Иван Толстой: Я помню, лет 10 назад я беседовал с нашей коллегой из Мюнхена Ириной Каневской, работавшей у нас с середины 70-х до середины 90-х годов. Я спросил: «Какие годы были самыми интересными?». И она сказала: «Конечно, 80-е». «Почему?». «Потому что основные вещи про нас и про них, как бы ни рассматривать эти полюса, были уже поняты, главные фигуры определены, и серьезный иронический тон взят и натренирован. Оставалось наслаждаться своей профессией». И теперь, в 2013 году, раздумывая, как лучше подать богатый аудиоархив Свободы, я решил представить небольшую панораму 80-х. Давайте послушаем, что они там пытались передать нам через глушилки, о чем поведать. Программа «Культура и политика», эфир 6 мая 1980-го.
Владимир Матусевич: Говорит Радио Свобода. «Культура и политика». У микрофона Владимир Матусевич. Речь у нас сегодня пойдет о книгах, о писателях, о книжном обмене Восток – Запад, пути коего зачастую сложны и неисповедимы. Есть и отличный повод для того, чтобы вновь, в который уж раз обратиться к насущной этой теме. 30 апреля «Литературная газета» опубликовала статью, посвященную проблемам издания произведений советских писателей в США и книг американских писателей в СССР. Автор этой статьи А.Мулярчик строит свое выступление как полемику с известным американским славистом профессором Морисом Фридбергом, автором монографии «Десятилетие эйфории: западная литература в послесталинской России» и предпринятого недавно исследования об издании советских авторов в Америке. А тут, по счастливому совпадению, получили мы от нашего нью-йоркского сотрудника Владимира Юрасова интервью, которое дал ему профессор Фридберг, которое хоть до публикации в «Литературке» записано было, а звучит своего рода ответом на нее.
Но напомню для начала, о чем речь в «Литературной газете». Пафос статьи Мулярчика недвусмысленный: в СССР переводятся и публикуются все мало-мальски заслуживающие внимания произведения американских прозаиков, поэтов и драматургов, в то время как усилиями заокеанских политиков и бизнесменов от книгоиздания несметные ценности советской изящной словесности от американской публики утаиваются. Нет, стало быть, количественного паритета.
Тут можно бы возразить, во-первых, что литература - не каменный уголь и не водопроводные трубы, и не стоит успех или неуспех книжного обмена измерять по принципу: ты мне кубометр, я тебе кубометр. Во-вторых, что при самом доброжелательном, пристрастном отношении к современной советской литературе в ней не найти стольких мастеров международного масштаба, как в американской. В-третьих, что количественная диспропорция в книжном обмене СССР – США, Восток – Запад отнюдь не столь самоочевидный факт, как то утверждает Мулярчик. К сожалению, точной американской статистики мне на глаза не попадалось, но вот более педантичные немцы опровергли извечный советский мулярчиковский аргумент, опровергли во всеоружии фактов. В прошлом году профессор Кельнского университета Вольфганг Казак опубликовал статью, из которой явствовало, что даже если исключить книги так называемых диссидентов, произведений советских авторов опубликовано в ФРГ в последние годы куда больше, чем книг западногерманских писателей в СССР.
Да и разве дело только в статистике? В марте швейцарская газета "Нойе Цюрихер цайтунг" поместила статью, посвященную русскому, в журнале «Новый мир» появившемуся переводу романа Генриха Бёлля «Групповой портрет с дамой». Еще в 72 году, до того, как лауреат Нобелевской премии впал в Москве в немилость из-за активной поддержки, оказываемой им советским инакомыслящим. Так вот, из этой статьи явствует: не перевод был, а вандализм. Роман выдающегося мастера был сокращен и искажен до неузнаваемости, выброшены были абзацы, страницы, а то и целые главы, перевраны многие предложения, и все ради того, чтобы выхолостить любое критическое замечание о коммунистах, любое обличение тоталитаризма, способное пробудить нежелательные ассоциации у советских читателей.
В упомянутой Мулярчиком книге профессора Фридберга «Десятилетие эйфории» приводятся десятки примеров аналогичного выхолащивания американских авторов советскими переводчиками и цензорами. В частности, он подробно анализирует, что произошло со знаменитой пьесой «Охота на ведьм» американского драматурга Артура Миллера при ее переводе в СССР, как она была изуродована. Правда, в книге не рассказывается о дальнейшей судьбе миллеровских пьес в Советском Союзе. Как известно, в 70-е годы, после того, как Артур Миллер все более решительно и активно стал протестовать против нарушений прав человека в СССР, его произведения попросту исчезли из советского культурного обихода.
