расслоение последних лет. Фактически существует две Литвы: одна – молодая страна ЕС, жаждущая модернизации и проводящая ее, другая – сельская, бедная, лишенная своих корней в прежнем социальном укладе, когда традиционный труд земледельца или животновода перестал быть таким нужным, как раньше.
Многие уезжают в города, в другие страны Евросоюза, кто остается – нередко погружается в безысходность. Некоторым отчаявшимся не помогают и устоявшиеся католические традиции, которые не позволяют христианину даже подумать о том, чтобы свести счеты с жизнью. По словам социолога Оны Давидонене, 80% самоубийств в Литве связаны с потреблением алкоголя. Но это лишь сопутствующий фактор.
Причины самоубийств – это не только пьянство и нужда, отсутствие перспектив. По статистическим данным, в Европейском Союзе Литва продолжает лидировать по количеству самоубийств (34 на сто тысяч жителей). Вот что думает по этому поводу вильнюсский психолог Андрюс Калугин:
- Уровень суицидов снижается. Но непонятно, связано ли это с общим уменьшением численности населения Литвы, потому что люди уезжают из страны, или же с улучшением качества жизни. Раньше было как? Взрослый человек кончает с собой, если не видит никакого жизненного выхода. Эта безысходность, плюс алкоголь, его и убивала. Сейчас у людей появилась альтернатива: если они не видят для себя выхода в Литве, то всегда могут уехать в поисках новых возможностей и счастья.
- Если раньше считалось, что склонность к самоубийству – удел в основном людей старшего возраста, то сейчас растет число суицидов среди молодежи…
- Суицидальные склонности – в принципе явление, характерное для молодых. Можно говорить даже о своего рода «моде» на определенные виды молодежных самоубийств. В Литве же как постсоветской стране эту статистику увеличивают суициды людей старшего поколения. Самый пик приходился на конец 90-х годов. А молодежные тенденции ничего общего с социальными кризисами не имеют. Там свои причины: неразделенная любовь, издевательства сверстников или зависимость – алкогольная или наркотическая.
- Играют ли здесь роль национальный характер, менталитет? Литовцы, как и все балты, считаются людьми закрытыми, они не умеют ярко выражать, выплескивать свои эмоции… Может, отсюда и такие цифры самоубийств?
- Да, но эстонцы или финны еще более закрыты. Но при этой их закрытости у них уровень жизни гораздо выше, нет особых социальных проблем. У литовцев тут сходятся два фактора: природная закрытость – они всё держат в себе, а потом выплескивают одним махом, «решая» все проблемы суицидом, – плюс довольно низкий уровень жизни и социальная неудовлетворенность. При этом превентивной работы никакой не ведется, ее финансирование минимальное, - отмечает психолог Андрюс Калугин. Решать проблему пробуют отдельные люди, например, литовский рок-музыкант номер один Андрюс Мамонтовас. Он выступает перед публикой с рассказами о том, как помочь человеку, только заговорившему о самоубийстве, и пропагандирует возможности молодежной горячей телефонной линии, созданной вместе с психологами.
Суицид как таковой – узел и перекресток, решение и отказ от решения, проблема личная и общественная. Одна из тех, которые, видимо, не имеют раз и навсегда данного решения. Ведь жизнь устроена так, что время от времени большинство людей попадает в ситуацию, которая кажется им тупиковой. И некоторые решают, что единственный выход – открыть дверь, ведущую вон из этого мира, не дожидаясь, пока позовут. Наверное, единственное, что могут сделать с этим окружающие – не забывать о том, что от жизненных кризисов не застрахован никто, и быть внимательнее к тем, кто рядом с нами.