25 июля в Петербурге простились с бывшим музыкантом легендарной группы "Кино"Георгием Гурьяновым. Он умер в субботу после тяжелой болезни.
Георгий Гурьянов был одним из самых красивых людей в Ленинграде. В 80-е годы красивых людей почти не было, все были затюканные, одинаковые, по-идиотски одетые. На моего однокурсника напали какие-то оборотни на Невском проспекте только потому, что у него в ухе была серьга, и с наслаждением вырвали ее вместе с мочкой. Молодые люди, разглядывающие сегодня архивные фотографии Густава (так его все называли в то время, потом он этот псевдоним разлюбил), вряд ли понимают, какая отвага требовалась для того, чтобы в 1984 году одеваться и гримироваться так – в подражание британским "новым романтикам".
Это, впрочем, был только мимолетный образ: Густав походил на человека совсем другой эпохи, даже не на человека, а на вымысел, тоталитарную статую – гребца или дискобола из евгенической фантазии 30-х годов. Он рисовал своих перфектно-спортивных двойников и сам был превосходной моделью. Совсем недавно на выставке "Асса" в петербургской Академии художеств я видел его замечательный портрет: художник Евгений Козлов мудро выбрал анахроничный материал – мешковину, словно отобранную продразверсткой у несчастного середняка.
Гурьянов был причастен ко всему значительному в ленинградском искусстве 80-х и 90-х: он играл в группе "Кино", в "Популярной механике", мелькнул в фильме "Асса". Он стал одним из самых последовательных художников-неоакадемистов, верных учению Тимура Новикова, считавшего, что любой сноб, притворно восхищающийся инсталляциями из ржавого железа, хранит в безупречном саду своего особняка драгоценную статую Аполлона. Такие статуи, ожившие в "Олимпии" Лени Рифеншталь, вдохновляли Гурьянова, а из другого чудесного фильма, "Кэреля" Фассбиндера, он похитил распутных моряков. Из советской живописи пришли к нему строгие юноши, "Авиатор" и гребцы, утратившие верность ленинским заветам, но сохранившие эротизм.
В загаженной Москве 1991 года Гурьянов и его друзья устроили первые рэйвы – Gagarin Party и "Мобиле". В огромном павильоне "Космос" на ВДНХ собрались все, кто выжил после краха империи. Красивых людей стало гораздо больше, в ВИП-ложе за бархатным шнуром пили коньяк чужестранные авантюристы, по танцполу бродил нетрезвый космонавт Гречко, а за пыльной портьерой валялся поломанный макет лунохода. Вряд ли участники хоть одной вечеринки из миллионов, прошедших в столице с тех пор, были счастливы так, как мы на ВДНХ, причем без всякого экстази, еще не добравшегося в ту пору до наших сугробов.
В финале фильма "Груз-200" два счастливых молодых человека, выскользнув из клешней советских некрофилов, шагают по жуткой улице к светлой заре 90-х. Когда я смотрел этот несовершенный, но достоверный фильм, я сразу вспомнил Густава: он был одним из божеств прекрасной эпохи, завершившейся задолго до его смерти.
Георгий Гурьянов был одним из самых красивых людей в Ленинграде. В 80-е годы красивых людей почти не было, все были затюканные, одинаковые, по-идиотски одетые. На моего однокурсника напали какие-то оборотни на Невском проспекте только потому, что у него в ухе была серьга, и с наслаждением вырвали ее вместе с мочкой. Молодые люди, разглядывающие сегодня архивные фотографии Густава (так его все называли в то время, потом он этот псевдоним разлюбил), вряд ли понимают, какая отвага требовалась для того, чтобы в 1984 году одеваться и гримироваться так – в подражание британским "новым романтикам".
Это, впрочем, был только мимолетный образ: Густав походил на человека совсем другой эпохи, даже не на человека, а на вымысел, тоталитарную статую – гребца или дискобола из евгенической фантазии 30-х годов. Он рисовал своих перфектно-спортивных двойников и сам был превосходной моделью. Совсем недавно на выставке "Асса" в петербургской Академии художеств я видел его замечательный портрет: художник Евгений Козлов мудро выбрал анахроничный материал – мешковину, словно отобранную продразверсткой у несчастного середняка.
Гурьянов был причастен ко всему значительному в ленинградском искусстве 80-х и 90-х: он играл в группе "Кино", в "Популярной механике", мелькнул в фильме "Асса". Он стал одним из самых последовательных художников-неоакадемистов, верных учению Тимура Новикова, считавшего, что любой сноб, притворно восхищающийся инсталляциями из ржавого железа, хранит в безупречном саду своего особняка драгоценную статую Аполлона. Такие статуи, ожившие в "Олимпии" Лени Рифеншталь, вдохновляли Гурьянова, а из другого чудесного фильма, "Кэреля" Фассбиндера, он похитил распутных моряков. Из советской живописи пришли к нему строгие юноши, "Авиатор" и гребцы, утратившие верность ленинским заветам, но сохранившие эротизм.
В загаженной Москве 1991 года Гурьянов и его друзья устроили первые рэйвы – Gagarin Party и "Мобиле". В огромном павильоне "Космос" на ВДНХ собрались все, кто выжил после краха империи. Красивых людей стало гораздо больше, в ВИП-ложе за бархатным шнуром пили коньяк чужестранные авантюристы, по танцполу бродил нетрезвый космонавт Гречко, а за пыльной портьерой валялся поломанный макет лунохода. Вряд ли участники хоть одной вечеринки из миллионов, прошедших в столице с тех пор, были счастливы так, как мы на ВДНХ, причем без всякого экстази, еще не добравшегося в ту пору до наших сугробов.
В финале фильма "Груз-200" два счастливых молодых человека, выскользнув из клешней советских некрофилов, шагают по жуткой улице к светлой заре 90-х. Когда я смотрел этот несовершенный, но достоверный фильм, я сразу вспомнил Густава: он был одним из божеств прекрасной эпохи, завершившейся задолго до его смерти.