Здесь возникает естественный вопрос: может ли Мулярчик или «Литературная газета» назвать один-единственный случай, когда произведения советского автора, изданные и переведенные в США, исчезли бы с библиотечных полок, из книжных магазинов только потому, что означенный писатель сказал что-то критическое об американском образе жизни или об американской внешней политике. Так вот, может ли Мулярчик привести хотя бы один-единственный пример подобного варварского обращения американских или западноевропейских издательств с советскими книгами? Вопрос чисто риторический. Не может. Как вряд ли сможет он возразить профессору Фридбергу, когда тот безупречно доказывает, что критерии отбора советских публикаций в США полностью свободны от идеологической цензуры, которой соответствующий отбор в СССР полностью и целиком определяется.
Послушаем запись интервью, о котором я упоминал вначале. Оно состоялось в связи с тем, что Морис Фридберг опубликовал исследование об издании советских книг в США, предпринятое по инициативе влиятельной американской организации - Общественного комитета по наблюдению за выполнением Хельсинкских соглашений. Итак, у микрофона Владимир Юрасов.
Владимир Юрасов: Профессор Фридберг, расскажите, пожалуйста, вкратце, что представляет собой ваше исследование?
Морис Фридберг: Примерно год тому назад Общественный комитет США по наблюдению за выполнением Хельсинкских соглашений обратился ко мне с вопросом, правильно ли то довольно распространенное мнение, что советская литература издается в Соединенных Штатах редко, что американский читатель не имеет к ней доступа, и что все это результат сознательной политики дискриминации по отношению к советской литературе? После некоторых переговоров Общественный комитет по наблюдению за выполнением Хельсинкских соглашений США поручил мне написать довольно длинное исследование этого вопроса. И в этом исследовании я доказываю, на основании статистических данных, которые я получил от библиотек, книгоиздательств и всевозможных научных институтов, что это мнение совершенно не обосновано, что, наоборот, в Соединенных Штатах советская литература, как современная, так и более старая, 20-30-х годов, издается часто, перепечатывается и доступна каждому желающему американцу.
Я доказываю, что советская литература в Соединенных Штатах преподается во многих университетах, их около ста, что дешевые переиздания советской литературы можно найти в книжных магазинах, что они находятся в библиотеках, к которым доступ имеют все желающие. Я также доказываю, что последние новинки советской литературы, такие как произведения Распутина, Трифонова, Шукшина, поэзия Вознесенского, Евтушенко, Беллы Ахмадулиной, все это часто переводится и часто издается в Америке.
Владимир Юрасов: Значит, вы в своем исследовании, в основном, рассматриваете американские переводы произведений русской литературы ХХ века, в том числе, советского периода?
Морис Фридберг: Нет, не только переводы. Видите ли, дело в том, что на протяжении многих десятилетий уже в Америке издаются в русском подлиннике произведения многих советских писателей, как старых, то есть писателей 20-30-х годов, так и современных писателей. Например, стоит отметить, что именно не в Советском Союзе, а в Соединенных Штатах были изданы многотомники произведений Ахматовой, Мандельштама, Гумилева и Пастернака. Например, произведения Пастернака были изданы в 4-х томах книгоиздательством Мичиганского университета. Были изданы произведения таких писателей, как Кузмин, Замятин, Сологуб, которые очень редко издаются в Советском Союзе. Сологуб иногда издается, но Кузмин и Замятин, в особенности последний, до сих пор не переиздаются. Большое издательство «Ардис», которое находится в университетском городке Энн-Арбор, Мичиган, и которым заведует мой бывший коллега Карл Проффер, сейчас уже приступило к изданию полного собрания сочинений на русском языке Михаила Булгакова и Владимира Набокова. Кроме того, на русском языке издаются в Америке произведения Солженицына, Войновича, Максимова, Синявского, Бродского и других. Конечно, в Америке незачем издавать на русском языке произведения советских писателей, которые издаются в самом Советском Союзе. Кстати, произведения русских писателей издаются здесь, только если они не издаются в СССР, иначе издавать их незачем. Было время, например, когда в Америке и во Франции издавались и переиздавались на русском языке даже произведения Достоевского, который редко тогда издавался при Сталине в Советском Союзе. Но когда Достоевского стали печатать в СССР, мы, конечно, перестали издавать его в подлиннике.
