Оуэн Джонс называет себя "социалистом в четвертом поколении". Его родители познакомились в конце 60-х годов на собрании молодых троцкистов, объединенных тогда в группировку "Революционная социалистическая лига", более известную как Militant Tendency. Его дед был членом британской компартии, а родственники деда участвовали в организации всеобщей забастовки, парализовавшей Великобританию весной 1926 года. Сам Оуэн, которому скоро исполнится 29 лет, служит делу социализма своим пером, то есть в современных условиях, конечно, компьютером. Джонс – популярный левый публицист, колумнист в газете Independent. Известность к нему пришла после публикации книги "Чавы: демонизация рабочего класса" (Chavs: The Demonization of the Working Class), в которой автор бичует неравенство и классовые предрассудки, существующие в современной Британии.

Впрочем, Оуэн Джонс, как и многие сегодняшние британские и – шире – европейские левые, не в восторге от состояния дел на том политическом фланге, с которым он себя ассоциирует. В одной из своих статей он бьет тревогу: "Оппоненты политики бюджетных сокращений разобщены и разрозненны. На довыборах в Манчестере в минувшем ноябре, например, громко названная "Коалиция профсоюзов и социалистов" получила постыдных 220 голосов и уступила даже Пиратской партии. Между тем воспользоваться широко распространенным отвращением к политическому истеблишменту готовы весьма несимпатичные силы. Партия независимости Соединенного Королевства выступает в роли коллективного среднего пальца, показанного нашим правителям. Если левые не в состоянии объединиться даже через пять лет после того, как глобальный капитализм зашатался, популисты на правом фланге знают, чем заполнить образовавшийся вакуум".

Речь идет, конечно, о той части левых, которые считают себя противниками нынешней системы, политического мейнстрима, в том числе и его левоцентристской части. Социализм в его былом понимании, с заметной ролью государства в экономике и доминирующей – в социальной сфере, в Европе несколько вышел из моды, даже несмотря на реальные трудности, с которыми в годы нынешнего кризиса сталкивается современный капитализм. Очевидно, с этим связаны мировоззренческие и идеологические проблемы той части европейцев, которая считает социальную солидарность главной общественной ценностью, бюджетные сокращения – преступными, а традиционные левые партии вроде британских лейбористов, французских социалистов или немецких социал-демократов – давно предавшими идеалы социальной справедливости.

По мнению участника Проекта Европа, специалиста по британской истории и политике Кирилла Кобрина, разделение левых на два "подвида" – тех, кто держится мейнстрима, и тех, кто выступает против него, – объясняется просто.

– Среди левых либералов, как в Британии, так и в континентальной Европе, есть консенсус по определенным базовым вещам и принципам. И самое интересное, что в этом он не слишком отличается от консенсуса умеренных правых. Ни те, ни другие не отрицают основ рыночной экономики. Ни те, ни другие не отрицают наследия неолиберальных реформ 80-х – 90-х годов как в Британии, так и в остальном западном мире. (Напомню, что лейбористское правительство Тони Блэра в конце 90-х и первой половине нулевых проводило абсолютно неолиберальную политику). Еще один момент – приверженность определенному набору демократических принципов и стремление их распространять по всему миру. Это тоже объединяет левых либералов и умеренных консерваторов – могут быть споры относительно того, как именно это делать и какой риторикой сопровождать, но тем не менее консенсус здесь есть.

– А что же "антимейнстримные" силы?

– Ну, Оуэн Джонс и те, кто близок ему по взглядам, упрекают левых либералов в том, что они не предложили никакой альтернативы капитализму, который, как он говорит, находится в кризисе. Да, не смогли, потому что и не собирались этого делать. Тут опять нужно вернуться к консенсусу между левыми либералами и умеренными консерваторами. Да, в разных странах идут яростные споры по поводу того, чтó и как следует сокращать в бюджете. Но никто не спорит с самими основами, с тем, что а) что-то в нынешних условиях следует сократить и б) что социальная сфера тем не менее должна из бюджета подпитываться. Лейбористские лидеры, в частности, заявляют, что да, определенные бюджетные сокращения следует сделать, но не так, как это делают сейчас консерваторы. И все нынешнее противостояние в Европе, по формуле "бюджетная экономия или экономический рост", – это на самом деле вопрос приоритетов, ведь никто из здравомыслящих политиков, ни левых, ни правых, не говорит "мы за экономию, против роста" или, наоборот, "мы за рост, против экономии". И это согласие касается даже некоторых вопросов социальной инженерии – скажем, мер борьбы с курением…

