Адольф Гитлер и убийство слона

80 лет назад к власти в Германии пришла Национал-социалистическая немецкая рабочая партия Адольфа Гитлера. Воздержимся пока от дежурных фраз об ужасах нацизма и уроках истории, хотя первые бесспорны, а вторые – важны. Начнем издалека – с длинной цитаты из Джорджа Оруэлла. Не из «1984» или «Скотного двора», а из куда менее известного маленького эссе под названием «Как я стрелял в слона».

Дело происходит на заре туманной юности Эрика Блэра (это настоящее имя Оруэлла), когда он служил полицейским в Бирме, находившейся под властью британской короны. Однажды местные жители прибежали к нему и сообщили, что на рынке буянит один из рабочих слонов: у него начался период спаривания, когда эти обычно мирные животные проявляют агрессивность. Погиб один из чернорабочих-кули. Слона следовало усмирить. Полицейский Блэр схватил ружье и бросился на рынок. Увидев слона, который, похоже, уже успокоился и мирно ощипывал какой-то куст, он прицелился, но что-то остановило его.

«В это самое мгновенье я обернулся и взглянул на сопровождавшую меня толпу. То была огромная масса людей, по меньшей мере тысячи две, которая с каждой минутой все прибывала. Она далеко, по обе стороны, запрудила дорогу. Передо мной расстилалось море пестрых одежд, на фоне которого явственно выделялись радостные и возбужденные в предвкушении развлечения желтые лица людей, уверенных в неминуемой смерти слона. Они следили за мной, как следили бы за иллюзионистом, готовившимся показать фокус. Они не любили меня, но сейчас, с магической винтовкой в руках, я был объектом, достойным наблюдения. Внезапно я осознал, что рано или поздно слона придется прикончить. От меня этого ждали, и я обязан был это сделать: я почти физически ощущал, как две тысячи воль неудержимо подталкивали меня вперед. Именно тогда, когда я стоял там с винтовкой в руках, мне впервые открылась вся обреченность и бессмысленность владычества белого человека на Востоке. Вот я, европеец, стою с винтовкой перед безоружной толпой туземцев, как будто бы главное действующее лицо спектакля, фактически же – смехотворная марионетка, дергающаяся по воле смуглолицых людей. Мне открылось тогда, что, становясь тираном, белый человек наносит смертельный удар по своей собственной свободе, превращается в претенциозную, насквозь фальшивую куклу, в некоего безликого сагиба – европейского господина. Ибо условие его владычества состоит в том, чтобы непрерывно производить впечатление на туземцев и своими действиями в любой критической ситуации оправдывать их ожидания. Постоянно скрытое маской лицо со временем неотвратимо срастается с нею. Я неизбежно должен был застрелить слона».

Эрик Блэр убил-таки слона, но не испытал при этом ни радости, ни гордости. Маска «белого господина», к счастью, так никогда и не срослась с его лицом. Но процитированный отрывок, как мне кажется, касается не только взаимоотношений колонизаторов и колонизуемых. В век, когда именно массы стали править миром, Оруэлл, умевший чувствовать и понимать настроения масс, описал важную психологическую связь между толпой и вождем. Между тем, кто облечен властью, как британский полицейский в бирманской глуши, и массой, которая с интересом наблюдает, как этот человек распорядится тем, что ему дано. Наблюдает – но и ожидает, и требует, и незримо давит. Эрик Блэр не хотел убивать слона, но не мог этого не сделать. Другой человек на его месте, напротив, сделал бы это с удовольствием, подтвердив свой статус в глазах собравшихся. А какой-нибудь безумец, расправившись с животным, и вовсе повернул бы оружие против толпы и открыл огонь по ней.

Именно это в каком-то смысле произошло в Германии после 1933 года, когда, если использовать оруэлловский образ, толпа вручила ружье очень опасному стрелку. Но говорить о стрелке мы сегодня почти не будем – о нем и без того очень много сказано. Попробуем поговорить о более интересном – о толпе. О немцах, приведших Гитлера к власти или молча согласившихся с этим. О том, почему ружье, с помощью которого Гитлер смог расправиться с непрочной германской демократией, попало в руки человека, который в общем-то совсем не скрывал своих агрессивных намерений. И почему никто и не подумал вступиться за жертву – Веймарскую республику, сыгравшую в 1933 году роль несчастного слона из эссе Оруэлла.