Морис Фридберг: Это не совсем правильно. Диссиденты в самом широком смысле этого слова известны в Америке в первую очередь потому, что перед тем, как они стали диссидентами, они всевозможными путями рекламировались в Соединенных Штатах представителями советского агентства «Международная книга». Я помню, впервые познакомился с «Одним днем Ивана Денисовича» Солженицына, когда эта повесть Солженицына была напечатана в 62 году в журнале «Новый мир». Почти все так называемые диссиденты начинали свою литературную деятельность в Советском Союзе, многие из них очень популярны вне зависимости от их политических взглядов. Но хочу упомянуть, что даже очень ортодоксальные, очень благонадежные столпы социалистического реализма часто переиздаются в Соединенных Штатах Америки и их книги являются частью обязательного чтения для студентов определенных факультетов. Так, например, мои студенты в Иллинойском университете, которые слушают курс по русской литературе ХХ века, обязательно читают «Мать» Максима Горького, «Цемент» Гладкова, «Как закалялась сталь» Островского, «Поднятую целину» и «Тихий Дон» Шолохова и других, так сказать, очень ортодоксальных представителей советской литературы.
Владимир Юрасов: Спасибо, профессор Фридберг.
Владимир Матусевич: «Я вспоминал о друзьях и видел трупы, горы трупов. Я не преувеличиваю, повторяю – горы. И это видение приводило меня в отчаяние. Я пытался много раз позабыть, не думать об этом, о своем прошлом, я не хотел думать, но по многим причинам это оказалось невозможным. Я взял себя в руки и, напротив, стал вспоминать, сколь бы мучительно это ни было. Я решил, что мой опыт, мои воспоминания быть может окажутся полезны другим».
Цитата эта из изданной в конце октября прошлого года в Соединенных Штатах Америки книги воспоминаний великого русского композитора Дмитрия Шостаковича в литературной записи ленинградского музыковеда, ныне живущего в Нью-Йорке, Соломона Волкова. Книга эта, повторяю, сначала была издана осенью прошлого года в США, затем вскоре в Англии, в Западной Германии, и сразу же обрела широкий резонанс. В советской печати, с ответственных официальных трибун книга эта неизменно и интенсивно предавалась и предается анафеме как подделка, как клевета, как искажение светлого облика выдающегося советского патриота. Короче говоря, в данном случае книжный обмен Восток - Запад обрел формы для Москвы совершенно нежелательные и неприемлемые.
Напомню, курьеза ради, то, что, наверное, и без того многие наши слушатели помнят и знают, что в марте этого года в Москве была выпущена чрезвычайно курьезная книжка под названием «Шостакович о времени и о себе». И как подчеркивалось в одном комментарии ТАСС, эта книга - первое и единственное собрание высказываний, речей, бесед, интервью Шостаковича за все время его 50-летней музыкальной карьеры. Понимайте это так, что вот советское издание – это единственные подлинные высказывания, подлинные мемуары великого композитора. А то, что сейчас издается в одной западной стране за другой – это подделка, это фальсификация.
Надо сказать, никого на Западе книга «Шостакович о времени и о себе» не заинтересовала и не впечатлила хотя бы потому, что все ура-патриотические по праздничным, дежурным поводам высказанные покойным композитором банальности без того на Западе хорошо известны и переиздавать их никому не представляется необходимым.
Иное положение с мемуарами Шостаковича в литературной записи музыковеда Соломона Волкова, они продолжают свое поистине победное шествие по миру. И вот в последние дни параллельно вышли шведское, датское и норвежское издания этой книги. На страницах ведущих газет этих трех скандинавских стран появились обширные и в высшей степени позитивные рецензии. И все авторы этих рецензий сходятся в категорическом утверждении о том, что по их искреннему убеждению изданная книга – подлинные воспоминания великого композитора. Приведу лишь одну цитату из рецензии музыкального обозревателя стокгольмской газеты, чье мнение особенно весомо, поскольку он является автором изданной 7 лет тому назад обширной серьезной монографии о творчестве русского композитора. Итак: «Любому, кто знаком с музыкой Шостаковича, очевидно, что изданная сейчас под аккомпанемент раздающихся из Москвы проклятий и обвинений литературная запись его воспоминаний абсолютно подлинна. Шостакович человек и художник зримо, властно восстает на каждой странице этой книги».
