Процесс поисков работы теперь устроен крайне непрозрачно: кандидат никогда не знает, почему именно ему не перезвонили из агентства или от работодателя. Американский социолог Рэнд Гайяд, занявшись этим процессом, обнаружил в нем новую версию уловки-22: безработных, как правило, не берут на работу просто потому, что они уже слишком давно сидят без работы. Как выскочить из этого порочного круга, не знает никто, но есть предложения.
Общественное внимание к исследованию, проведенному аспирантом бостонского Северовосточного университета Рэндом Гайядом и профессором экономики этого же университета Уильямом Диккенсом, еще в конце прошлого года привлек автор The Atlantic Мэтью О’Брайен. В первоначальном варианте исследования ученые проанализировали так называемые кривые Бевериджа, демонстрирующие зависимость между уровнем безработицы и числом свободных рабочих мест. В нормальных условиях эта кривая имеет отрицательный наклон, потому что при снижении количества вакансий должен расти уровень безработицы. Если кривая приобретает вдруг положительный наклон, это может свидетельствовать о наличии структурной безработицы: например, когда имеются вакансии, требующие определенных навыков, а людей, обладающих этими навыками, среди безработных нет. В исследовании Гайяда и Диккенса кривые вели себя отрицательно для безработных любых профессий, возрастов и уровней образования. Положительный наклон возникал только в одном случае: когда в игру вступала продолжительность сидения без работы. Получалось, что шансы трудоустройства резко падали для любого человека, не работающего больше шести месяцев. После полугодового порога безработный лишается возможности найти работу просто на том основании, что он безработный. В романе это выглядело бы остроумно, в жизни это какая-то глупость.
Зависимость показалась Гайяду настолько нелогичной, что он провел дополнительный эксперимент: разослал 4800 резюме на 600 разных вакансий. 3600 из этих резюме были фиктивными, в них он менял только три показателя: частоту смены работы, опыт работы по специальности и дату последнего увольнения. Все фиктивные заявители были мужчинами с одинаковым образованием и случайными именами, по которым невозможно вычислить расовую или национальную принадлежность. Исследовательский вопрос состоял в том, на какие резюме откликнется работодатель.
Эксперимент полностью подтвердил результаты предыдущего исследования: на собеседования приглашали почти исключительно заявителей, потерявших последнюю работу меньше шести месяцев назад. При длительном сроке безработицы получалось, что опыт практически не имеет значения: специалисты, имеющие опыт работы, но потерявшие ее больше года назад, получили всего на 2 процента больше приглашений, чем люди совсем без опыта, оставшиеся без работы полгода назад. Судя по всему, в агентствах по найму смотрят первым делом именно на этот показатель.
Мэтью О’Брайен делает из этого вопиющего факта два вывода: констатирует явный случай дискриминации и предлагает правительству принять меры, которые побуждали бы работодателей нанимать людей, давно оставшихся без работы. При всей логичности этих выводов, практической пользы от них мало. Факт дискриминации еще надо доказать, а соответствующие стимулы – провести через Конгресс, республиканское большинство в котором выступает против любого государственного вмешательства в экономику. Раз рынок так действует, значит в этом есть какой-то неведомый нам смысл.
Кевин Драм на сайте Mother Jones попытался реконструировать мотивацию участников рынка. Какими соображениями могут руководствоваться работодатели и сотрудники кадровых агентств, отклоняя резюме людей, давно сидящих без работы? Они могут думать (совершенно справедливо), что навыки со временем утрачиваются. Это, однако, не объясняет, почему они предпочитают опытным людям, уволенным два года назад, людей, у которых никаких навыков вообще нет. Работодатели могут полагать, что если никто другой не заинтересовался соискателем в течение полугода, значит с ним что-то не так: у соискателя могут быть проблемы с наркотиками, алкоголем, семейной жизнью. Еще одна версия: если человек не нашел работу за полгода, значит, трудиться ему не очень хочется.