Вот со «слона» и начнем. У Веймарской республики, пришедшей на смену Германской империи после поражения в Первой мировой войне, отвратительная историческая репутация. Куда уж хуже – национальное унижение в результате несправедливого Версальского мира и политическая нестабильность, которая привела к нацистской диктатуре. Добавим к этому экономические ужасы вроде гиперинфляции 1923 года, в память о которой даже выпустили специальную медаль с надписью: «В ноябре 1923 года фунт хлеба стоил 3 миллиарда, фунт мяса – 36 миллиардов, кружка пива – 4 миллиарда рейхсмарок». Кстати, как раз тогда нацисты предприняли первую, гротескную и неудачную попытку захватить власть – мюнхенский «пивной путч». Но на самом деле, как всегда, всё было сложнее. У республики имелась и более приятная сторона. На смену нищете и растерянности, характерным для первых лет веймарского режима, пришло благополучное пятилетие середины 20-х, когда экономика Германии росла быстрее всех в Европе, безработица резко сократилась, а Берлин превратился в самый живой город Старого Света, центр деловой активности, научных исследований, культурной жизни и светских развлечений.



О межвоенной Германии существует несколько распространенных мифов. Один из них – непомерная тяжесть репараций за ущерб, нанесенный Германской империей ее противникам во время Первой мировой. Якобы эти репарации послужили одной из причин, по которым Великая депрессия, обрушившаяся на мировую экономику в 1929 году, имела в Германии особенно катастрофические последствия. А кризис и нищета привели к резкому росту популярности нацистов. Как же обстояло дело в реальности?

СПРАВКА. Репарации, наложенные на Германию по условиям Версальского мира, номинально составляли 132 миллиарда марок золотом. В действительности большая часть этой суммы значилась лишь на бумаге. Реально державы Антанты были намерены получить от немцев не более 50 миллиардов. Это тоже немалая сумма, но она, в отличие от первой, соответствовала экономическому потенциалу Германии. Однако перебои с выплатой репараций начались сразу же. В 1923 году конфликт обострился настолько, что Франция ввела войска в Рурскую область на западе Германии. Ответом немцев стала кампания «пассивного сопротивления». По версии ряда историков, гиперинфляция 1923 года была намеренно спровоцирована правительством Германии, чтобы решить проблему внешней задолженности. Годом позже был одобрен «план Дауэса», заметно снизивший величину обязательных ежегодных репараций. Пять лет спустя новый план, получивший имя американского дипломата Оуэна Янга, вновь подкорректировал цифры: общая сумма репараций была снижена до 112 миллиардов марок, а их выплата растянута на 59 лет. Германия теперь платила исправнее, но не из своего кармана: в 20-е годы она брала кредиты в американских банках – из них и выплачивалась значительная часть репараций. Но после краха Нью-Йоркской биржи, положившего начало Великой депрессии, кредитный поток иссяк, и Берлин оказался не только в экономическом, но и в долговом кризисе. Новое давление на западные державы принесло результаты: в июле 1932 года на международной конференции в Лозанне было объявлено о прекращении выплаты репараций Германией – после внесения последнего взноса в 3 миллиарда марок с погашением выкупных облигаций в течение 15 лет. Всего немцы заплатили по репарациям около 20 миллиардов марок.

После Второй мировой войны ФРГ, правда, еще выплатила какую-то часть тех долгов американским банкам, которые наделала когда-то Веймарская республика. Последний из этих платежей был осуществлен совсем недавно – в октябре 2010 года, в 20-ю годовщину объединения Германии. Но, как бы то ни было, правда состоит в том, что Гитлер, громко кричавший о «грабительских репарациях», пришел к власти в стране, уже почти избавленной от этого бремени его предшественниками. А вот еще один пример такого рода. Быстрая и почти полная ликвидация безработицы, которую многие ставили в заслугу нацистам в середине 30-х, была во многом достигнута за счет масштабной программы общественных работ. В ее рамках уже к июлю 1933 года трудились два миллиона недавних безработных. Так вот, программа эта была одобрена до того, как Гитлер стал канцлером – в 1932 году. А программа строительства дорог и мостов, плодами которой позднее стали знаменитые «автобаны Гитлера», и вовсе началась в 1929-м.

