"Моя перестройка" – портрет поколения, жизнь которого крах СССР поделил на две равные части: герои фильма выросли при советской системе, а когда пришло время выбирать будущее, все изменилось: не стало ни системы, ни страны, определенность пропала, но открылись возможности, о которых прежде нельзя было и мечтать. Робин Хессман рассказывает о жизни пятерых одноклассников. Борис, Люба, Ольга, Андрей и Руслан учились в одной из лучших московских школ – 57-й. Борис и Люба Меерсоны теперь преподают историю в этой же школе, Ольга работает в компании, обслуживающей бильярдные столы, Андрей открыл магазин французской одежды, Руслан стал рок-музыкантом.
Мир московской интеллигенции, которая благополучно выдержала все виражи эпохи. Герои фильма вспоминают перестройку, путч, размышляют о жизни в путинские времена. Премьера фильма состоялась в 2010 году на "Сандэнсе", с тех пор он путешествует по фестивалям.
Робин Хессман – девочка из семьи, не имеющей никакого отношения к России, в разгар холодной войны заинтересовалась советской жизнью. В те самые годы прославилась другая американская девочка – Саманта Смит, написавшая письмо Юрию Андропову и получившая приглашение посетить СССР. Робин Хессман сказала мне, что очень завидовала Саманте, хотела оказаться на ее месте. В СССР большим дефицитом были журналы ''Америка'' и ''Англия'', а Робин Хессман захотела выписать их московский аналог – пропагандистский журнал Soviet Life.
– Я даже не могу вспомнить, откуда я услышала, что есть такой журнал. Но как-то я узнала и умоляла родителей: ''Пожалуйста, давайте я подпишусь на ''Советскую жизнь''. Они были в ужасе.
– Они не были коммунистами?
– Нет, не были даже особо левыми. Многие американцы считают, что я из левой семьи. У нас даже такое выражение есть – ''red diaper baby'' (''ребенок в красных пеленках''). Но мои родители совершенно не такие были, просто обычные средние американцы: папа – врач, мама – биолог. Не особенно политизированные. Они были в ужасе и сказали мне, что я попаду в какой-то список ФБР и потом не получу работу. Они прожили эру Маккарти. У мамы была учительница в школе, которую уволили, потому что у нее была связь с соседом, который однажды ходил на встречу в американскую коммунистическую организацию. Они очень переживали. Но я так ныла, что они разрешили, и я стала получать журнал ''Советская жизнь''.
– А сколько лет вам было?
– Десять или одиннадцать. Надо сказать, что это был очень сухой журнал для ребенка, не так хорошо переведенный, но фотографии были потрясающие. И я в основном его смотрела ради фотографий, особенно фотографий детей, потому что каждый ребенок в какой-то момент начинает думать: а если бы мои родители были из Японии, какая у меня жизнь была бы? И я очень интересовалась тем, что такое быть ребенком в Советском Союзе. Особенно потому, что постоянно в кино и по телевидению говорили, что это ''империя зла'', что Советский Союз хочет уничтожить весь мир своими ядерными бомбами, они хотят всех погубить, какие они плохие, страшные и ужасные. Но на совсем простом, детском уровне я скептически относилась к тому, что может быть страна, где каждый человек злой, ужасный и страшный. Я же видела фотографии – там тоже дети, они тоже ходят в школу, у них тоже есть бабушки и дедушки. Как же они могут быть такие страшные? И потом стала читать русскую литературу, по-английски сначала, а потом у меня была в школе возможность, уже в старших классах, выбрать предмет ''Русская история''. Россия – потрясающая страна, очень интересная, сложная, и, конечно, я мечтала поехать сама. У нас принято обычно ехать за границу на третьем курсе университета. А потом пришел Горбачев, каждый год так много менялось, что я не хотела ждать до третьего курса, я думала, что все интересное пропущу. И так и было бы, если бы я ждала. И я ухала на первом курсе американского университета в Ленинград.
– И застали распад Советского Союза?
– Да, я жила в Ленинграде с января 1991 года до сентября. Я не была в Москве во время путча, но тогда работала на ''Ленфильме'' над американским фильмом ужасов, где главный актер был Роберт Ингланд, который играл Фредди Крюгера в ''Кошмаре на улице Вязов''. И очень смешно, когда был путч, было в газете написано ''Кошмар! На улице Язов''. Это было очень кстати, потому что я с ним работала каждый день. Я пришла в тот день на работу, и нам сказали, что путч – все домой. И тогда самый большой страх был, что граница закроется снова и все новые друзья и все приглашения, которые я уже сделала моим друзьям, – все это закончится. Я собиралась на третьем курсе вернуться в Россию, хотела кино заниматься. Был такой момент страха, как Люба в фильме говорит, что все это – свежее и новое – закончится.