И еще одна цитата из рецензии на шведское издание мемуаров, которая была опубликована в финской газете, автор ее замечает: «Являются ли мемуары Шостаковича антисоветскими? Вряд ли. Шостакович не претендует на позицию критика системы. Когда он критикует Сталина и сталинизм, это вряд ли может быть сочтено антисоветским выступлением. Как-никак, но официально Советский Союз десталинизирован, не правда ли? Вряд ли можно счесть антисоветскими страницы мемуаров, посвященные главе Союза композиторов СССР Тихону Хренникову, единственному культурному функционеру сталинской поры, который до сих пор находится у власти. В свое время этот господин организовал жестокую травлю Шостаковича и многих его коллег. Стоит ли удивляться тому, что Шостакович пишет о нем с гневом и презрением? Стоит ли удивляться тому, что, побывав недавно в нашей стране, Хренников старался изо всех сил квалифицировать мемуары Шостаковича как антисоветскую подделку».
К этому добавлю, что в связи с датским, шведским и норвежским изданиями книги в столицах ее стран побывал ее автор, точнее сказать, автор литературной записи Соломон Волков. Его пресс-конференции прошли с большим успехом и были чрезвычайно насыщены фактами, соображениями, полемикой, всем тем, что заслуживает внимание и о чем я постараюсь в ближайшем будущем рассказать подробнее.
Сейчас же о другом, весьма своеобразном варианте книжного или, точнее сказать, литературного обмена Восток – Запад. На сей раз Чехословакия - Швеция. В Стокгольме существует чрезвычайно влиятельная массовая общественная организация, которая называется Комитет в защиту народов Чехословакии. Одним из наиболее активных членов этой организации является известный шведский писатель Андерш Харнинг. И вот 30 апреля стокгольмская газета «Экспрессен» поместила принадлежащую его перу статью под заголовком «Как насчет извинения, «Руде право?». Хочу предложить вашему вниманию полный перевод статьи, без комментариев, которые, право, излишне. Читает Юрий Михайлов.
Диктор: «Однажды я написал и опубликовал новеллу, которая называлась «Марка» и в которой рассказывается о молодом эмигранте, о трудностях, с которыми он сталкивается, пытаясь наладить новую жизнь в Швеции, и о тоске по покинутой родине, которая его одолевает. Не бог весть какая хорошая новелла, она, тем не менее, была переиздана в 78 году в антологии «Современные шведские рассказы». А 8 марта нынешнего года перевод новеллы опубликовала без моего ведома и разрешения чехословацкая партийная газета «Руде право». Это возмутило меня до крайности. Во-первых, потому что я ни при каких обстоятельствах не разрешил бы публикацию своего текста в органе кремлевских марионеток. Во-вторых, потому что из-за этой пиратской публикации некоторые из моих чехословацких друзей ныне подозревают меня в заигрывании с советским фашизмом. Можно предположить несколько мотивов, обусловивших эту публикацию. Новелла повествует о том, как трудно быть эмигрантом. Стало быть, ее безо всяких искажений можно использовать в педагогических целях в стране, где, несомненно, значительная часть населения мечтает о том, чтобы покинуть родину. Другой предположительный мотив: попытка тихой сапой оклеветать тех представителей западной интеллигенции, которые поддерживали Дубчека и ныне поддерживают «Хартию-77». Судите сами: мне, автору вышедшей в 68 году книги «Прага, изнасилованный город», с тех пор ни разу не удалось получить чехословацкую въездную визу. И, вдруг, стараниями тех же пражских чиновников, я становлюсь автором, сотрудником «Руде право». Пресс-атташе чехословацкого посольства в Стокгольме господин Шлиц в беседе со мной объяснил, что пражские издания частенько публикуют зарубежные материалы таким явочным порядком, и что моя проблема, безусловно, будет разрешена наилучшим образом, то есть мне будет выплачен гонорар. Я записал эту беседу на пленку, в ней было немало интересного. Господину Шлицу не понравилось мое заявление, что я не продал бы добровольно свою новеллу «Руде право» даже за миллион советских рублей. И уж в полное неистовство привело его мое желание перевести причитающийся от «Руде право» гонорар на банковский счет шведского Фонда помощи чехословацким политзаключенным и их семьям. Пусть понеистовствует. Я, как автор, имею полное право решать судьбу причитающегося мне гонорара. И Союз писателей Швеции исполнен решимости это мое право защищать на юридическом уровне.
