Седьмого апреля 1986 года на углу Вайн-стрит и авеню Селма в Голливуде на тротуаре Аллеи Славы собралась огромная толпа. Новая медная пятиконечная звезда появилась на террацовой плите Аллеи. На звезде тускло сияло имя Элеоноры Фейгэн МакКэй, которую все помнили и звали Билли Холидей.
В тот день ей мог бы исполниться семьдесят один год, не скончайся она в свои сорок четыре в нью-йоркском Метрополитен-госпитале от острой сердечной недостаточности и отека легких, вызванных раком печени. За дверью ее палаты стоял полицейский. В 44 года она выглядела на все 60, но вновь была необычайно красива. За последние дни она потеряла более десяти килограммов веса. Тем летним вечером 17 июля 1959 года она потеряла всё остальное.
Мать ее, Сара Джулия "Сэдди" Фейгэн, родила Билли в тринадцать лет. За что была изгнана из родительского дома в Сэндтауне, Балтимор. Отец Билли, гитарист Кларенс Холидей, который в поздние годы играл у Флетчера Хендерсона, не предложил Саре Фейгэн узаконить отношения, а просто исчез. Сара с грудной Билли поселилась в Филадельфии, где нашла работу на железной дороге – она была уборщицей поездов. Дочь же она пристроила к сестре, Марте Миллер, которая отнюдь не церемонилась с девочкой. В своей автобиографии "Леди поет блюз" Билли писала о том, насколько убийственно для нее было отсутствие матери.
Билли было десять лет, когда она попала в местное исправительное заведение имени Макаренко за то, что удирала из школы и нарушала все правила. Заведение было католическим, и Билли крестили в марте 1925 года. Она провела в "Доме доброго пастыря" девять месяцев и была помилована. К этому времени ее мать уже не работала на железной дороге, а открыла дешевый ресторан East Side Grill. С 11 лет Билли с утра до вечера работала в ресторане и в итоге бросила школу раз и навсегда. Впереди была другая школа с ее страшными экзаменами.
24 декабря 1926 года, в Сочельник, мама Сара вернулась домой и застала белого соседа Уилбура Рича, который насиловал ее 11-летнюю дочь.
Рич был арестован, а Билли вновь была заключена в "Дом доброго пастыря": на этот раз власти хотели защитить ее от приятелей и родственников мистера Рича – впереди был суд. В феврале 27 года Билли освободили, и она начала подрабатывать в местном борделе, бегая по поручениям хозяйки и девиц. Она бесплатно мыла полы и убирала комнаты, а за это хозяйка разрешала ей слушать на граммофоне пластинки Луи Армстронга и Бесси Смит.
В конце 1928 года Сара Фейгэн отправилась из Фили в Нью-Йорк, в Гарлем. Ей казалось, что в Гарлеме больше шансов найти приличную работу и заработок. И она не ошиблась. Она стала работать на Флоранс Уильямс, хозяйку борделя на 140 улице. Мама Сара стала проституткой. Когда она выписала из Филадельфии дочь, Флоранс Уильямс поселила ее у себя в отдельной комнате и стала приводить к ней клиентов. Ставка четырнадцатилетней Билли была пять долларов за, как говорят французы, une passe. Билли подробно описывает и крутую, модно одетую мадам Уильямс, и клиентов из гарлемской мафии, и свои труды в роли малолетней гетеры. В мае 1929 года полиция, не без наводки недовольного "капризами" Билли гангстера, ввалилась в квартиру Флоранс Уильямс, и мать с дочерью отправились в тюрьму. Сару освободили в июле, Билли в октябре.
Билли Холидей не получила никакого, даже минимального, музыкального образования. Она пела то, что ей нравилось, пела на свой манер, часто блюзы и баллады, но и уличные песни. Позже она, вместе с Тэдди Уилсоном, ввела в джаз Yankee Doodle Never Went to Town и Twenty four hours a day. Некоторые стали стандартами. Сатчмо и Бесси были для нее образцами, но в итоге все же Армстронг стал ее граммофонным учителем. Позже она перехватывала популярные хиты Бинга Кросби; еще позже – ее соперницы Эллы Фитцджеральд.