– Люди, которых вы снимали, это ваши друзья еще с тех времен?
– Нет. Когда я вернулась на третьем курсе университета, я попала во ВГИК и решила остаться и учиться на режиссерском факультете. А потом я стала работать на телевидении, была продюсером детской передачи ''Улица Сезам'' с 1995 до 1999 года, и мои друзья были киношники, художники, музыканты, журналисты. И когда я стала думать о том, как сделать этот фильм, как вообще взяться за историю поколения... Слишком огромная, аморфная идея, я не хотела снимать свой круг, людей, которых я знаю, я хотела, чтобы это был более общий взгляд. Но чтобы какую-то рамку найти, я думала, что найду первого героя, и когда я увижу, что вот этот человек обязательно должен быть в фильме, я узнаю, какие у него или у нее есть одноклассники.
– И это был учитель 57-й школы?
– Да, первый, с которым я познакомилась из этой группы. То есть я познакомилась со многими людьми, я где-то год работала над фильмом, прежде чем познакомилась с Борей и Любой. Я сидела в архивах, собирала восьмимиллиметровые пленки, что тоже было очень важно, потому что в Америке все, что я видела в детстве до того, как стала получать журнал ''Советская жизнь'', – это танки на Красной площади, на демонстрации 1 мая, или люди, которые стоят в очереди за хлебом. Очень однозначное все, в одном направлении. И у людей на Западе, особенно у американцев, не было возможности посмотреть, пощупать ежедневную, настоящую жизнь, где дети играют с дедушкой или учатся кататься на велосипеде – просто такие общечеловеческие события.
– У вас есть замечательные кадры из домашних архивов, в том числе удивительная сцена, когда дети изображают похороны Брежнева. Где вы эту запись взяли?
– Очень много домашней хроники как раз от героев фильма. Когда я начала делать фильм, я даже не представляла, что мне так повезет, что я получу домашние записи именно моих героев. Я представляла, что будет хроника их сверстников. У моих русских друзей в Бостоне были друзья, мне не знакомые, у которых были друзья в Нью-Йорке, которые уехали в 1991 году. И меня по имейлу связали с человеком, у которого было много коробок домашней хроники, и он мне послал эти хроники. И я помню, когда я открыла эту коробку и там карандашом написано ''Похороны Брежнева'', у меня глаза вылезли. А когда я увидела, что это не просто похороны, а как дети играют.... И еще такая смешная история, как мир тесен. Я показала фильм в Нью-Йорке в Музее современного искусства, и одна моя подруга, которая выросла в Питере и уехала давно, она много слышала о фильме и пришла посмотреть. После фильма она подошла и говорит: ''Откуда у тебя эта пленка? Это моя дача''. Очень маленький мир.
– Да, я там даже нашел одну сцену, в которой участвовал, когда Ельцин стоит на площади Дзержинского – я там стоял сзади в тот момент... Это поколение очень интересно тем, что их жизнь разделена ровно пополам: половина прошла при Советском Союзе, половина – после. Я даже скажу одну вещь, о которой, скорее всего, вы не думали. Ведь это поколение Дмитрия Медведева. Когда я смотрел этот фильм, я подумал, что очень многое от этих героев в его характере есть.
– Да, это поколение уникальное в том, что у них было совершенно обычное советское детство, без какого-либо представления о том, что Советский Союз не навсегда. И когда ты подросток, уже начинаешь задавать вопросы, у тебя переходный возраст, когда ты думаешь, кто ты такой, кем хочешь стать и кем можешь быть в более глобальном смысле в этом мире, а они все были комсомольцами, и ты знаешь, что будет дальше, просто видя старших братьев, знаешь следующий шаг в жизни – вот после института будет вот это, потом будет вот это... И вдруг в этом переходном возрасте все так меняется. И Боря, и Люба как раз учились в педагогическом институте, когда все архивы стали открываться, когда отменили все экзамены по истории в стране. И это такой потрясающий момент – совпадение их развития и развития страны. И вот они все окончили институт как раз, когда Союз распался. И никакого стабильного понятного будущего в каком-то одном месте, на работе, навсегда. Мое поклонение интересно именно тем, что детство прошло в одном мире, а взрослая жизнь – совершенно в другом. Переходный возраст в переходное время.