– Или даже однополых браков, в поддержку которых выступил премьер-министр Дэвид Кэмерон – а ведь это вещь, казалось бы, совершенно не совместимая с консервативной идеологией в ее традиционном понимании.

– Совершенно верно. То есть для того, чтобы отличаться, нужно найти предмет этого отличия. И то, о чем пишет Оуэн Джонс, – это и есть попытка найти такой предмет. Надо придумать новую повестку дня, в которой левые будут отличаться от правых, и использовать эту повестку с выгодой для себя, использовав для этого нынешний, как он считает, кризис капитализма. Так вот, я не соглашусь с Оуэном Джонсом в том, что такой повестки дня у левых сейчас нет. Она есть, и это морализм.

– То есть? Ведь моральные ценности – это то, к чему традиционно апеллируют скорее консерваторы…

– Тогда я перечислю. Кто выступает "за все хорошее, против всего плохого"? За экологически чистые продукты и соответствующие нормы поведения? За жесткую политкорректность? Кто рассуждает о неморальном характере капитализма, беспощадном поведении корпораций и держав? Кто упрекает правые правительства европейских стран в том, что они сотрудничают с Китаем, Россией и другими государствами, небезупречными с точки зрения соблюдения прав человека и демократических принципов?

– Логично. То есть в каком-то смысле левым следует вернуться назад, к истокам? Ведь были же в той же Британии времена Фабианского общества, идеалистических интеллигентов-социалистов, или первые десятилетия лейбористского движения, которое критиковало капитализм именно с моральных позиций, рассуждало подобным образом и о внешней политике, в частности, выступая против вмешательства стран Антанты в гражданскую войну в России на стороне белых…

– Надо заметить, что у тех же лейбористов эта идеалистическая "струя" никогда и не исчезала. Иное дело, что можно в определенных случаях поставить под сомнение и дееспособность, и искренность такой позиции. Здесь есть множество людей, которые сейчас совершенно искренне борются за передовые идеи и принципы – экология, равноправие, права меньшинств… Это прекрасно. Но нужно сказать, что они очень часто делают это догматически, никак не объясняя своих подходов, не учитывая контекста того, где и как это происходит – словом, догматизм сейчас по большей части на стороне левых. И именно этот догматизм, а не то, о чем говорит Оуэн Джонс, мешает им использовать политически выгодный момент нынешнего кризиса.

– А на кого левые в этом своем нынешнем состоянии могут опереться? Мне недавно попалась на глаза любопытная статья в журнале Economist, в которой говорится с опорой на социологические выкладки, что нынешнее молодое поколение британцев куда либеральнее всех предыдущих. В том смысле, что для этих людей индивидуализм и личные свободы – это не какая-то политическая позиция, а образ жизни, и что они в большей степени, чем их отцы и тем более деды, лишены того чувства социальной солидарности, на которое всегда опиралась левая идеология. Авторы статьи утверждают, что при этом молодые британцы относительно аполитичны: голосовать на парламентских выборах 2010 года пришли 44% граждан Соединенного Королевства в возрасте до 30 лет, в то время как в целом по стране избирательная активность была на уровне 65%. И, кстати, по этим данным, не просто самым популярным британским политиком среди молодежи, а едва ли не единственным политиком, которого это поколение знает и на кого готово ориентироваться, является нынешний мэр Лондона Борис Джонсон. Насколько, по вашему мнению, это соответствует действительности? И что она сулит левым, ведь они традиционно опирались на молодежь?