Карьера Билли началась с дуэта. Ее новым соседом и уже не у мадам Уильямс был саксофонист Кеннет Холлэн. С 1929 по 1931 год эта парочка, начав с улицы, выступала в небольших клубах Гарлема и пригородов, в Grey Dawn, Pod's and Jerry's и в бруклинском Elk's Club. Ее будущий ухажер Бенни Гудмен, против которого восстала Сара Фейгэн (увы, у афроамериканцев была своя разновидность антисемитизма), впервые услышал ее в клубе The Bright Spot.
Билли с самого начала создала особый личный репертуар, выбрала роль. Она пела, выступала в роли нелюбимой, несчастной любовницы, покинутой жены, одинокой женщины. Даже в Easy Living есть строки о том, что любовник обманывает ее с другими, но ей, героине, то есть Билли, все равно: те, кто так говорят, просто ее не понимают. Эта роль великолепно совпадала с ее манерой петь, "волочить голос", тянуть, вытягивать песню до треска нотных линий. Проблема, однако, заключалась в том, что формат записи до появления долгоиграющих пластинок не должен был превышать трех минут с копейками. Поэтому иногда продюсеры просили Билли либо сократить песню, ужать, либо повысить темп. Отсюда и разные варианты одних и тех же песен: одни тягучие, как смола, другие – короткие и хлесткие, как пощечина.
Успех надвигался. Можно даже сказать, фатально надвигался. В 1932 году семнадцатилетняя Билли Холидей официально заменила певицу Монетт Мур в клубе Covan's на 132-й West. Все тот же Джон Хаммонд (его мать была из семьи Вандербильтов), продюсер и охотник за талантами, был поклонником Монетт Мур и однажды зимой 1933 года отправился в клуб Covan's послушать ее. И открыл для себя, а чуть позже и для Америки – Билли Холидей. В ноябре 1933 года Джон Хаммонд свел вместе комбо Бенни Гудмена (Гудмен был также запущен на орбиту Хаммондом), свел с 18-летней певицей Билли Холидей. Были записаны две песни Your Mother's Son-In-Law и Riffin' the Scotch. Первая песня разошлась тиражом триста экземпляров, вторая – пять тысяч. Это был успех. Для самой Билли пока что не финансовый: никаких процентов с продажи, роялти, Билли не получала. Вместо процентов появился новый дружок – Бенни Гудмен.
В те ранние сороковые Билли Холидей уже доказала миру джаза не только уникальность своего таланта, но и новый подход к вокалу. Одни говорят, что она подражала трубе Сатчмо, другие – вообще духовым инструментам. Позже многие считали, что ее голос можно спутать с саксофоном ее друга Лестера Янга. Наверное. Но главное, Билли в своих лучших песнях-балладах превращалась в героиню мелодии и текста квазиавтоматически, как по волшебству. При этом не играя.
Оркестр Каунта Бейси, в котором играл Лестер Янг и пела Билли Холидей, "жил на дороге", то есть в гастрольных автобусах, которые, отыграв в Балтиморе, катили в Питтсбург и дальше – в Цинциннати. През носил длинное, ниже колен, черное пальто и знаменитую шляпу – pork pie hat. И пальто, и шляпа были краденые. В ту эпоху музыканты, которые жили на дороге, предпочитали длинные удобные пальто, дабы не мерзнуть на бесконечных перегонах. Певицы обычно готовили еду на привалах; фляги с виски и джином передавали из ряда в ряд, с сиденья на сиденье. Спали сидя, полулежа, и выпивон работал как снотворное.
Билли Холидей отлично готовила традиционную негритянскую кухню, soul food, но ее коронным номером был рис с бобами в остром соусе. Как и позже Хелэн Хьюмс, блюзовая певица оркестра, Билли возила с собой набор ниток и иголок и пришивала оторвавшиеся пуговицы музыкантам, зашивала расползшиеся швы. Во время гастролей по югу США, где расистские нравы осложняли такие простые вещи, как необходимость заморить червячка между двумя сетами концерта, Билли накрывала за сценой стол и выставляла заранее приготовленную закуску.