Веймарская республика была очень успешна и на поле дипломатии. С 1923 года и до своей скоропостижной кончины осенью 1929-го министром иностранных дел республики служил Густав Штреземан – прагматичный умеренно правый политик, который сумел вывести Германию из внешнеполитической изоляции. Державы Антанты гарантировали неприкосновенность западных границ страны. Что же до границ восточных, с Польшей, то тут сам Штреземан не хотел никаких гарантий: он считал, что придет момент, когда Германия сможет силой добиться возвращения территорий, отторгнутых от нее в пользу Польши после Первой мировой войны. Штреземан оставил настолько глубокий след в исторической памяти немцев, что о нем до сих пор слагают песни – и даже композиции в стиле рэп:



Особенно тяжело переносили националистически настроенные немцы еще одно ограничение, наложенное на Германию в Версале, – стотысячный лимит численности немецкой армии – рейхсвера – и запрет обзаводиться тяжелыми вооружениями, в том числе танками и боевыми самолетами. Но и тут веймарским дипломатам удалось добиться заметного прогресса. За месяц до прихода Гитлера к власти Всемирная конференция по разоружению признала правомерным принцип «равенства вооружений» великих держав, а предшественник нацистского лидера на посту главы правительства Курт фон Шлейхер божился, что к весне 1934 года Германия добьется полной отмены версальских ограничений в военной области.

Впрочем, Веймарская республика их и так обходила, в том числе за счет сотрудничества с СССР. Вот лишь один пример – тайная лётная школа под Липецком, действовавшая с 1926 по 1933 годы. Современные российские историки отмечают: «За время существования германской «Научно-опытной станции для испытания летательных аппаратов» было опробовано свыше 25 моделей боевых самолетов, в том числе модели, которые согласно планам германского военного министерства должны были стать основными боевыми машинами ВВС. На момент закрытия школы в 1933 году были подготовлены сотни летчиков, имевших опыт применения боевого авиавооружения. В отечественной историографии принято считать, что в СССР прошли обучение 120 немецких военных летчиков и примерно 100 штурманов. Однако в Германии имелись две школы-дублера липецкого авиацентра, в которых использовались результаты испытаний и учений в далеком российском городке. В результате сами участники событий с германской стороны приводят весьма различные цифры обученных благодаря сотрудничеству с СССР пилотов «Люфтваффе». Генерал Ханс Шпайдель полагал, что в Липецке и вне его было подготовлено 450 летчиков. Начальник «Московского центра» Нидермайер, попав в советский плен, сообщил: «В школе под Липецком было обучено около 700 летчиков».



Итак, почти не преувеличивая, можно сказать, что нацисты пришли «на всё готовое»: наиболее жгучие политические проблемы Германии к 1933 году были или уже разрешены, или решались. Хуже обстояло дело с экономикой. Оживления после жесточайшего кризиса к началу 1933 года еще не наблюдалось, а ошибки правительства Генриха Брюнинга, которое одновременно сокращало рабочие места и бюджетные расходы и повышало налоги, привели к дальнейшему падению производства и снижению деловой и потребительской активности. Именно это – а не репарации! – во многом подкосило республику.

Вдобавок немецкие политики – далеко не только нацисты – не переставали жаловаться на судьбу. По всякому поводу они указывали на якобы бедственное и униженное положение своей страны, тем самым нагнетая атмосферу отчаяния и недовольства. Вот что говорил британскому дипломату Брюсу Локхарту Густав Штреземан незадолго до своей смерти в 1929 году: «Если бы союзники хотя бы раз пошли мне навстречу, я повел бы за собой немецкий народ… Но они ничего не дали мне, а все их небольшие уступки всегда приходили слишком поздно. Теперь нам не остается ничего, кроме грубой силы. Будущее – в руках нового поколения. Мы потеряли немецкую молодежь для дела мира и восстановления. В этом моя трагедия – и преступление союзников».