– Думаю, что в основном все так и есть – с поправкой на то, что речь, очевидно, идет в основном о молодежи образованной, преимущественно белой и так далее – если посмотреть на другие этнические группы, там будет иная ситуация. Но в целом – да. Конечно, никакой массовой социальной солидарности в обществе после неолиберальных реформ Тэтчер и Блэра нет и быть не может. Ее левым, если они этого хотят, придется заново создавать – она не далась нынешнему молодому поколению по умолчанию, в отличие от гражданских свобод и демократических устоев. И вот здесь, может быть, и открывается шанс для левых: если они построят свою новую повестку дня вокруг создания новой социальной солидарности в обществе, которое в значительной степени атомизировано, то они могут преуспеть.

– Но если людям это не нужно, почему они вдруг начнут испытывать потребность в такой солидарности?

– Если на то пошло, все хорошие вещи были "не нужны" до тех пор, пока их не изобрели. Формула "спрос рождает предложение" не работает. Пока кто-то не предлагает те или иные социальные, идеологические, культурные конструкции, спроса на них быть не может. Соответственно, левые могут попытаться предложить такую новую конструкцию социальной солидарности.

– Из чего она может состоять?

– Как это ни парадоксально звучит, из элементов во многом для Европы очень традиционных – из местных обычаев, привычек и т. д. Особенно в такой стране, как Британия, где, как во всем англосаксонском мире, очень сильны общинные, местные традиции. Все это может строиться именно на уровне местных сообществ. Ведь социальная солидарность начинается с очень простой вещи: с того, как живет ваша округа – с экономической, экологической, культурной и прочих точек зрения. Сейчас в силу глобализации и других факторов эта местная, локальная солидарность размывается, но тем не менее не настолько, чтобы нынешние молодые люди на каком-то ином, более современном уровне не могли попытаться воспроизвести эту модель. Можно говорить также и о профессиональной солидарности, которая не ограничивалась бы только профсоюзами, и о субкультурной солидарности... Все, что идет от местного, от повседневной жизни, все эти вещи можно считать почвой для этого возможного проекта новой социальной солидарности. Ведь глобализация, пророками и проводниками которой являются главным образом правые силы, абсолютно безразлична именно к локальным сообществам.

– Более того, она их уничтожает.

– Уничтожает, потому что они сами хотят этого. Никто силком ничего не навязывает. И если левые сумеют объяснить своим потенциальным избирателям, что локальное – не в каком-то агрессивно-обывательском, чуть ли не фашистском смысле – является важным источником жизни и основой социальной солидарности, то тогда из этого может что-то получиться. Архитектурный критик Оуэн Хезерли в своей книге "Новый оттенок мрачности" (A New Kind of Bleak) описывает микрорайоны социального жилья, построенные в 60-70-е годы. Сейчас их либо уничтожают, либо "джентрифицируют", то есть всячески реконструируют, улучшают и вселяют туда жильцов за деньги, а прежних расселяют по другим местам. И вот Хезерли описывает опыт одного из таких районов, где местный совет взял власть в свои руки и начал контролировать все эти строительные планы и вообще локальную жизнь при помощи самих жильцов. Дома эти, довольно уродливые, сами по себе лучше от этого не стали, но вот содержание жизни людей, отчасти и бытовые условия улучшились. А самое главное, у местных жителей появилось ощущение того, что они вместе, что они не разобщены. Вот где-то здесь, на таком уровне, мне кажется, и следует искать новую повестку дня для левых.

Разброда и отчуждения от своих бывших или потенциальных приверженцев не избежали и французские левые. Хотя мало у какой политической силы в Европе есть столь глубокие исторические корни и мощные традиции, как у левых во Франции. Впрочем, раздробленность и фракционные споры можно считать частью этих традиций. Так, в начале прошлого века был момент, когда во Франции существовали по меньшей мере три партии, называвшие себя социалистическими, не считая коммунистов, анархистов, троцкистов и иных радикальных левых групп. Позднее за доминирование на левом фланге боролись Французская секция социалистического Интернационала (СФИО) – так до 1969 года, подчеркивая свой интернационализм, именовали себя социалисты, – и Французская коммунистическая партия (ФКП).