Но важнее всего в этой истории моральный аспект. Само собой разумеется, я не рассчитываю на то, что «Руде право» принесет мне извинения или ознакомит читателей с моими соображениями в связи с происшедшим. Сама мысль об этом должна представляться абсурдной аморальным проходимцам, которые нынче составляют редакционный коллектив «Руде право».
Сергей Довлатов: Два раза в месяц к стенам объединения ЛОМО подъезжает автобус. Оттуда выходят рослые нарядные люди, человек 20. Не глядя по сторонам, они устремляются в бухгалтерию. Здесь в особой кассе их ждет аванс или получка. Это ленинградская футбольная команда «Зенит», теоретически спортивный коллектив ЛОМО, объект любви и гордости директора Панфилова. Стоит ли говорить, что ни один из футболистов и дня не работал на производстве? То, что спорт является профессией – общеизвестно. На Западе любительский и профессиональный спорт довольно четко разграничены. В Союзе профессионалов якобы нет, хотя выше какого-то определенного уровня там все профессионалы.
Как это происходит? В юности у меня были редкостные спортивные данные. В 14 лет я достиг 196 сантиметров роста, при этом имел совершенно здоровый организм. Видимо, я представлял для тренеров значительный соблазн, меня останавливали прямо на улице, зазывали в различные секции и коллективы. Хорошо помню тренера боксеров Кургина, тренера метателей Микешина, руководителя легкоатлетической школы Алексеева. Что же касается тренеров-баскетболистов, то они решительно не давали мне прохода. Эти люди сулили мне замечательные перспективы, они говорили: у тебя рычаги, кубатура, будешь ездить на сборы, море, юг, Кавказ. Будешь получать стипендию, побываешь за границей, в институт – без экзаменов. К 25 годам своя машина, и так далее. Заметьте, доводы приводились исключительно материального характера, хоть бы один сказал: ты умножишь достижения отечественного спорта. Или: прославишь свою родину. Ничего подобного, все твердили: будешь жить по-человечески. Я же всегда был к спорту равнодушен, за что меня искренне презирает мой друг, спортивный обозреватель Евгений Рубин. Наконец тренеры стали являться ко мне домой, беседовать с матерью, приводить те же доводы. Они не лгали, действительно жизнь молодого спортсмена безбедна, действительно он быстро становится материально независимым, действительно ему легче поступить в институт.
Но спортивная жизнь коротка, после 30 большинство спортсменов уже не выступают, да и не каждый спортивно одаренный юноша превращается в звезду. С чем же приходит спортсмен к зрелому возрасту? Организм его зачастую разрушен тягчайшими нагрузками, тренером может стать далеко не каждый: необходимо соответствующее образование и предрасположение к этому занятию. Есть выдающиеся мастера, совершенно не способные учить других. Хорошо, если спортсмен оказался разумным человеком, успел добросовестно закончить институт, овладеть профессией, безболезненно оставить спорт и честно прожить вторую жизнь. А если нет? Если тренировки и сборы поглотили все его время? Если человеку, наконец, малодоступно высшее образование, что тогда - идти рабочим на производство, с пьедестала почета и в цех? Такой удар судьбы может вынести далеко не каждый. Вот и дежурят около пивных ларьков бывшие звезды футбола, «бомбят» по 20-30 копеек, их хорошо знают местные алкаши, охотно угощают пивом и водкой. Так будет сегодня, завтра. А через пять лет?
Был у меня в Ленинграде друг, замечательный спортсмен Игорь Захаров, метатель, призер европейских соревнований. Игорь прекратил выступать лет семь назад, кого-то тренировал, где-то подрабатывал. Получилось так, что я не видел его два года и вдруг повстречал на Лесном. Это был постаревший, опустившийся человек, он как будто сгорбился и заметно похудел. На нем был грязный плащ и стоптанные ботики, клеймо многодневного похмелья искажало его лицо. Человек казался раздавленным необратимо. Мы разговорились. Далее последовал его бессвязный рассказ о кознях Центрального совета, о муках трудоустройства, о семейных раздорах.