Сейчас, когда мы знаем, что произошло 4 года спустя, эти слова звучат как мрачное пророчество. Но в тот момент они вполне могли быть лишь очередной попыткой дипломатического шантажа – инструмента, которым Штреземан и другие политики Веймарской республики владели весьма недурно. Ведь министр лгал, сознательно преуменьшая собственные достижения: за десять лет, прошедших после Версаля, Германия перестала быть международным изгоем и находилась на пути к полному экономическому и политическому равноправию. Веймарский «слон», прежде чем быть убитым нацистскими «стрелками», успел не так уж плохо поработать. Впрочем, крушение демократии в Германии имело и причины, лежавшие в самом устройстве Веймарской республики. Ее на самом деле мало кто любил, ведь она была плодом военного поражения. Почти никто не был ей предан – кроме части социал-демократов, собственно, и создавших этот режим после падения кайзера. Консерваторы мечтали о восстановлении монархии, нацисты – о расовой диктатуре под властью своего вождя, коммунисты – о скорой революции и всемирном пролетарском братстве.



Это был Эрнст Буш, знаменитый немецкий певец-коммунист. В песне под названием «Тревожный марш» он призывал рабочих бороться с империалистами, замышляющими войну против оплота мировой революции – СССР. Тем временем Коминтерн, орудие советской международной политики и агитации, указывал немецким коммунистам, что они должны бороться не только и даже не столько с нацистами, сколько с социал-демократами, которых Кремль на рубеже 30-х годов называл «социал-фашистами» и «предателями дела рабочего класса». Немецкие левые не смогли объединиться – и были впоследствии разгромлены Гитлером поодиночке.

Крах республики был прежде всего крушением ее политической элиты. Один за другим, еще совсем не старыми, сошли в могилу неяркие, но способные, демократичные и принципиальные представители первого поколения веймарских политиков – Штреземан, первый президент республики Фридрих Эберт, один из канцлеров – Герман Мюллер. Власть перешла к тем, кто хотел избавиться от демократии, как от надоевшей безделушки. Сменивший Эберта на посту рейхспрезидента престарелый фельдмаршал фон Гинденбург был ностальгическим монархистом. Он находился под влиянием своего сына Оскара и его друзей – интриганов Франца фон Папена и Курта фон Шлейхера. В 1932 году эти двое сменили друг друга на посту главы кабинета. Они не располагали поддержкой парламентского большинства, а потому правили на основании президентских декретов, используя лазейки в конституции, которая позволяла президенту неограниченное число раз распускать рейхстаг и менять канцлеров.

Наследники прусской монархической традиции, Гинденбург и его окружение – «камарилья», как называли их газетчики, – не понимали сути массовой политики и считали спасением для страны только авторитарный военный режим. Гитлера и его буйных соратников они побаивались, но в то же время презирали и недооценивали. Гитлер легко обыграл их. Предложение стать канцлером было сделано ему после того, как Папен убедил Гинденбурга пустить нацистов в правительство. Папен, пустой и напыщенный человек, думал, что он и другие консервативные политики смогут держать нацистского фюрера на коротком поводке. 30 января 1933 года престарелый президент, преодолевая давнее отвращение к Гитлеру, привел его к канцлерской присяге. Веймарская республика умерла, хотя об этом пока догадывались лишь национал-социалисты. Пуля была выпущена и летела слону прямо в лоб.



За несколько последующих месяцев нацисты подмяли под себя Германию – на 12 лет. Остановлюсь, однако, на популярном мифе: мол, Гитлер пришел к власти демократическим путем. Это не так. Путем легальным, законным – безусловно. Его назначение соответствовало странной веймарской конституции, которая делала из президента полумонарха и позволяла плевать на парламент. Но с демократией оно не имеет ничего общего. И не только потому, что нацисты (вместе с коммунистами) благодаря развязанному ими уличному насилию уже в 1932 году поставили Германию на грань гражданской войны. Но и потому, что после темной истории с пожаром рейхстага гражданские свободы в стране были резко ограничены. Следующие выборы, организованные в марте 1933 года, принесли нацистам более 43% голосов, а вместе с союзными ультраправыми консерваторами – 51%.