Билли Холидей не раз подчеркивала, что предпочитает атмосферу студий звукозаписи тридцатых годов: естественность и непринужденность отношений. Она терпеть не могла готовые аранжировки и репетиции. "В те дни, – писала она, – если нам не хватало материала, чтобы записать еще одну сторону, кто-нибудь говорил: "Попробуй какой-нибудь блюз в ля-бемоль! И выдай все, что у тебя на сердце…" И я подходила к микрофону и пела, на ходу придумывая слова…"
Билли закалывала в волосы цветы гардении, и на ее лучших фотографиях, на обложках пластинок мы видим эту "Леди в цветах". Однажды, уже в другие годы, выйдя из тюрьмы, она попала на сцену клуба в тот же вечер. Она не была уверена в том, что может петь: в клетках поют лишь птички, в тюрьме она не пела. Свидетели того вечера не пишут о том, была ли она просто взвинчена до предела первым глотком свободы или же глоток был коктейлем.
Когда мальчишка – разносчик цветов появился с лотком гардении, она купила с полдюжины и прямо в кулисах привычным жестом заколола их в волосы. Скорее всего, она забыла, что цветы гардении продаются с настоящими булавками-заколками. Она видела лица в зале, огонь софитов, слышала ритм-группу за спиною и осторожный аккомпанемент саксофона. Она чувствовала свой собственный голос, как нечто отдельное, от-тельное от нее самой, тягучий взмывающий и опадающий блюз. Она не знала, что булавки-заколки вошли прямо в скальп и что кровь текла по ее спине и платье становилось все тяжелее. В итоге она потеряла сознание.
У Билли Холидей не было соперниц. Она была слишком не похожа на кого-нибудь из певиц ее эпохи. Пианист Джимми Роульс, который аккомпанировал и Билли Холидей, и Элле Фитцджеральд, по словам биографа Эллы Стюарта Николсона, "был в идеальном положении для сравнения этих двух звезд джазового вокала, сравнения двух стилей. Он говорил: "Элла не была способна, как Билли, находиться внутри самой песни. Мне кажется, никто и никогда не был способен попасть вовнутрь песни, как Леди, и поведать слушателям трагическую историю ее любовных баллад". Но у Эллы Фитцджеральд были свои необычайные, невероятные качества. Ее талант был иным, но то был иной фантастический дар.
Если блюзы и баллады Леди Дей – это, за редкими исключениями, внутренний плач, жалоба, стон, обвинение, то вокал Эллы Фитцджеральд построен, прежде всего, на более широком диапазоне, четкой дикции, исключительной фразировке и чувственной интонации. Также (к чему Билли никогда и не стремилась) на ее феноменальном скэте, пении без слов, использовании голоса в роли духового инструмента. Билли входила в суть слов, в их смысл и подтекст. Элла выходила из текста наружу и оставалась один на один – с музыкой. Она долго и не совсем оправданно завидовала Холидей (точно так же, как позже ей, Элле, будет завидовать Сара Вон); Элла завидовала славе Билли, ее известности и коммерческому успеху.
У Билли было самое кошмарное детство и юность. У Эллы – также не слишком сладкое. После смерти матери ей пришлось бежать из дому, так как отчим сделал из пятнадцатилетней Эллы наложницу. Какое-то время она буквально "стояла на атасе" гарлемского борделя и была рассыльной местной мафии. И она, как Билли, попала в исправительное заведение для "цветных подростков" в Бронксе. И лишь у Сары Вон было благополучное детство и юность, родительский дом в Ньюарке, Нью-Джерси, и уроки фортепьяно.
Билли Холидей написала несколько песен, несколько блюзов в содружестве с композитором-песенником Артуром Хэрцегом. Самой известной, самой рискованной и опасной для жизни песней, автором которой была не Билли, а школьный учитель Абель Мирополь, была баллада о линчевании – Strange Fruit, "Странный фрукт". Билли писала в воспоминаниях, что решение записать песню было спровоцировано смертью отца: ему, как цветному, афроамериканцу, не была оказана должная помощь в госпитале, и он умер. Во время концертов она, во избежание инцидентов, пела эту песню протеста самой последней и тут же уходила со сцены. В 1978 году эта версия песни в исполнении Леди Дей была внесена в список "Песен века".
