Эту книгу никогда не прочтет российский школьник. Разве что скачает случайно файл, перепутав со словом «Эдем» какое-то другое иностранное слово, набирая его в окошке искалки. К примеру, наш школьник интересуется производством сыра и хочет узнать, как делают «Эдам». Или пытается найти биографию бельгийского футболиста Эдена Азара. В общем, только случайность может навести нашего несовершеннолетнего юношу, нашу несовершеннолетнюю девушку на знакомство с романом Пьера Гийота «Эдем, Эдем, Эдем». Более того, когда Госдумой будет окончательно принят очередной закон за нравственность и против пропаганды известно чего среди несовершеннолетних, у людей, вывесивших текст сочинения Гийота в сети, могут быть серьезные неприятности – если они не поставят на своем сайте могильный крестик и цифру 18. А что уже российские моралисты могут сделать с издателем и книгопродавцем, даже подумать страшно.
Впрочем, с Пьером Гийота такое уже происходило, только во Франции. «Эдем, Эдем, Эдем» вышел в 1970 году и сразу оказался в центре гигантского скандала. Через месяц после его появления Министерство внутренних дел запретило его распространение, рекламу – и продажу несовершеннолетним. В ответ была составлена международная петиция с призывом отменить эту меру (действительно, почему де Сада или Батая распространять можно, а Гийота – нельзя?); документ подписали более дюжины известных писателей, музыкантов, философов, от Мишеля Фуко и Ролана Барта до Пьера Булеза. «Эдем, Эдем, Эдем» даже номинировали на литературную премию Медичи, а когда он не получил награду, романист Клод Симон в знак протеста покинул жюри. Сам Гийота в 1972 году пишет эссе «Запрещенная литература», где пытается представить свой роман в более гуманистическом, что ли, контексте и пересказывает всю историю запрета. Разрешили «Эдем, Эдем, Эдем» только в 1981-м.
Впрочем, если наш гипотетический школьник и получит в распоряжение этот текст, читать он его вряд ли станет. Это одно из самых бескомпромиссных произведений европейской прозы прошлого века; иными словами – этот роман нечитабелен. Эстетически он столь же возмутителен и радикален, как и этически; именно поэтому он привлек столько внимания. Вот что писал о нем Ролан Барт: «”Эдем, Эдем, Эдем” представляет собой (или должен бы представлять) нечто вроде толчка, исторического шока. Все предшествующие ему действия еще кажутся разрозненными, однако совпадения, которые мы постепенно начинаем понимать — от Сада до Жене, от Малларме до Арто — наконец-то собираются воедино,
перемещаются, очищаются от обстоятельств эпохи...» А вот Мишель Лейрис: «Конечно же, очень многих читателей такого рода книги могут оттолкнуть своим грубым и (если хотите) шокирующим содержанием, особенно если учесть, что наше общество все еще продолжает находиться во власти идиллических представлений о литературе, несмотря на многократно предпринимавшиеся попытки их развеять. Впрочем, кто знает, возможно, именно неспособность пойти на уступки – как с одной, так и с другой стороны – и выделяет подобные произведения из однообразного потока современной печатной продукции?»
Короче говоря, опасаться, что неискушенный подросток примется за чтение этой монструозной книги, нет никаких причин. Но нам, взрослым людям, хорошо бы помнить эту историю – и историю других книг Пьера Гийота.