В 60-е годы коммунисты, казалось, одержали верх в этой борьбе. Но быстрое возрождение социалистов оказалось связано с именем Франсуа Миттерана, который изначально социалистом не был. Собственно, и до конца своей долгой карьеры он оставался в первую очередь прагматиком власти, о котором, наверное, с одобрением отозвался бы Макиавелли, живи он в ХХ веке. В 1981 году Миттеран стал первым социалистическим президентом Франции. В союзе с коммунистами он начал программу довольно радикальных социальных реформ, которые, однако, вскоре были свернуты, поскольку французская экономика начала буксовать.

Позднее Миттерану пришлось, как это тогда называли, "сосуществовать" с правыми правительствами, занимаясь в основном вопросами внешней политики и безопасности. Влияние социалистов стало уменьшаться, и в XXI век они снова вступили расколотыми и без больших стратегических идей. Катастрофой для левых закончились президентские выборы 2002 года, когда кандидат социалистов, бывший премьер-министр Лионель Жоспен, не вышел во второй тур: его оттеснил на третье место лидер ультраправых Жан-Мари Ле Пен. Избирателям левых пришлось тогда, чтобы преградить Ле Пену путь в Елисейский дворец, голосовать во втором туре за непопулярного президента Жака Ширака, лидера умеренных правых.

Поэтому, когда 10 лет спустя, в 2012-м, новому лидеру социалистов Франсуа Олланду удалось повторить успех Миттерана и стать президентом Франции, многие сторонники левых восприняли это как символ возрождения социалистов. Но, похоже, преждевременно. Правление Олланда с самого начала оказалось отмечено не только отсутствием четкой программы действий, но и политическими скандалами. В центре крупнейшего из них оказалась одна из ключевых фигур правительства социалистов – министр бюджета Жером Каюзак. Одной из главных его задач была борьба с несознательными гражданами, уклоняющимися от уплаты налогов. А оказалось, что он сам в течение двадцати лет недоплачивал налоги в казну и имел тайный счет в Швейцарии, на котором хранил 600 тысяч евро.

Когда в декабре прошлого года об этом стало известно, в течение четырех месяцев Каюзак все отрицал. Пока наконец ему не пришлось сознаться: "Двадцать лет назад я совершил безумно глупую ошибку. Не спрашивайте меня о причинах, по определению безумные вещи вряд ли поддаются каким-то объяснениям. Все эти годы я хранил мой секрет, и вот сегодня он предан огласке".

После того как французская прокуратура открыла предварительное расследование, Жерому Каюзаку пришлось покинуть пост министра и отказаться от дальнейшей политической деятельности. Его исключили из Социалистической партии. Сейчас бывший министр пишет книгу, где даст свою версию скандальной истории.

"Дело Каюзака" нанесло серьезный удар по имиджу левых. Рейтинг президента Франсуа Олланда, который и так регулярно бил все рекорды непопулярности, упал в очередной раз: после скандала деятельность президента одобряли лишь 25% опрошенных. О последствиях случившегося Радио Свобода рассказал социолог Эрик Фасэн:

– "Дело Каюзака" показало, что нет особой разницы не только между политикой, которую проводят правые и левые, но и между нравами в правых и левых политических кругах. Левые, в принципе, претендуют на то, что стремятся что-то изменить в устройстве мира, а не просто приспособиться к нему. В реальности же все происходит совсем по-другому: с 80-х годов прошлого века левые делают все, чтобы в каком-то смысле откреститься от собственного лозунга 1981 года "Изменить жизнь". Сегодня создается впечатление, что пришедшие к власти левые руководствуются лозунгом "Руководить жизнью". Такая политика, основанная на ведении хозяйства, может быть вполне эффективной, именно поэтому левые кандидаты пользуются успехом во время региональных выборов. Но зачем нам тогда разница между правыми и левыми, если речь идет только о менеджменте? Такой подход наносит ущерб левым. Создается впечатление, что экономика для них – вопрос технический, а вовсе не идеологический. Если нет идеологической альтернативы, иного видения мира, зачем людям продолжать голосовать за левых?