Успех? Если учесть уровень давления на избирателей, то скорее провал. За социал-демократов даже в этих условиях проголосовало более 18% немцев, за коммунистов – 12%, почти 20% отдали голоса католикам и либералам. Поэтому для окончательного триумфа нацистам пришлось арестовать коммунистических депутатов рейхстага, а остальных оппозиционеров – запугать до такой степени, что они, закрыв глаза от стыда, проголосовали за небывалое расширение полномочий правительства. Отныне решения кабинета, то есть Гитлера, имели силу закона. Единственной фракцией, отважившейся голосовать против этого, была социал-демократическая. Ее лидер Отто Вельс еще успел выкрикнуть с трибуны, глядя прямо на присутствовавшего на заседании Гитлера: «У нас можно отнять свободу и даже жизнь, но не честь!». Демократия кончилась. Застреленный слон завалился на бок под радостные вопли толпы.

80 лет спустя в Германии, живущей нынче под тем же флагом, что и Веймарская республика, – правда, в несколько измененных границах и, к счастью, с другой конституцией – обо всем этом помнят. О формах этой памяти, духовных и материальных, рассказывает Юрий Векслер.

Ю.В.: Я видел однажды, как молодой учитель, подводя первоклашек к развалинам бывшего главного берлинского вокзала, сказал им: «Вот, посмотрите, дети, здесь когда-то был главный берлинский вокзал Анхальтербанхоф – и вот что от него осталось. А все потому, что ваши прадедушки и прабабушки развязали мировую войну в 1939 году». Рядом с сохраненным порталом бывшего вокзала – две скромные металлические пластины. Одна напоминает о том, как немецкие железные дороги участвовали в депортациях евреев, другая посвящена известной в 20-е годы немецкой спортсменке еврейского происхождения Лили Хенох и ее трагической судьбе. Хенох была чемпионкой Германии во многих видах легкой атлетики, установила и несколько мировых рекордов. В сентябре 1942 года она была вместе с матерью депортирована в Латвию, в рижское гетто, но транспорт не доехал до места назначения, и Хенох вместе с другими высланными была расстреляна в лесу в 8 километрах от Риги.

Берлин будет отмечать в этом году большим проектом «Уничтоженное разнообразие» не только 80-летие прихода Гитлера к власти, но и 75-летие колоссального еврейского погрома, так называемой «хрустальной ночи» 9 ноября 1938 года. Говорит правящий бургомистр Берлина Клаус Воверайт:

«Мы хотим обратиться этим проектом к молодым поколениям, поддержать их приверженность демократии и разнообразию форм общественной жизни. Обе избранные нами даты позволяют хорошо выразить эти идеи. Люди, которым мы посвящаем проект, были в большинстве своем евреями, и мы понимаем, что их систематическое уничтожение нацистами – невосполнимая потеря, и что эти утраты не будут восполнены никогда. Мы хотим разобраться в том, как это могло произойти, а также дать понять, куда мы идем, каковы перспективы нашего демократического развития. Мы хотим, чтобы и последующие поколения знали, что значит для нас уничтоженное нацистами разнообразие. Знание об этом мотивирует нас, демократов, делать все возможное, чтобы ничего подобного не повторилось».

По словам историка Кристине Фишер-Дефо, «между двумя датами, которым посвящен проект – 30-м января и 9-м ноября – запланировано более ста мероприятий. Это концерты, лекции, богослужения, экскурсии, а также множество выставок в мемориальных и других музеях, и прямо на улицах города».

Смысл всей программы «Уничтоженное разнообразие» - напомнить берлинцам и гостям города о жертвах преступлений нацистов, о некогда любимых и популярных в Германии деятелях культуры и науки, подвергшихся преследованиям, обо всех убитых, изгнанных или вынужденных покинуть страну в знак протеста. Перед Бранденбургскими воротами, через которые поздним вечером 30 января 1933 года прошли в факельном шествии нацисты, установлены большие колонны с фотографиями и историями жизни тех, кого тогдашние победители, как они считали, навечно вычеркнули из жизни города и страны.