Обидно заканчивать передачу этой грустной нотой, хочется вспомнить что-нибудь веселое. Вот, например, такая история, ее рассказал мне баскетбольный тренер Юра Лившиц. Как-то раз ему позвонили из Общества глухонемых, предложили выступить за баскетбольную команду, обещали заплатить 30 рублей. Юра остро нуждался в деньгах, разумеется, согласился. К положенному часу он явился в зал, увидел плакат «Команда Общества глухонемых против команды Мясокомбината». Юра переоделся, вышел на поле, рядом построилась команда глухонемых. Далее Юра рассказывал: «Тут раздался свисток. Гляжу – заиграли. Высокие парни, здоровые такие и бегают хорошо на уровне крепких перворазрядников. Я случайно толкнул одного: «пардон», говорю автоматически. А глухонемой мне в ответ: «Смотреть надо». Стал я присматриваться: о, думаю, этого по «Трудовым резервам» знаю, этого на сборах встречал. В перерыве разговорились, словоохотливые такие парни, даже чересчур, что ни слово, то мат. Спрашиваю: «А глухонемые тут есть?». «Кажется вот тот, - отвечают, - номер 4». А номер 4 даже обиделся: «Я, - говорит, - слышу не хуже вас, просто у меня зуб разболелся».
«Я потом часто с ними играл», - закончил Юра. И добавил: «Не один черт за кого играть, - лишь бы деньги платили».
Иван Толстой: Канны 80-го года без советского кино.
Владимир Матусевич: Нет советского фильма в официальной конкурсной программе, нет советских лент в короткометражном конкурсе, в альтернативных программах, будь то так называемая «Неделя кинокритики» или так называемый «Режиссерский двухнедельник». Неужто сочли в Москве нужным бойкотировать крупнейший смотр мирового киноискусства? Да нет, не похоже на то. Ведь в случае бойкота советскому примеру вынуждены были бы последовать восточноевропейские страны. Между тем, польская и венгерская кинематографии представлены чрезвычайно полновесно. Напрашивается иное объяснение: ответственные московские инстанции, как то водится, предложили фестивальной дирекции фильмы, которые французская сторона не сочла достойными для показа в Каннах. И тогда разобиженные советские кинодеятели встали в бескомпромиссную позу: ах так, тогда мы не участвуем. Такое случалось в прошлом неоднократно, последний раз в 77 году. Вместо того, чтобы предложить иные картины, Москва обижалась и хлопала дверью. Возможно, на сей раз вознегодовала, но дверью хлопать все-таки не стала. Но это все не факты, а лишь предположения. Будем надеяться, что в Каннах в разгар фестивальных буден мне удастся получить ответ на вопрос, почему Советский Союз в нынешнем фестивале не участвует.
А сейчас о другом – о буднях советского телевидения, о формах и методах цензуры, которая в этом сравнительно молодом средстве массовой информации особенно всеобъятна. Благо, что парижскую студию Радио Свобода посетил недавно эмигрировавший работник московского телевидения Игорь Рустамбеков. Ему и слово.
Игорь Рустамбеков: Я хочу рассказать о советской телевизионной цензуре, показав несколько характерных примеров, некоторые из которых неизвестны или не были замечены зрителями. Говоря об этом, нельзя не коснуться и методов подачи материала, его специального отбора, когда советские телезрители видят лишь то, что им положено. В начале 70-х годов Центральное телевидение СССР, а немного позже и другие студии, полностью перешли к видеозаписи и электронному монтажу. Само по себе революционное новшество неожиданно открыло широкие возможности советской цензуре. Теперь все передачи заранее записываются на видеомагнитофоны, а это значит, что можно переписать целую передачу или вообще не пустить ее в эфир. Электронный монтаж позволяет кромсать программы, можно, например, вырезать и вставлять любые куски.