В тот день ей мог бы исполниться семьдесят один год, не скончайся она в свои сорок четыре в нью-йоркском Метрополитен-госпитале от острой сердечной недостаточности и отека легких, вызванных раком печени. За дверью ее палаты стоял полицейский. В 44 года она выглядела на все 60, но вновь была необычайно красива. За последние дни она потеряла более десяти килограммов веса. Тем летним вечером 17 июля 1959 года она потеряла всё остальное.
Мать ее, Сара Джулия "Сэдди" Фейгэн, родила Билли в тринадцать лет. За что была изгнана из родительского дома в Сэндтауне, Балтимор. Отец Билли, гитарист Кларенс Холидей, который в поздние годы играл у Флетчера Хендерсона, не предложил Саре Фейгэн узаконить отношения, а просто исчез. Сара с грудной Билли поселилась в Филадельфии, где нашла работу на железной дороге – она была уборщицей поездов. Дочь же она пристроила к сестре, Марте Миллер, которая отнюдь не церемонилась с девочкой. В своей автобиографии "Леди поет блюз" Билли писала о том, насколько убийственно для нее было отсутствие матери.
Билли было десять лет, когда она попала в местное исправительное заведение имени Макаренко за то, что удирала из школы и нарушала все правила. Заведение было католическим, и Билли крестили в марте 1925 года. Она провела в "Доме доброго пастыря" девять месяцев и была помилована. К этому времени ее мать уже не работала на железной дороге, а открыла дешевый ресторан East Side Grill. С 11 лет Билли с утра до вечера работала в ресторане и в итоге бросила школу раз и навсегда. Впереди была другая школа с ее страшными экзаменами.
24 декабря 1926 года, в Сочельник, мама Сара вернулась домой и застала белого соседа Уилбура Рича, который насиловал ее 11-летнюю дочь.
Рич был арестован, а Билли вновь была заключена в "Дом доброго пастыря": на этот раз власти хотели защитить ее от приятелей и родственников мистера Рича – впереди был суд. В феврале 27 года Билли освободили, и она начала подрабатывать в местном борделе, бегая по поручениям хозяйки и девиц. Она бесплатно мыла полы и убирала комнаты, а за это хозяйка разрешала ей слушать на граммофоне пластинки Луи Армстронга и Бесси Смит.
В конце 1928 года Сара Фейгэн отправилась из Фили в Нью-Йорк, в Гарлем. Ей казалось, что в Гарлеме больше шансов найти приличную работу и заработок. И она не ошиблась. Она стала работать на Флоранс Уильямс, хозяйку борделя на 140 улице. Мама Сара стала проституткой. Когда она выписала из Филадельфии дочь, Флоранс Уильямс поселила ее у себя в отдельной комнате и стала приводить к ней клиентов. Ставка четырнадцатилетней Билли была пять долларов за, как говорят французы, une passe. Билли подробно описывает и крутую, модно одетую мадам Уильямс, и клиентов из гарлемской мафии, и свои труды в роли малолетней гетеры. В мае 1929 года полиция, не без наводки недовольного "капризами" Билли гангстера, ввалилась в квартиру Флоранс Уильямс, и мать с дочерью отправились в тюрьму. Сару освободили в июле, Билли в октябре.
Билли Холидей не получила никакого, даже минимального, музыкального образования. Она пела то, что ей нравилось, пела на свой манер, часто блюзы и баллады, но и уличные песни. Позже она, вместе с Тэдди Уилсоном, ввела в джаз Yankee Doodle Never Went to Town и Twenty four hours a day. Некоторые стали стандартами. Сатчмо и Бесси были для нее образцами, но в итоге все же Армстронг стал ее граммофонным учителем. Позже она перехватывала популярные хиты Бинга Кросби; еще позже – ее соперницы Эллы Фитцджеральд.
