Почему президент США Франклин Делано Рузвельт не увеличил иммиграционную квоту в конце 30-х годов прошлого века, чтобы спасти европейских евреев, над которыми нависла угроза уничтожения? Почему Рузвельт запретил теплоходу St. Louis, на борту которого находилось около тысячи еврейских беженцев, зайти в порт Майами? Почему Рузвельт не отдал приказ разбомбить подъездные пути к Освенциму в середине 1944 года, когда объекты в глубине оккупированной нацистами Европы стали досягаемыми для американской авиации? Эти и другие вопросы отношения самого влиятельного американского руководителя ХХ века к судьбе евреев глубоко занимали ученых. Однако в какой-то момент показалось, что все, что могло быть сказано на эту тему, уже сказано. «Как бы не так», – запротестовали архивы. И были услышаны двумя профессорами Американского университета в Вашингтоне – Ричардом Брайтманом, специалистом по Холокосту и немецкой истории, и Алланом Лихтманом, известным своими трудами об институте президентства. Только что вышла их книга "Рузвельт и евреи". Аллан Лихтман любезно согласился прервать свой отдых на Антигуа, чтобы побеседовать с Радио Свобода.



– Довольно рискованно браться за тему, изъезженную вдоль и поперек. Вы не опасались, что не обнаружите ничего нового и достойного внимания читателей?

– Инициатором был мой соавтор Ричард Брайтман. Его как человека большой научной интуиции настораживало резкое размежевание оценок еврейской политики Рузвельта. Одни представляли ее как преступно равнодушную, если вообще не преступную, для других все действия Рузвельта в этой области были героическими попытками – к сожалению, не всегда успешными – спасти евреев. Поляризация суждений по столь сложному историческому вопросу, с точки зрения Брайтмана, могла доказывать лишь то, что тема эта плохо изучена, иначе в ее исследованиях было бы больше полутонов и нюансов и меньше категоричности. Проект выглядел многообещающим, но для его реализации Ричарду, историку Холокоста, нужен был соавтор, занимавшийся Рузвельтом и другими президентами, и он предложил мне взяться за работу сообща.

Брайтман и Лихтман были уверены, что найдут в архивах, в том числе в архивах Рузвельта, множество малоизученных документов, которые докажут их гипотезу, а именно, что политика ФДР, весьма противоречивая и непоследовательная, была все же в целом проеврейской.

– Мы в очередной раз подтвердили, что даже исключительно популярный президент в демократической стране, такой как США, сколь бы искусным политиком он ни был, не является всесильным правителем. Он скован ограничениями и вынужден постоянно изыскивать компромиссы с собственной партией и с оппозицией. ФДР был обязан считаться со своим электоратом и с Конгрессом, которые пребывали в шоке от Великой депрессии и были настроены резко против увеличения иммиграции и против вмешательства Америки в вооруженные конфликты в Европе и Азии. Рузвельт, как нам кажется, наверное, мог перед войной продавить увеличение иммиграционной квоты, но за это он бы заплатил слишком большую, с его точки зрения, да и с точки зрения последующей истории, цену – замедление темпов перевооружения американской армии и сокращение объемов помощи, направлявшейся воюющей Англии. Такова была реальная, не умозрительная дилемма, стоявшая перед ним. Не будем забывать и о том, что Госдепартамент в то время был пронизан пусть не воинственным, но повсеместным антисемитизмом.


– Что вы сумели найти по поводу инцидента, который неизменно ставится в вину Рузвельту: недопущение в мае 1939 года в порт Майами теплохода St. Louis, на борту которого находились 937 еврейских беженцев, искавших приюта в Новом Свете?

– Рузвельт стоял перед выбором, о котором я уже говорил: он мог впустить беженцев, но при этом обозлить Конгресс, который был настроен против ослабления Закона о нейтралитете, удержавшего США от оказания помощи членам антигитлеровской коалиции. Он сделал свой выбор, и мы не ставили перед собой задачу доказать, был этот выбор правильным или нет. У нас была иная цель: показать, насколько этот выбор был сложным и неоднозначным.

Что касается инцидента с St. Louis, то Рузвельт вместе с еврейскими организациями принял решение, казавшееся на тот момент, до вторжения вермахта в Голландию и Францию и до Холокоста, вполне разумным и приемлемым: они договорились о расселении этих людей в Западной Европе. И беженцы сами были довольны таким исходом.

Другой вопрос, который все время ставится в связи с St. Louis, – это почему Рузвельт не приказал своему подручному, кубинскому диктатору Бру, предоставить убежище пассажирам лайнера? Мы с Брайтманом отыскали документы, проливающие свет на это решение. Дело в том, что по рекомендации Рузвельта Бру незадолго до прибытия лайнера в Гавану предоставил на острове пристанище около шести тысячам европейских евреев, и он бы, по-видимому, взял еще тысячу, если бы размещение в стране первой партии беженцев не вызвало негативного общественного резонанса.

– В это же время, 1938-39 годы, ФДР, согласно вашим исследованиям, активно вовлечен в различные многосторонние мероприятия по перемещению европейских евреев в Латинскую Америку и некоторые страны Африки.

– Да, о Кубе я уже говорил. Также, благодаря личному вмешательству Рузвельта, около двадцати тысяч евреев приняла маленькая Боливия, став, таким образом, главным прибежищем для еврейских беженцев в расчете на душу населения. Всего же в Латинской Америке благодаря заступничеству ФДР осели более ста тысяч евреев. Более того, именно Рузвельт выступил инициатором международной конференции в Эвиане, которая должна была заняться проблемой перемещения евреев из Европы. Конференция потерпела полное фиаско. «Вашингтон Пост» окрестила ее «Мы бы не прочь, однако», в смысле, мы бы взяли евреев, но… и тут следовал длинный перечень причин, по которым это, дескать, не представлялось возможным с политической, экономической или общественной точки зрения. Единственная страна, выразившая готовность впустить евреев, была Доминиканская Республика, и сделала она это не в силу некоего абстрактного гуманизма, а лишь потому, что тогдашний ее правитель Рафаэль Трухильо, сам непосредственно повинный в массовых убийствах, вознамерился посредством такого пиар-хода немного обелить свой имидж.