Это техническое нововведение помогло удушению чрезвычайно популярной передачи КВН, Клуб веселых и находчивых, которую, как я думаю, телезрители не забыли. После введения видеозаписи программа КВН стала неинтересной, так как в передачах менялись выступления и вырезались острые куски, хотя программа была задумана как спонтанное соревнование студенческих команд в эрудиции и остроумии. В одной из последних передач КВН цензура попалась с поличным. А было это так. В конце передачи жюри подсчитывает итоги конкурса, называя каждый. И вот среди других называют конкурс кинематографа. Но в самой передаче этого конкурса не было – его вырезали. На следующий день я был на студии, знакомый помреж, работавший на этой передаче, рассказал мне, что в этом конкурсе слишком много говорилось о Феллини и Бергмане, но самым криминальным было то, что один студент назвал запрещенный советский фильм, который он видел на просмотре в Доме кино. Ясно, что ответственным за передачу здорово влетело за то, что они невольно выдали работу цензуры. Руководство Центрального телевидения давно точило зуб на эту программу и особенно новый председатель Комитета по радиовещанию и телевидению Лапин, который на факультете журналистики МГУ прямо так и заявил студентам: «С этими интеллектуальными выкрутасами КВН пора кончать. Нужно предоставить эфир рабочим и деревне». Так и сделали: серию КВН закрыли как исчерпавшую себя, а на ее место пришли две передачи «А ну-ка, парни» и «А ну-ка, девушки». Интеллектуальных выкрутасов в ней действительно нет, но зато есть спортивные, домохозяйственные и военно-патриотические.
В страхе перед эфирным криминалом руководство Центрального телевидения иногда доходит до полного абсурда. Например, есть серия передач, посвященная кинолюбителям. В одной из таких передач, ее, наверное, многие помнят, показывали работу любительской киностудии, кажется, завода имени Лихачева. Операторы этой студии сняли на Мосфильме рабочий момент съемок фильма «Клятва матери» режиссера Марка Донского. Молодого вождя играл Родион Нахапетов. Как раз репетировали речь Ленина на каком-то собрании. Во время репетиции режиссер несколько раз останавливал актера словами: не так, уверенней, не горячись и так далее. Во время перерыва Донской отвел Нахапетова-Ленина в сторонку и предложил ему размяться гимнастикой, показав несколько упражнений. Этот сюжет прошел по телевидению без проблем. Через несколько месяцев передачу повторили, и вдруг несколько человек полетели с работы. Впоследствии я узнал, что сразу же после повторной передачи в студию был звонок из МК партии, было сказано об издевательстве над вождем и недопустимости показа таких кадров. Один из свидетелей этого разговора (он находился рядом) рассказал, что побледневший сотрудник, принимавший эту телефонограмму, от страха даже не мог объяснить кретину из МК, что это был обычный момент съемок, работа режиссера с актером.
Случай с передачей КВН, когда произошло саморазоблачение цензуры, довольно редкий, обычно телезрители ничего не подозревают. Все, наверное, смотрят передачу «Из театральной гостиной», однажды в ней принимал участие Олег Ефремов художественный руководитель МХАТа. Помимо прочего он рассказал о трудностях при подборе репертуара, дескать, понравившуюся ему и актерам пьесу не рекомендуют ставить. Часто он не может экспериментировать с режиссерской трактовкой той или иной пьесы. При этом он ссылался на устоявшиеся взгляды и консерватизм. Но даже такая мягкая критика не смогла пройти на телеэкран. Через несколько дней Ефремов вместе с миллионами телезрителей увидал записанную передачу, где было все, кроме его вышеуказанных слов. Перед самым началом фразы о трудностях с репертуаром нам показали внимательно слушающую девушку, голос Ефремова исчез, он был смикширован, и на его место был вставлен голос ведущего передачу диктора: «Вы видите выступление художественного руководителя МХАТа заслуженного артиста СССР Олега Николаевича Ефремова, основателя и бывшего руководителя театра «Современник». Потом появился голос самого артиста и его изображение. Девушку в кадре сняли уже в студии, а со звуком помудрили виртуозы-звукооператоры. Я думаю, что Олег Ефремов на всю жизнь запомнил эту передачу.
Некоторые советские режиссеры телевидения, как и радио, иногда пытаются обойти цензурные запреты, особенно это заметно в программах развлекательного жанра – музыкальных спектаклях, опереттах и водевилях. Например, за основу берется старый водевиль или оперетта, в которой исполняются современные западные ритмы, танцы и песни. Это часто удается в популярной серии «Кабачок «13 стульев», но даже в этой передаче вы никогда не услышите песни на английском языке – это табу советского радио и телевидения. Я не знаю, заметили ли многие телезрители, что с каждым годом трансляция фестиваля современной песни из польского города Сопота уменьшается в объеме. Кстати, уже давно это не прямая трансляция, а выборочная телезапись. Дело дошло до того, что в последние годы передается лишь один неполный день из пяти фестивальных, причем выбираются, в основном, советские, болгарские и восточногерманские исполнители. Несколько лет назад даже не показали представительницу устроителя фестиваля Польши, так как на предварительном просмотре начальству Центрального телевидения не понравилась песня и платье исполнительницы. Когда я рассказал несколько таких фактов французским студентам, они мне просто не поверили, настолько абсурдными и дикими показались им эти истории.
