«В конце концов я обнаружила, что со мной случилось самое страшное, что может случиться с человеком в Нью-Йорке. Я обнаружила, что в свои 44 года я все еще живу так же, как жила в 24». Это слова из эссе журналистки и писательницы Элизабет Вурцель, вышедшего на прошлой неделе в журнале New York.
Это эссе стало поводом для обсуждения темы искренности и откровенности в журналистике. Американские колумнисты спорили о том, что делает откровенное эссе хорошим, как далеко может зайти журналист, выворачиваясь наизнанку, и вообще – должен ли журналист писать о себе, когда мир полон героев для эссе и репортажей?
Больше всего Элизабет Вурцель известна своей автобиографической книгой «Нация прозака». Это откровенная и искренняя книга, которую Вурцель написала, когда ей было 26 лет, – про жизнь в Нью-Йорке молодого журналиста, страдающего депрессией. По книге даже сняли одноименный фильм с Кристиной Риччи в главной роли.
Вышедшее на прошлой неделе эссе Вурцель написано в том же стиле. Это своего рода продолжение истории, рассказанной в «Нации прозака». Судя по этому эссе, за полтора десятка лет, прошедших с момента выхода книги, в жизни Вурцель мало что изменилось. Вурцель не замужем, у нее нет детей, нет машины, нет сбережений, она все еще снимает квартиру в Гринвич Вилладж, вместо того чтобы иметь недвижимость в Бруклин Хайтс.
Сюжет ее эссе строится вокруг фигуры странной пятидесятилетней женщины, квартирной хозяки Вурцель, которая преследует героиню, устраивая страшные истерические сцены, тем самым превращая жизнь журналистки в ад. В ходе повествования Вурцель успеет рассказать, что принимала прозак, периодически страдает от депрессии, пробовала героин, что она росла в бедной семье, никогда не изменяла своим принципам, всегда была верна идеалам феминизма, спала с кем-то только, когда влюблялась, добилась успеха в журналистике, закончила школу права в Йеле. Одним словом, жила хорошей и полной жизнью и в итоге оказалась там, где и оказалась. В съемной квартире в Нью-Йорке рядом с сумасшедшей теткой, которая долбит в дверь и выкрикивает ругательства.
Американские журналисты Ханна Розин и Элисон Бенедикт из Slate и Норин Малон из New Republic обсуждали в подкасте Slate DoubleX в том числе и эссе Вурцель. В этом подкасте они даже изобрели и пользовались довольно обидным термином middle-age confessional (исповедальная журналистика среднего возраста). Обсуждение получилось особенно интересным потому, что на эссе Вурцель ведущие пытались посмотреть и с разных поколенческих позиций. Норин Малон – около 20, Элисон – около 20, Ханне – 40, и она мать троих детей. Никого из них эссе не тронуло – слишком странная исповедь, автор сбивается на низкий стиль, в каких-то местах верить и сочувствовать ей не получается, а когда такой жанр выглядит фальшивым, то вместо сочувствия испытываешь неловкость.
Масло в огонь дискуссии, разгоревшейся вокруг эссе Вурцель, подлила колонка Сьюзан Шапиро в New York Times. Шапиро преподает журналистику в Университете Нью-Йорка, и ее колонка начиналась с рассказа о том, что она всегда перед началом курса просит студентов написать трехстраничное эссе о самом унизительном секрете в их жизни. Откровенность позволяет схватить читателя за горло с самой первой строчки – считает Шапиро. Откровенничать лучше о неудачах, унизительных и тайных секретах, разрушать себя на глазах у читателя, чтобы потом на его же глазах восстать из пепла. Ну, или не восстать – как Элизабет Вурцель. Так пишут настоящие эссе и мемуары, считает Шапиро.
На Шапиро и всю исповедальную журналистику обрушился Хэмильтон Нолан в Gawker. «Журналистика или нарциссизм» – называется его колонка. Нолан пишет, что американская журналистика и эссеистика погрязли в исповедях и слишком откровенных повестованиях, ведущихся от первого лица, – «с таким же эффектом можно публиковать свои фотографии в обнаженном виде». Нужно честно признаться в том, что жизнь большинства людей не то чтобы очень интересна. Особенно если этим людям около 20 лет. Самый же главный ужас, по мнению Нолана, заключается в том, что пока армия журналистов выворачивает свои жизни наизнанку, огромное количество по-настоящему важных и захватывающих историй людей со всего мира остаются нерассказанными.
Кейти Ройфи, колумнистка The Slate поставила точку в обсуждении эссе Вурцель. Во-первых, она произнесла главное: личная, откровенная, даже исповедальная журналистика, как и журналистика отстраненная, бывает плохая и хорошая. А во-вторых, и это, конечно, самое важное, Ройфи сформулировала ряд критериев, которым должна соответствовать личная (та, в которой автор – лирический герой) журналистика. Вот они (просто назову, более подробные объяснения можно найти в колонке Ройфи):
1. Автор должен в первую очередь смотреть критическим взглядом на себя, а не только на несправедливый мир вокруг него.
2. Личное повествование должно выглядеть честным. Читатель должен верить автору.
3. Откровенная журналистика должна развлекать читателя.
4. Какой бы невероятной или шокирующей ни была история, рассказанная автором, она все равно должна быть хорошо написана. Хорошо и нетривиально.