Карьера Билли началась с дуэта. Ее новым соседом и уже не у мадам Уильямс был саксофонист Кеннет Холлэн. С 1929 по 1931 год эта парочка, начав с улицы, выступала в небольших клубах Гарлема и пригородов, в Grey Dawn, Pod's and Jerry's и в бруклинском Elk's Club. Ее будущий ухажер Бенни Гудмен, против которого восстала Сара Фейгэн (увы, у афроамериканцев была своя разновидность антисемитизма), впервые услышал ее в клубе The Bright Spot.
Билли с самого начала создала особый личный репертуар, выбрала роль. Она пела, выступала в роли нелюбимой, несчастной любовницы, покинутой жены, одинокой женщины. Даже в Easy Living есть строки о том, что любовник обманывает ее с другими, но ей, героине, то есть Билли, все равно: те, кто так говорят, просто ее не понимают. Эта роль великолепно совпадала с ее манерой петь, "волочить голос", тянуть, вытягивать песню до треска нотных линий. Проблема, однако, заключалась в том, что формат записи до появления долгоиграющих пластинок не должен был превышать трех минут с копейками. Поэтому иногда продюсеры просили Билли либо сократить песню, ужать, либо повысить темп. Отсюда и разные варианты одних и тех же песен: одни тягучие, как смола, другие – короткие и хлесткие, как пощечина.
Успех надвигался. Можно даже сказать, фатально надвигался. В 1932 году семнадцатилетняя Билли Холидей официально заменила певицу Монетт Мур в клубе Covan's на 132-й West. Все тот же Джон Хаммонд (его мать была из семьи Вандербильтов), продюсер и охотник за талантами, был поклонником Монетт Мур и однажды зимой 1933 года отправился в клуб Covan's послушать ее. И открыл для себя, а чуть позже и для Америки – Билли Холидей. В ноябре 1933 года Джон Хаммонд свел вместе комбо Бенни Гудмена (Гудмен был также запущен на орбиту Хаммондом), свел с 18-летней певицей Билли Холидей. Были записаны две песни Your Mother's Son-In-Law и Riffin' the Scotch. Первая песня разошлась тиражом триста экземпляров, вторая – пять тысяч. Это был успех. Для самой Билли пока что не финансовый: никаких процентов с продажи, роялти, Билли не получала. Вместо процентов появился новый дружок – Бенни Гудмен.
В те ранние сороковые Билли Холидей уже доказала миру джаза не только уникальность своего таланта, но и новый подход к вокалу. Одни говорят, что она подражала трубе Сатчмо, другие – вообще духовым инструментам. Позже многие считали, что ее голос можно спутать с саксофоном ее друга Лестера Янга. Наверное. Но главное, Билли в своих лучших песнях-балладах превращалась в героиню мелодии и текста квазиавтоматически, как по волшебству. При этом не играя.
Оркестр Каунта Бейси, в котором играл Лестер Янг и пела Билли Холидей, "жил на дороге", то есть в гастрольных автобусах, которые, отыграв в Балтиморе, катили в Питтсбург и дальше – в Цинциннати. През носил длинное, ниже колен, черное пальто и знаменитую шляпу – pork pie hat. И пальто, и шляпа были краденые. В ту эпоху музыканты, которые жили на дороге, предпочитали длинные удобные пальто, дабы не мерзнуть на бесконечных перегонах. Певицы обычно готовили еду на привалах; фляги с виски и джином передавали из ряда в ряд, с сиденья на сиденье. Спали сидя, полулежа, и выпивон работал как снотворное.
Билли Холидей отлично готовила традиционную негритянскую кухню, soul food, но ее коронным номером был рис с бобами в остром соусе. Как и позже Хелэн Хьюмс, блюзовая певица оркестра, Билли возила с собой набор ниток и иголок и пришивала оторвавшиеся пуговицы музыкантам, зашивала расползшиеся швы. Во время гастролей по югу США, где расистские нравы осложняли такие простые вещи, как необходимость заморить червячка между двумя сетами концерта, Билли накрывала за сценой стол и выставляла заранее приготовленную закуску.