Все эти гипотезы вполне рациональны – нерационален только тот факт, что ни Кевин Драм, ни кто-то другой не попытался их верифицировать. Никто не звонил в кадровые агентства и крупные предприятия и не спрашивал, по какой конкретно причине они предпочитают не нанимать на работу людей, лишившихся ее больше шести месяцев назад. Думаю, дело здесь не в нерадивости журналистов, а в том, что ответ им заранее известен. Скорее всего, на вопрос им ответят статистической отпиской примерно такого вида: из пяти тысяч нанятых в прошлом году при посредстве агентства за год были уволены пятьсот человек, из которых n% составляют наркоманы, алкоголики и курильщики, n% – люди, не работавшие до этого больше шести месяцев, и еще n%, к примеру, зороастрийцы (один был – одного уволили).
Я, конечно, утрирую, и зороастрийцев любой грамотный человек из этого списка бы исключил, но смысл именно таков: анализ происходящего в бизнес-структурах (и не только в них) сегодня сводится к предъявлению пустых цифр. Анализировать стоящие за ними реальные причинные связи людям просто недосуг. Почему так происходит?
Ответ дает Мэтью Иглесиас на сайте Slate. Проблема в том, что мышление игроков рынка несмотря на довольно долгий уже экономический спад работает в рамках коротких бизнес-циклов: цели ставятся сиюминутные и средства для их достижения тоже подбираются без учета долговременных последствий. Человек, выпавший из круговерти коротких циклов и вступивший в долгий цикл безработицы, просто выпадает из поля зрения бизнеса.
Между тем, было бы небесполезно посмотреть на долговременные последствия происходящего, а именно на постепенное создание потерянной для экономики человеческой массы, которая – для поддержания своего существования – будет пожирать государственные ресурсы. В последний раз, указывает Иглесиас, справиться с социальными последствиями похожего кризиса помогла война: когда активная часть рабочих отправилась на фронт, наниматели обратили внимание на оставшихся дома, и эти люди вдруг оказались вполне пригодными для включения в экономику. Работу получили даже те, кто никогда в качестве потенциальной рабочей силы не рассматривался (в американской реальности стремительно преодолевались гендерные стереотипы, в советской – ломались идеологические).
Сейчас большая война миру, хочется надеяться, не грозит. Но если это так, то преодолеть катастрофические социальные последствия новой уловки-22 можно только одним способом: начать, наконец, думать о реальных последствиях своих действий и ставить долговременные цели. То есть хотя бы время от времени спрашивать себя, зачем вообще делать то, что ты в данный момент делаешь, – например, отметать заявки людей по формальному признаку, заведомо не имеющему никакого смысла. К сожалению, переключиться на такой способ мышления может оказаться сложнее, чем начать войну.
Общественное внимание к исследованию, проведенному аспирантом бостонского Северовосточного университета Рэндом Гайядом и профессором экономики этого же университета Уильямом Диккенсом, еще в конце прошлого года привлек автор The Atlantic Мэтью О’Брайен. В первоначальном варианте исследования ученые проанализировали так называемые кривые Бевериджа, демонстрирующие зависимость между уровнем безработицы и числом свободных рабочих мест. В нормальных условиях эта кривая имеет отрицательный наклон, потому что при снижении количества вакансий должен расти уровень безработицы. Если кривая приобретает вдруг положительный наклон, это может свидетельствовать о наличии структурной безработицы: например, когда имеются вакансии, требующие определенных навыков, а людей, обладающих этими навыками, среди безработных нет. В исследовании Гайяда и Диккенса кривые вели себя отрицательно для безработных любых профессий, возрастов и уровней образования. Положительный наклон возникал только в одном случае: когда в игру вступала продолжительность сидения без работы. Получалось, что шансы трудоустройства резко падали для любого человека, не работающего больше шести месяцев. После полугодового порога безработный лишается возможности найти работу просто на том основании, что он безработный. В романе это выглядело бы остроумно, в жизни это какая-то глупость.
Зависимость показалась Гайяду настолько нелогичной, что он провел дополнительный эксперимент: разослал 4800 резюме на 600 разных вакансий. 3600 из этих резюме были фиктивными, в них он менял только три показателя: частоту смены работы, опыт работы по специальности и дату последнего увольнения. Все фиктивные заявители были мужчинами с одинаковым образованием и случайными именами, по которым невозможно вычислить расовую или национальную принадлежность. Исследовательский вопрос состоял в том, на какие резюме откликнется работодатель.