5. Стандарты в личной журналистике должны быть такие же, как в художественной прозе. Нет никаких причин, по которым реальная, а не вымышленная история должна быть написана плохо или скучно.
весь блог
Это эссе стало поводом для обсуждения темы искренности и откровенности в журналистике. Американские колумнисты спорили о том, что делает откровенное эссе хорошим, как далеко может зайти журналист, выворачиваясь наизнанку, и вообще – должен ли журналист писать о себе, когда мир полон героев для эссе и репортажей?
Больше всего Элизабет Вурцель известна своей автобиографической книгой «Нация прозака». Это откровенная и искренняя книга, которую Вурцель написала, когда ей было 26 лет, – про жизнь в Нью-Йорке молодого журналиста, страдающего депрессией. По книге даже сняли одноименный фильм с Кристиной Риччи в главной роли.
Вышедшее на прошлой неделе эссе Вурцель написано в том же стиле. Это своего рода продолжение истории, рассказанной в «Нации прозака». Судя по этому эссе, за полтора десятка лет, прошедших с момента выхода книги, в жизни Вурцель мало что изменилось. Вурцель не замужем, у нее нет детей, нет машины, нет сбережений, она все еще снимает квартиру в Гринвич Вилладж, вместо того чтобы иметь недвижимость в Бруклин Хайтс.
Сюжет ее эссе строится вокруг фигуры странной пятидесятилетней женщины, квартирной хозяки Вурцель, которая преследует героиню, устраивая страшные истерические сцены, тем самым превращая жизнь журналистки в ад. В ходе повествования Вурцель успеет рассказать, что принимала прозак, периодически страдает от депрессии, пробовала героин, что она росла в бедной семье, никогда не изменяла своим принципам, всегда была верна идеалам феминизма, спала с кем-то только, когда влюблялась, добилась успеха в журналистике, закончила школу права в Йеле. Одним словом, жила хорошей и полной жизнью и в итоге оказалась там, где и оказалась. В съемной квартире в Нью-Йорке рядом с сумасшедшей теткой, которая долбит в дверь и выкрикивает ругательства.
Американские журналисты Ханна Розин и Элисон Бенедикт из Slate и Норин Малон из New Republic обсуждали в подкасте Slate DoubleX в том числе и эссе Вурцель. В этом подкасте они даже изобрели и пользовались довольно обидным термином middle-age confessional (исповедальная журналистика среднего возраста). Обсуждение получилось особенно интересным потому, что на эссе Вурцель ведущие пытались посмотреть и с разных поколенческих позиций. Норин Малон – около 20, Элисон – около 20, Ханне – 40, и она мать троих детей. Никого из них эссе не тронуло – слишком странная исповедь, автор сбивается на низкий стиль, в каких-то местах верить и сочувствовать ей не получается, а когда такой жанр выглядит фальшивым, то вместо сочувствия испытываешь неловкость.
Масло в огонь дискуссии, разгоревшейся вокруг эссе Вурцель, подлила колонка Сьюзан Шапиро в New York Times. Шапиро преподает журналистику в Университете Нью-Йорка, и ее колонка начиналась с рассказа о том, что она всегда перед началом курса просит студентов написать трехстраничное эссе о самом унизительном секрете в их жизни. Откровенность позволяет схватить читателя за горло с самой первой строчки – считает Шапиро. Откровенничать лучше о неудачах, унизительных и тайных секретах, разрушать себя на глазах у читателя, чтобы потом на его же глазах восстать из пепла. Ну, или не восстать – как Элизабет Вурцель. Так пишут настоящие эссе и мемуары, считает Шапиро.
На Шапиро и всю исповедальную журналистику обрушился Хэмильтон Нолан в Gawker. «Журналистика или нарциссизм» – называется его колонка. Нолан пишет, что американская журналистика и эссеистика погрязли в исповедях и слишком откровенных повестованиях, ведущихся от первого лица, – «с таким же эффектом можно публиковать свои фотографии в обнаженном виде». Нужно честно признаться в том, что жизнь большинства людей не то чтобы очень интересна. Особенно если этим людям около 20 лет. Самый же главный ужас, по мнению Нолана, заключается в том, что пока армия журналистов выворачивает свои жизни наизнанку, огромное количество по-настоящему важных и захватывающих историй людей со всего мира остаются нерассказанными.
Кейти Ройфи, колумнистка The Slate поставила точку в обсуждении эссе Вурцель. Во-первых, она произнесла главное: личная, откровенная, даже исповедальная журналистика, как и журналистика отстраненная, бывает плохая и хорошая. А во-вторых, и это, конечно, самое важное, Ройфи сформулировала ряд критериев, которым должна соответствовать личная (та, в которой автор – лирический герой) журналистика. Вот они (просто назову, более подробные объяснения можно найти в колонке Ройфи):
1. Автор должен в первую очередь смотреть критическим взглядом на себя, а не только на несправедливый мир вокруг него.
2. Личное повествование должно выглядеть честным. Читатель должен верить автору.
3. Откровенная журналистика должна развлекать читателя.
4. Какой бы невероятной или шокирующей ни была история, рассказанная автором, она все равно должна быть хорошо написана. Хорошо и нетривиально.
5. Стандарты в личной журналистике должны быть такие же, как в художественной прозе. Нет никаких причин, по которым реальная, а не вымышленная история должна быть написана плохо или скучно.
весь блог