На самом деле, этот возмутитель спокойствия родился в 1940 году в скромной интеллигентной семье в провинциальном городке Бург-Арженталь. Он даже написал о детстве и юности, но уже после радикальных эстетических жестов под названием «Эдем, Эдем, Эдем», или «Проституция», или «Могила для пятисот тысяч солдат». Его автобиографические книги вполне читабельны даже для условного ненавистника маркиза де Сада. Два года назад главный переводчик Гийота на русский Маруся Климова поговорила с по-прежнему непримиримым модернистом. Интервью прозвучало в программе Дмитрия Волчека «Поверх барьеров»:
Пьер Гийота: Это вовсе не книга воспоминаний о детстве. Она называется «Воспитание» и посвящена воспитанию некоего человека, который является художником. Поэтому я описываю в ней зарождение желаний и жажды творчества у ребенка в самом раннем детстве, хотя и не думаю, что я точно помню что-либо случившееся до того, как мне исполнился год. Однако могу вам определенно сказать, что у меня сохранилось совсем краткое, но яркое воспоминание, связанное с моим дядей. Это случилось в 42-м году, когда мне было примерно года полтора, то есть еще до того, как я начал ходить. Возможно, конечно, мне все это потом рассказали мои старшие сестры, а я всегда был существом чрезвычайно чувствительным и восприимчивым. Но в данном случае я почему-то совершенно уверен, что помню, как видел своего юного дядю, и над головой у него был нимб, в точности как на иконах святых мучеников. Он был такой высокий и красивый, а я был совсем младенцем, не мог самостоятельно передвигаться. Однако подобные вещи, мне кажется, вполне способны запечатлеться в памяти даже в таком нежном возрасте. Мой дядя умер прежде, чем я стал способен все это осознать. Моя мать редко о нем говорила, но всегда с большой грустью. Возможно, она тоже помогла мне запомнить его. Вы знаете, у меня есть близкие друзья, которые, прочитав «Воспитание», тоже стали задумываться о своем детстве. И если ты знаешь, в каком месте ты жил и знаешь людей, с которыми общался, то вполне можешь многое вспомнить, реконструировать все это у себя в голове. Особенно если у тебя есть старшие братья и сестры, которые помогают тебе восстановить определенные моменты.
Маруся Климова: Лев Толстой когда-то писал, что помнит вкус материнского молока. Вы думаете, такое возможно?
Пьер Гийота: Конечно, возможно, почему бы и нет! Беккет тоже писал, что помнит, как находился в утробе своей матери. Конечно же, это всего лишь какие-то смутные ощущения, ускользающие от полного понимания. Например, когда я рассказываю о том, как я сделал свои первые шаги. Вообще такие воспоминания напоминают сны: их нужно тут же записывать, или они испарятся и исчезнут навсегда.
Маруся Климова: Почему вы пишете о своем прошлом в настоящем времени?
Пьер Гийота: Да, я практически всегда так делаю: использую настоящее время для описания воспоминаний почти во всех своих книгах. Хотя я прекрасно понимаю, как это действует на читателей, которые сильнее вовлекаются в повествование, ибо все происходит прямо сейчас и временная дистанция отсутствует. Так что я понимаю, на что иду. Но я не хочу использовать прошедшее несовершенное, например, а хочу писать о том, что делаю именно сейчас. Потому что все, что я сделал, все, что со мной когда-то случилось, присутствует в моей жизни и сейчас, никуда не исчезло. По большому счету, это настоящее время творчества, которое длится постоянно.
Полностью разговор Маруси Климовой с Пьером Гийота можно послушать здесь.
Впрочем, с Пьером Гийота такое уже происходило, только во Франции. «Эдем, Эдем, Эдем» вышел в 1970 году и сразу оказался в центре гигантского скандала. Через месяц после его появления Министерство внутренних дел запретило его распространение, рекламу – и продажу несовершеннолетним. В ответ была составлена международная петиция с призывом отменить эту меру (действительно, почему де Сада или Батая распространять можно, а Гийота – нельзя?); документ подписали более дюжины известных писателей, музыкантов, философов, от Мишеля Фуко и Ролана Барта до Пьера Булеза. «Эдем, Эдем, Эдем» даже номинировали на литературную премию Медичи, а когда он не получил награду, романист Клод Симон в знак протеста покинул жюри. Сам Гийота в 1972 году пишет эссе «Запрещенная литература», где пытается представить свой роман в более гуманистическом, что ли, контексте и пересказывает всю историю запрета. Разрешили «Эдем, Эдем, Эдем» только в 1981-м.
Впрочем, если наш гипотетический школьник и получит в распоряжение этот текст, читать он его вряд ли станет. Это одно из самых бескомпромиссных произведений европейской прозы прошлого века; иными словами – этот роман нечитабелен. Эстетически он столь же возмутителен и радикален, как и этически; именно поэтому он привлек столько внимания. Вот что писал о нем Ролан Барт: «”Эдем, Эдем, Эдем” представляет собой (или должен бы представлять) нечто вроде толчка, исторического шока. Все предшествующие ему действия еще кажутся разрозненными, однако совпадения, которые мы постепенно начинаем понимать — от Сада до Жене, от Малларме до Арто — наконец-то собираются воедино,
перемещаются, очищаются от обстоятельств эпохи...» А вот Мишель Лейрис: «Конечно же, очень многих читателей такого рода книги могут оттолкнуть своим грубым и (если хотите) шокирующим содержанием, особенно если учесть, что наше общество все еще продолжает находиться во власти идиллических представлений о литературе, несмотря на многократно предпринимавшиеся попытки их развеять. Впрочем, кто знает, возможно, именно неспособность пойти на уступки – как с одной, так и с другой стороны – и выделяет подобные произведения из однообразного потока современной печатной продукции?»