– Давайте, поговорим теперь о самом противоречивом, наверное, решении, касавшемся евреев, не принятом Рузвельтом в годы войны. Я имею в виду отказ разбомбить Освенцим.

– Здесь мы с Брайтманом сделали важное открытие: вопреки расхожему мнению, тема уничтожения с воздуха Освенцима была на середину 44 года политически неактуальной для Рузвельта, для Совета по проблеме беженцев и даже для организаций американских евреев. Этого вопроса просто не было в повестке, а, следовательно, и не было никаких вокруг него споров. Это анахронизм, придуманный постфактум недругами Рузвельта. Мало того что бомбардировки лагеря или подъездных путей были бы сопряжены с немалыми потерями самолетов и летного состава и отвлекли бы ресурсы от задачи достижения победы в кратчайший срок, что являлось оптимальным способом прекращения Холокоста. Все здравые люди тогда совершенно правильно посчитали, что и крематории, и железные дороги, даже если их повредить, будут быстро восстановлены. На тот момент ни у кого уже не было сомнений, что решимость и изобретательность Третьего рейха в осуществлении окончательного решения еврейского вопроса превосходили возможности союзников воспрепятствовать ему в этом каким-либо иным способом, кроме как посредством его полного военного разгрома. Не будем забывать, что сотни тысяч евреев были убиты эсэсовцами уже после свертывания лагерей в конце 44 года. А также до того, как эти лагеря вообще появились на свет.

В противовес дихотомическому представлению о Рузвельте как о герое или злодее, мы выделяем четыре этапа в еврейской политике президента, которая трансформировалась сообразно его личной эволюции и под давлением меняющихся обстоятельств. На первом этапе, это 32-36 годы, Рузвельт получает от нас «неуд» за выдающуюся пассивность в отношении евреев; он ничего не делает даже в плане ослабления визовых строгостей, из-за которых и без того скудные иммиграционные квоты, введенные его предшественником Гувером, оказываются невыбранными. На этом этапе, напомню, речь идет только об укрытии евреев от преследований, их физическое уничтожение начнется лишь лет через семь.

На втором этапе, после переизбрания в 36 году и в контексте смягчения экономического кризиса, Рузвельт заметно активизируется. Он добивается введения временных виз для евреев, хотя по-прежнему не решается идти на конфронтацию с Конгрессом ради увеличения въездных квот, опасаясь, что это увенчается лишь еще большим их сжатием. Об Эвиане и его латиноамериканской инициативе я уже говорил выше. Все это Рузвельт, политик par excellence, делает, что называется, безвозмездно, не ожидая электоральных дивидендов, так как евреи в огромном своем большинстве и так находятся в его лагере.

Третий этап, открывающийся вступлением Америки в войну, знаменуется отступлением ФДР от политики предшествующего периода. Он не соглашается на увеличение эмиграции, полагая, что оппозиция не преминет заподозрить его в развязывании войны ради спасения евреев, а также из опасения, что немцы внедрят в поток беженцев своих диверсантов и саботажников. Но объективности ради следует отметить, что и в этот третий, бездеятельный период Рузвельт преодолевает инерционность бюрократии и посылает триста танков на помощь англичанам, обороняющим Египет; если бы защитники Египта были смяты, заранее сформированные части карателей вошли бы в Палестину, и кто знает, возродился ли бы там вообще когда-нибудь Израиль?

Наконец, четвертый этап, открывающийся в первые месяцы 44 года. ФДР создает в своей администрации Совет по проблеме беженцев, отчасти по настоянию Конгресса, которому еврейские организации сумели-таки открыть глаза на происходящее в Европе, отчасти под влиянием своего министра финансов, еврея по национальности Генри Моргентау. Конечно, ФДР раскачивался очень медленно. Тем не менее ни в одной другой стране нет такого органа, как Совет по проблеме беженцев, и его усилиями удается спасти от смерти несколько сот тысяч евреев. Не могу не отметить также, что после Ялтинской конференции смертельно усталый и больной Рузвельт едет в Египет, чтобы встретиться с саудовским монархом и заручиться его согласием на создание еврейского государства в Палестине. Ему это не удается, но он сделал все, что мог.

Аллан Лихтман не надеется, что его совместный с Брайтманом труд положит конец или по крайней мере приглушит споры о еврейской политике Франклина Делано Рузвельта. Ведь эти споры, считает ученый, лишь в малой мере относятся к прошлому, острием же своим они обращены в настоящее, например, в полемику о том, какими должны быть отношения Соединенных Штатов Америки и Израиля. Может ли Вашингтон позволить себе не согласиться в чем-то с Тель-Авивом, ведь их разногласия могут быть чреваты риском гибели Израиля? Одинок ли Израиль в этом мире и следует ли ему полагаться только на собственные силы? И почему, несмотря на все ужасы Холокоста, американские президенты в эпоху после окончания Второй мировой войны снова демонстрируют благоразумное равнодушие перед лицом геноцида в Камбодже, Руанде, Дарфуре, Восточном Тиморе или Боснии? Когда же Барак Обама силовым путем приостанавливает массовое побоище в Ливии, то подвергается критике. И почти одновременно слышит в свой адрес осуждение за нежелание остановить кровопролитие в Сирии.

Richard Breitman and Allan J. Lichtman, “FDR and the Jews”. The Belknap Press, 2013