Билли Холидей не раз подчеркивала, что предпочитает атмосферу студий звукозаписи тридцатых годов: естественность и непринужденность отношений. Она терпеть не могла готовые аранжировки и репетиции. "В те дни, – писала она, – если нам не хватало материала, чтобы записать еще одну сторону, кто-нибудь говорил: "Попробуй какой-нибудь блюз в ля-бемоль! И выдай все, что у тебя на сердце…" И я подходила к микрофону и пела, на ходу придумывая слова…"
Билли закалывала в волосы цветы гардении, и на ее лучших фотографиях, на обложках пластинок мы видим эту "Леди в цветах". Однажды, уже в другие годы, выйдя из тюрьмы, она попала на сцену клуба в тот же вечер. Она не была уверена в том, что может петь: в клетках поют лишь птички, в тюрьме она не пела. Свидетели того вечера не пишут о том, была ли она просто взвинчена до предела первым глотком свободы или же глоток был коктейлем.
Когда мальчишка – разносчик цветов появился с лотком гардении, она купила с полдюжины и прямо в кулисах привычным жестом заколола их в волосы. Скорее всего, она забыла, что цветы гардении продаются с настоящими булавками-заколками. Она видела лица в зале, огонь софитов, слышала ритм-группу за спиною и осторожный аккомпанемент саксофона. Она чувствовала свой собственный голос, как нечто отдельное, от-тельное от нее самой, тягучий взмывающий и опадающий блюз. Она не знала, что булавки-заколки вошли прямо в скальп и что кровь текла по ее спине и платье становилось все тяжелее. В итоге она потеряла сознание.
У Билли Холидей не было соперниц. Она была слишком не похожа на кого-нибудь из певиц ее эпохи. Пианист Джимми Роульс, который аккомпанировал и Билли Холидей, и Элле Фитцджеральд, по словам биографа Эллы Стюарта Николсона, "был в идеальном положении для сравнения этих двух звезд джазового вокала, сравнения двух стилей. Он говорил: "Элла не была способна, как Билли, находиться внутри самой песни. Мне кажется, никто и никогда не был способен попасть вовнутрь песни, как Леди, и поведать слушателям трагическую историю ее любовных баллад". Но у Эллы Фитцджеральд были свои необычайные, невероятные качества. Ее талант был иным, но то был иной фантастический дар.
Если блюзы и баллады Леди Дей – это, за редкими исключениями, внутренний плач, жалоба, стон, обвинение, то вокал Эллы Фитцджеральд построен, прежде всего, на более широком диапазоне, четкой дикции, исключительной фразировке и чувственной интонации. Также (к чему Билли никогда и не стремилась) на ее феноменальном скэте, пении без слов, использовании голоса в роли духового инструмента. Билли входила в суть слов, в их смысл и подтекст. Элла выходила из текста наружу и оставалась один на один – с музыкой. Она долго и не совсем оправданно завидовала Холидей (точно так же, как позже ей, Элле, будет завидовать Сара Вон); Элла завидовала славе Билли, ее известности и коммерческому успеху.
У Билли было самое кошмарное детство и юность. У Эллы – также не слишком сладкое. После смерти матери ей пришлось бежать из дому, так как отчим сделал из пятнадцатилетней Эллы наложницу. Какое-то время она буквально "стояла на атасе" гарлемского борделя и была рассыльной местной мафии. И она, как Билли, попала в исправительное заведение для "цветных подростков" в Бронксе. И лишь у Сары Вон было благополучное детство и юность, родительский дом в Ньюарке, Нью-Джерси, и уроки фортепьяно.
Билли Холидей написала несколько песен, несколько блюзов в содружестве с композитором-песенником Артуром Хэрцегом. Самой известной, самой рискованной и опасной для жизни песней, автором которой была не Билли, а школьный учитель Абель Мирополь, была баллада о линчевании – Strange Fruit, "Странный фрукт". Билли писала в воспоминаниях, что решение записать песню было спровоцировано смертью отца: ему, как цветному, афроамериканцу, не была оказана должная помощь в госпитале, и он умер. Во время концертов она, во избежание инцидентов, пела эту песню протеста самой последней и тут же уходила со сцены. В 1978 году эта версия песни в исполнении Леди Дей была внесена в список "Песен века".