Совсем недавно, 29 апреля, по французскому телевидению в передаче «Вопросы современности», посвященной Советскому Союзу, промелькнуло знакомое мне лицо – это был комментатор международного отдела Центрального телевидения Леонид Золотаревский. Он брал интервью в Афганистане у пилота советского военного вертолета, отправляющегося на задание. О целях задания и о грузе Золотаревский скромно умолчал, ведь вряд ли это было молоко или «Советское шампанское», скорее «коктейль Молотова» – так называют на Западе зажигательные бомбы. Дело в том, что я знаю этого комментатора. Золотаревский преподавал теорию телеинформации, когда я учился на курсах повышения квалификации работников телевидения. Интересно, что, открывая нам некоторые полусекреты советской прессы, он все же не сказал правды о своем пребывании во Франции. Он рассказывал, что когда снимал в Тулоне военные корабли, французская полиция засветила ему пленку. Я был прошлым летом в Тулоне, на рейде красовалось несколько эсминцев, и сотни людей их снимали. Среди толпы туристов слышалась польская и югославская речь. Куда же делась полиция? Между прочим, сам товарищ Золоторецкий был работником МВД. Однажды на курсах он показал мне свою красную книжечку. Хочу добавить, что он так же преподает в МГУ, по совместительству. Можно многое рассказать о приемах и методах советского телевидения, о его персоналиях, об отделе информации, точнее – дезинформации, о структуре организации, чрезмерно раздутом штате начальства и секретарей при острой нехватке многих работников, но об этом в другой раз.
Владимир Матусевич: Из западногерманского города Киля сообщают: здесь вот уже несколько дней находится восточногерманский писатель Стефан Гейм. Ну и что? – спросите вы, - чем эта новость знаменательна, чем она примечательна? Да ничем, за исключением того, что на протяжении нескольких последних лет Стефану Гейму не разрешали выезда из ГДР, где в то же время его подвергали всяким и всяческим преследованиям. Напомню: 30 мая прошлого года «Литературная газета» опубликовала перевод письма плохого, но зато верноподданнического литератора Дитера Ноля на имя генсека ЦК Социалистической единой партии германии Хонеккера, где была, в частности, такая риторическая фигура: «Горстка обанкротившихся типов вроде Геймов, Зейпелей и Шнейдеров, рьяно сотрудничающих с классовым врагом, дабы заработать себе популярность» и далее в том же духе. Тогда же Стефана Гейма наряду с целым рядом других выдающихся писателей ГДР, убежденных социалистов, исключили из Союза писателей. Лауреат национальной премии ГДР, гордость восточногерманской литературы, убежденный коммунист Стефан Гейм был объявлен в Восточном Берлине чуть ли не врагом народа.
Передо мной сейчас один из романов Гейма, изданный во многих странах мира, только не в ГДР, «Пять дней в июне» - о восстании восточноберлинских рабочих в июне 53 года. Книга открывается выдержкой из ныне действующего устава Социалистической единой партии Германии, из раздела «Члены партии, их обязанности и права». Почитаем: «Член партии обязан развивать самокритику и критику снизу. Бесстрашно указывать на недостатки в работе и предпринимать все возможное для их исправления. Бороться против неоправданного оптимизма и склонности упиваться достигнутым, против любой попытки подавлять критику и подменять ее приукрашиванием и самовосхвалением». Красиво сказано. Если на то прошло, преступление Стефана Гейма в том и состояло, что он стремился жить в неукоснительном соответствии с буквой и духом партийного устава.
В одном интервью, рассказывая о безрезультатных своих попытках издать роман «Пять дней в июне» в ГДР, Гейм процитировал письмо, полученное им от руководителя профсоюза этой страны Варнке. Тот писал: «Книга полностью правдивая, но я должен, к сожалению, сказать, что наши рабочие еще не созрели для чтения ее». Вот она - точная и емкая формула противостояния хонеккеровского режима и десятков наиболее ярких, убежденных, серьезных восточногерманских писателей-коммунистов. Впрочем, не сажают, не расстреливают, не морят голодом, иногда даже разрешают выехать за рубеж. И на том спасибо.