Именно поэтому, считает Эрик Фасэн, сегодня все большей популярностью во Франции пользуются ультраправые политики. Когда лидер Национального фронта Марин Ле Пен говорит, что между "мейнстримными" правыми и левыми нет разницы, что они – части одной системы, все больше людей к ней прислушивается. Недавний пример – выборы депутата от города Вильнёв-сюр-Лот на юго-западе Франции. Депутатом именно от этого города был до недавнего времени Жером Каюзак. В результате прошедших 23 июня внеочередных выборов депутатское место досталось кандидату правой партии "Союз за народное движение". А вот на втором месте оказался кандидат от Национального фронта, который обошел соперника-социалиста. Так на "микроуровне" повторилась история президентских выборов 2002 года, когда Жоспен уступил Ле Пену (отцу нынешнего лидера ультраправых).



По мнению Эрика Фасэна, традиционно голосующие за левых избиратели разочаровались в Социалистической партии:

– После того как левые пришли к власти, оказалось, что их видение мира не очень-то отличается от видения правых, причем частично это относится и к экономической модели. В результате у людей появилось чувство, что перемены невозможны. Девизом избирательной кампании Франсуа Олланда было "Перемены здесь и сейчас". Сегодня эти слова вызывают лишь улыбку. Потому что всем ясно: никаких перемен не произошло и не произойдет в ближайшее время. Избрание Олланда привело к депрессии, унынию и ощущению: что бы мы ни делали, за кого бы ни голосовали, по большому счету разницы никакой нет.

Если за последние тридцать лет поменялись до неузнаваемости левые политики, поменялись и их избиратели. Еще в 80-х годах прошлого века появилось выражение gauche caviar, которое можно перевести на русский язык как "левые в икре", или "икорные левые". Это люди, которые придерживаются левых взглядов, но при этом обладают довольно высоким социальным статусом и слабо представляют, как живет простой народ. У них "сердце слева, а кошелек справа". Два года назад, в преддверии президентской избирательной кампании, аналитический центр Terra Nova опубликовал доклад, в котором советовал Социалистической партии нацелить предвыборную кампанию на средний класс, а не на бедные слои населения. "Рабочий класс больше не является главным избирателем левых партий, рабочий класс больше не разделяет полностью все ценности левых", – говорилось в докладе.

Сегодня именно бедные слои населения в наименьшей степени одобряют деятельность Франсуа Олланда на посту президента. Как пишет специалист по электоральной социологии Паскаль Перрино, за первые полгода президентства рейтинг Франсуа Олланда из всех социальных категорий снизился больше всего именно среди рабочих – на 35%.

Неудивительно, что, комментируя кончину бывшего премьер-министра Пьера Моруа (он возглавлял правительство при Франсуа Миттеране, в начале 80-х) несколько недель тому назад, французские журналисты назвали его "последним социалистом старой закалки". Тридцать лет назад правительство Моруа – он сам происходил из семьи лесорубов с севера Франции – было самым левым во всей Западной Европе. "Рабочий – это ведь не бранное слово" – эту знаменитую фразу Пьер Моруа адресовал своим однопартийцам в 2002 году, пытаясь убедить их вернуться к истокам.

Впрочем, возвращение к истокам вовсе не обязательно стало бы для левых панацеей от всех бед – и не только во Франции. Общество изменилось, усложнилось, его структура стала куда более многослойной и неоднозначной, чем во времена, когда социалисты и коммунисты спорили друг с другом о том, кто из них лучше выражает интересы трудящихся. Даже в Швеции, колыбели скандинавской модели "социализма с человеческим лицом", у власти уже семь лет правая коалиция. А на левом фланге вырисовываются вполне успешные конкуренты традиционных партий – в лице зеленых, пиратских партий и других сил, которые приспосабливают к новой эпохе те мечты о справедливости и представления о социальной солидарности, запрос на которые есть всегда.