Короче говоря, опасаться, что неискушенный подросток примется за чтение этой монструозной книги, нет никаких причин. Но нам, взрослым людям, хорошо бы помнить эту историю – и историю других книг Пьера Гийота.
На самом деле, этот возмутитель спокойствия родился в 1940 году в скромной интеллигентной семье в провинциальном городке Бург-Арженталь. Он даже написал о детстве и юности, но уже после радикальных эстетических жестов под названием «Эдем, Эдем, Эдем», или «Проституция», или «Могила для пятисот тысяч солдат». Его автобиографические книги вполне читабельны даже для условного ненавистника маркиза де Сада. Два года назад главный переводчик Гийота на русский Маруся Климова поговорила с по-прежнему непримиримым модернистом. Интервью прозвучало в программе Дмитрия Волчека «Поверх барьеров»:
Пьер Гийота: Это вовсе не книга воспоминаний о детстве. Она называется «Воспитание» и посвящена воспитанию некоего человека, который является художником. Поэтому я описываю в ней зарождение желаний и жажды творчества у ребенка в самом раннем детстве, хотя и не думаю, что я точно помню что-либо случившееся до того, как мне исполнился год. Однако могу вам определенно сказать, что у меня сохранилось совсем краткое, но яркое воспоминание, связанное с моим дядей. Это случилось в 42-м году, когда мне было примерно года полтора, то есть еще до того, как я начал ходить. Возможно, конечно, мне все это потом рассказали мои старшие сестры, а я всегда был существом чрезвычайно чувствительным и восприимчивым. Но в данном случае я почему-то совершенно уверен, что помню, как видел своего юного дядю, и над головой у него был нимб, в точности как на иконах святых мучеников. Он был такой высокий и красивый, а я был совсем младенцем, не мог самостоятельно передвигаться. Однако подобные вещи, мне кажется, вполне способны запечатлеться в памяти даже в таком нежном возрасте. Мой дядя умер прежде, чем я стал способен все это осознать. Моя мать редко о нем говорила, но всегда с большой грустью. Возможно, она тоже помогла мне запомнить его. Вы знаете, у меня есть близкие друзья, которые, прочитав «Воспитание», тоже стали задумываться о своем детстве. И если ты знаешь, в каком месте ты жил и знаешь людей, с которыми общался, то вполне можешь многое вспомнить, реконструировать все это у себя в голове. Особенно если у тебя есть старшие братья и сестры, которые помогают тебе восстановить определенные моменты.
Маруся Климова: Лев Толстой когда-то писал, что помнит вкус материнского молока. Вы думаете, такое возможно?
Пьер Гийота: Конечно, возможно, почему бы и нет! Беккет тоже писал, что помнит, как находился в утробе своей матери. Конечно же, это всего лишь какие-то смутные ощущения, ускользающие от полного понимания. Например, когда я рассказываю о том, как я сделал свои первые шаги. Вообще такие воспоминания напоминают сны: их нужно тут же записывать, или они испарятся и исчезнут навсегда.
Маруся Климова: Почему вы пишете о своем прошлом в настоящем времени?
Пьер Гийота: Да, я практически всегда так делаю: использую настоящее время для описания воспоминаний почти во всех своих книгах. Хотя я прекрасно понимаю, как это действует на читателей, которые сильнее вовлекаются в повествование, ибо все происходит прямо сейчас и временная дистанция отсутствует. Так что я понимаю, на что иду. Но я не хочу использовать прошедшее несовершенное, например, а хочу писать о том, что делаю именно сейчас. Потому что все, что я сделал, все, что со мной когда-то случилось, присутствует в моей жизни и сейчас, никуда не исчезло. По большому счету, это настоящее время творчества, которое длится постоянно.
Полностью разговор Маруси Климовой с Пьером Гийота можно послушать здесь.