Эксперимент полностью подтвердил результаты предыдущего исследования: на собеседования приглашали почти исключительно заявителей, потерявших последнюю работу меньше шести месяцев назад. При длительном сроке безработицы получалось, что опыт практически не имеет значения: специалисты, имеющие опыт работы, но потерявшие ее больше года назад, получили всего на 2 процента больше приглашений, чем люди совсем без опыта, оставшиеся без работы полгода назад. Судя по всему, в агентствах по найму смотрят первым делом именно на этот показатель.
Мэтью О’Брайен делает из этого вопиющего факта два вывода: констатирует явный случай дискриминации и предлагает правительству принять меры, которые побуждали бы работодателей нанимать людей, давно оставшихся без работы. При всей логичности этих выводов, практической пользы от них мало. Факт дискриминации еще надо доказать, а соответствующие стимулы – провести через Конгресс, республиканское большинство в котором выступает против любого государственного вмешательства в экономику. Раз рынок так действует, значит в этом есть какой-то неведомый нам смысл.
Кевин Драм на сайте Mother Jones попытался реконструировать мотивацию участников рынка. Какими соображениями могут руководствоваться работодатели и сотрудники кадровых агентств, отклоняя резюме людей, давно сидящих без работы? Они могут думать (совершенно справедливо), что навыки со временем утрачиваются. Это, однако, не объясняет, почему они предпочитают опытным людям, уволенным два года назад, людей, у которых никаких навыков вообще нет. Работодатели могут полагать, что если никто другой не заинтересовался соискателем в течение полугода, значит с ним что-то не так: у соискателя могут быть проблемы с наркотиками, алкоголем, семейной жизнью. Еще одна версия: если человек не нашел работу за полгода, значит, трудиться ему не очень хочется.
Все эти гипотезы вполне рациональны – нерационален только тот факт, что ни Кевин Драм, ни кто-то другой не попытался их верифицировать. Никто не звонил в кадровые агентства и крупные предприятия и не спрашивал, по какой конкретно причине они предпочитают не нанимать на работу людей, лишившихся ее больше шести месяцев назад. Думаю, дело здесь не в нерадивости журналистов, а в том, что ответ им заранее известен. Скорее всего, на вопрос им ответят статистической отпиской примерно такого вида: из пяти тысяч нанятых в прошлом году при посредстве агентства за год были уволены пятьсот человек, из которых n% составляют наркоманы, алкоголики и курильщики, n% – люди, не работавшие до этого больше шести месяцев, и еще n%, к примеру, зороастрийцы (один был – одного уволили).
Я, конечно, утрирую, и зороастрийцев любой грамотный человек из этого списка бы исключил, но смысл именно таков: анализ происходящего в бизнес-структурах (и не только в них) сегодня сводится к предъявлению пустых цифр. Анализировать стоящие за ними реальные причинные связи людям просто недосуг. Почему так происходит?
Ответ дает Мэтью Иглесиас на сайте Slate. Проблема в том, что мышление игроков рынка несмотря на довольно долгий уже экономический спад работает в рамках коротких бизнес-циклов: цели ставятся сиюминутные и средства для их достижения тоже подбираются без учета долговременных последствий. Человек, выпавший из круговерти коротких циклов и вступивший в долгий цикл безработицы, просто выпадает из поля зрения бизнеса.
Между тем, было бы небесполезно посмотреть на долговременные последствия происходящего, а именно на постепенное создание потерянной для экономики человеческой массы, которая – для поддержания своего существования – будет пожирать государственные ресурсы. В последний раз, указывает Иглесиас, справиться с социальными последствиями похожего кризиса помогла война: когда активная часть рабочих отправилась на фронт, наниматели обратили внимание на оставшихся дома, и эти люди вдруг оказались вполне пригодными для включения в экономику. Работу получили даже те, кто никогда в качестве потенциальной рабочей силы не рассматривался (в американской реальности стремительно преодолевались гендерные стереотипы, в советской – ломались идеологические).
Сейчас большая война миру, хочется надеяться, не грозит. Но если это так, то преодолеть катастрофические социальные последствия новой уловки-22 можно только одним способом: начать, наконец, думать о реальных последствиях своих действий и ставить долговременные цели. То есть хотя бы время от времени спрашивать себя, зачем вообще делать то, что ты в данный момент делаешь, – например, отметать заявки людей по формальному признаку, заведомо не имеющему никакого смысла. К сожалению, переключиться на такой способ мышления может оказаться сложнее, чем начать войну.