Разнообразны и сами формы памяти. Яркий пример – так называемые Stolpersteine. Это слово можно перевести как «камни преткновения». Они вмонтированы в асфальт у подъездов домов: бетонные кубики с размером 10 на 10 сантиметров с латунной табличкой, на которой – имя, фамилия и дата рождения человека, жившего некогда в этом доме, а также дата его депортации, место и дата смерти. Stolpersteine появились по инициативе берлинского дизайнера Гюнтера Демнига – сначала, в 1996 году, в Кельне, годом позже – в Берлине. Теперь в столице Германии таких напоминаний о жертвах нацистов более четырех с половиной тысяч. За последние годы эта идея распространилась по Европе и превратилась, наверное, в самый большой децентрализованный памятник жертвам нацизма. «Камни преткновения» можно увидеть в 750 городах и поселках Германии, а также в Голландии, Бельгии, Италии, Норвегии, Словакии, Польше, Австрии, Чехии и на Украине. Планируются они также в Дании и Франции. Есть такой камень и около берлинского дома уже упомянутой мной Лили Хенох.

Берлинские мемориалы убитым евреям Европы, цыганам, представителям секс-меньшинств расположены в Берлине неподалеку от здания рейхстага и Бранденбургских ворот – любой гость города легко найдет эти памятники. Перед самим рейхстагом есть и скромный, но выразительный памятник убитым нацистами бывшим депутатам парламента. А рядом – мемориал советских солдат, павших в боях за Берлин. Радио и телевидение также не устают напоминать о преступлениях нацистского режима.

Происходит это, однако, в разных землях Германии с неодинаковой интенсивностью. Берлин тут – несомненный лидер. Бургомистр Клаус Воверайт на вопрос о том, сопровождается ли берлинский проект «Уничтоженное разнообразие» подобными акциями по Германии в целом, честно ответил: «Я попытался это выяснить, но нашел, мягко говоря, немного». И продолжил: «В стране, видно, многие считают, что для Берлина такие мероприятия – нечто само собой разумеющееся, ведь это столица и в прошлом – место активности нацистов, центр их власти. Поэтому Берлин в какой-то мере представляет всю страну. Скажем, выставка на эту тему в Берлинском историческом музее – это общегерманская выставка. Но плохо, если в других городах будут думать, что акций в Берлине достаточно. Это было бы фатальной ошибкой. Наша работа должна быть дополнена в других местах».

Напомню, что послевоенная денацификация проходила в Германии при тихом, но весьма ощутимом сопротивлении большинства населения, и в первые 20 лет была скорее формальной. Процесс над Адольфом Эйхманом в Израиле в 1963 году открыл глаза поколению родившихся после войны. Возник серьезный социально-психологический кризис, в результате которого ФРГ прошла через этап студенческих волнений и даже ультралевого террора, развязанного организацией RAF (Rote Armee Fraktion). Только в 1985 году, после смены поколений, стало возможным называть 8 мая – день капитуляции Германии – днем освобождения. С этого времени началось подлинное и массовое отторжение всего, что связано с нацизмом, и сформировалась культура памяти о преступлениях нацистов и их жертвах.

Я.Ш.: Рассказывал Юрий Векслер.

В фильме Элема Климова «Иди и смотри» – одной из лучших, на мой взгляд, картин, снятых когда-либо о развязанной нацистами войне, есть знаменитая аллегорическая финальная сцена. Мальчик-партизан из сожженной деревни стреляет в найденный им в луже портрет Гитлера, который превращается в кино- и фотохронику, проматываемую назад, к началу – к фотографии Гитлера-ребенка на руках у матери. И вот в нее белорусский мальчишка не может выстрелить.



Никто ведь не рождается чудовищем. И преступления, если речь о преступлениях политических и военных, тоже не совершаются в одиночку. А вокруг стрелка, убивающего беззащитных, всегда есть толпа, которая заводит и поощряет его. Возможно, это главное, что стоит помнить о событиях, случившихся в Германии 80 лет назад.