– Но это очень благополучная среда, московская, не номенклатурная, конечно, но элита, и они все и при Советском Союзе жили, как тогда считалось, неплохо, и сейчас не бедствуют. И переходной этап для некоторых, например для Ольги, прошел вообще незаметно.
– Из-за этого я долго думала, как назвать фильм. Я не хотела называть ''Русское поколение''. Это действительно очень московская история, во-первых, и Москва относится к России, как Нью-Йорк относится к Америке. И мне не хотелось, чтобы было неправильное ощущение, что я этим фильмом пытаюсь рассказывать то, что было для всех по всей стране. Конечно, если бы это была диссертация, мне было бы интересно ездить по всем бывшим республикам и по России в разные регионы. Но поскольку изменения в Москве такие очень интенсивные и быстрые, и еще такой практический вопрос, что я восемь лет жила в Москве – там вся моя поддержка и люди, у которых я могла жить по два месяца, я поняла, что у меня будет возможность сделать лучший фильм, если я буду снимать в Москве.
Сначала я думала делать фильм для западных людей, но потом мне захотелось, чтобы фильм смотрела и русская аудитория, чтобы это не было слишком упрощенно, скучно, так как мы все это знаем. И, конечно, я против какого-то дикторского голоса, который рассказывает, что в Советском Союзе было то-то и то-то, потому что это дает такое впечатление, что есть какая-то одна правда. А в фильме видно, что у каждого свое мнение, иногда они просто впрямую противоречат друг другу. И исторический фильм я считаю совершенно неправильным сопровождать дикторским голосом, который дает ощущение, что это одна правда. Во время монтажа было очень сложно найти тот баланс между фильмом, который будет не слишком сложным для западных людей, не так много знающих о России, и не будет слишком скучным для русской аудитории. Это было сложно, мы монтировали очень долго. И, конечно, в фильме очень много вещей, которые люди на Западе не чувствуют, не знают – эту песню или эту кружку. Я это знаю, я специально делала, и это на гораздо более глубоком уровне работает для русской аудитории. Но при этом западные люди в новостях чаще видят нищих или олигархов, а этот уровень людей – нет. Надо сказать, что есть большая разница между тем, как Руслан, Ольга, Люба и Андрей живут, и к взгляду на такую жизнь нормальных людей у нас нет доступа. И мне было очень важно попытаться дать западным зрителям ощущение, что они побывали в Москве, они сидели на кухне у этих людей, пили с ними чай и узнали их, как людей. И мне очень приятно каждый раз после фильма, если кто-нибудь из зрителей ко мне подходит и говорит, насколько герой им нравится, что они почувствовали, что они с ним подружились или хотят с ним дружить. Вот это очень приятно.
– А вы с ними подружились? И как они восприняли этот фильм, вы показывали им завершенный вариант?
– Я познакомилась с ними в 2005 году, приезжала, снимала в течение нескольких месяцев, потом уезжала домой, искала больше денег, потом возвращалась. Да, подружились, и по скайпу разговариваем часто, и в ''Одноклассниках''. В прошлом году был единственный год, когда я не ездила в Россию за последние шесть лет, просто не было возможности. А потом Боря, Люба и Марк приезжали на "Сандэнс", на мировую премьеру, и видели там фильм, наверное, семь раз и отвечали на вопросы зрителей. Слава богу, им очень понравилось. Конечно, я очень нервничала. И то, что эти люди соглашались сниматься, для документального режиссера это самый большой подарок. И это подарок, к которому я отношусь очень деликатно и очень уважаю. Они не хотели своих пятнадцати минут звездной славы, это им не нужно было, но они слушали и понимали, почему я хотела этот фильм сделать, и они соглашались, открывали мне свои дома и свои жизни. И за это я буду вечно им всем благодарна.
– А что вы думаете об этом поколении советских-несоветских людей, об этом разорванном поколении?
– Я бы сказала, что это для каждого человека по-своему. И даже внутри одного человека такие противоречивые реакции на то, что было, и на то, что сейчас. Я надеюсь, что фильм покажет, что невозможно обобщать истории этого поколения, потому что у каждого совсем другой опыт. Например, ностальгия по прошлому – это не значит отторжение от настоящего. Это не значит ностальгия по Брежневу. Можно чувствовать ностальгию по своему детству без какого-то политического значения. Мне кажется, на Западе часто делают такую ошибку, если кто-то слышит, что фильм будет говорить с грустью о том, что что-то прошло или кто-то вспоминает с ностальгией свое детство, сразу думают, что они хотят, чтобы Советский Союз вернулся, или что они любят Сталина. Это сложная вещь, это жизнь людей. Я не хотела делать политический фильм, я хотела делать фильм о людях во время перемен именно с человеческой стороны. И из-за этого люди из Восточной Европы, из других стран, когда они слышат о фильме, то первая реакция – такая скептичность: зачем американка снимала эту историю, и это история для России, это не для нас, это не о Болгарии или Польше, у нас своя история, у нас должен быть свой фильм. А когда они смотрят... Мне очень приятно, что женщина, которая отбирала фильм для Роттердамского фестиваля (она выросла в Чехословакии), она мне писала, что очень боялась, что фильм будет какой-то эксплуатацией, какая-то чернуха будет. И она очень красивое письмо написала после фильма. И для меня отзывы людей из Восточной Европы и из России, наверное, самые дорогие, потому что если этот фильм что-то им рассказывает, если трогает, если они видят себя, несмотря на то что в каждой стране действительно было по-другому, это очень важно для меня. Я показала фильм в Боснии, в Сараево, и реакция там была потрясающая.
– Вы работаете с Ди Эй Пеннебейкером?
– Я не работаю с ним, но мы познакомились несколько лет назад, когда я его пригласила в Москву на мой фестиваль. Я – куратор документальной программы вот уже пять лет. Это "Амфест" – американские фильмы в Москве. Я отбираю американские документальные фильмы. Потому что так же как мне очень важно, чтобы люди на Западе понимали Россию лучше, мне тоже важно, чтобы люди в России видели Америку, которая не в голливудских фильмах или в комедийных передачах по телевидению, вроде ''Янки'', что это тоже страна своеобразная, и очень много и очень хороших фильмов, и очень интересных историй, которые не доходят никогда. И я как раз в 1997 году пригласила Пеннебейкера с ретроспективой. И узнала, когда я отбирала фильмы, что он снимал в 1959 году на американский выставке в Москве и фильм никогда нигде не был показан. Это было шоком. Мы показывали фильм сначала в американском посольстве, потом в кинотеатре, и мои друзья из Москвы, когда они смотрели, это было очень смешно – у них та же самая реакция, как у следующего поклонения, когда они смотрят мой фильм, фильм о детстве в 70–80-х годах. Когда мои друзья смотрели на детство своих родителей в 50-х годах, даже папа одного моего друга был на выставке, и он совершенно не ожидал, что люди были такие счастливые, что так было красиво. И для них было то же самое. Я смотрела его фильм несколько раз, и был один момент, когда мне нужны были два кадра. И я позвонила Пеннебейкеру и говорю: ''Пенни, дай мне два кадра''. Он очень добрый и щедрый человек, он согласился. И надо тоже сказать, что без поддержки и помощи людей мой фильм никогда бы не был сделан. Например, Гребенщиков мне разрешил использовать две песни за один доллар. Он еще даже не смотрел фильм, только слышал описание и согласился. Без такого понимания и поддержки такие фильмы невозможно делать.
– В финале ваши герои размышляют о том, что происходит сейчас в российской жизни, о Путине. У вас, насколько я понимаю, нет этой тревоги, что Россия возвращается к тоталитаризму, к Советскому Союзу. Вы смотрите на это достаточно благодушно?
– Я думаю, что Россия – это не Советский Союз, люди ездят по всему миру, читают все, что хотят, и вот эти две вещи, наверное, самые важные и главные. Конечно, мне грустно, что не все изменилось именно так, как я надеялась в 1991 году. ''Хотелось, как лучше, получилось, как всегда''. Иногда грустно, но, с другой стороны, я приезжаю и вижу своих друзей, которые заняты очень интересными проектами, стали гражданами мира. Не только художники, киношники или журналисты, а все герои фильма ездят по миру. Андрей – по работе, Ольга много путешествует, она на сафари в Африку ездила, в Европе была много раз, и Руслан всю Европу объездил, его папа живет за границей, Марк, ребенок, посетил больше стран, чем я. И когда ты ходишь по улицам Москвы или Питера, то молодые люди выглядят, как молодые люди в Копенгагене или в Лондоне. Просто нет такого разделения мира, это очень важно.
