Владимир Кара-Мурза: 25 июля – день памяти Владимира Высоцкого. В такие же июльские дни 33 года назад страна узнала об уходе ее кумира из жизни, и с тех пор начались эти три дня и ночи, когда люди приходили к Театру на Таганке, и вплоть до дня прощания, гражданской панихиды и похорон на Ваганьковском кладбище.
«Владимир Высоцкий: опыт противостояния тоталитарной системе» – такова тема нашей беседы с Марком Розовским, художественным руководителем театра «У Никитских ворот», человеком той эпохи. При президенте Ельцине он был членом Комиссии по помилованиям, соавтором Владимира Высоцкого по альманаху «Метрополь».
Когда вы познакомились с Владимиром Высоцким как автором песен и поэтом?
Марк Розовский: Ну, скорее, я познакомился с ним прежде всего как с артистом, видел его на сцене Таганки. Слава его как автора, поэта пришла к нему гораздо позже, потому что как поэт он не был при жизни признан практически никем. Даже наши выдающиеся поэты-шестидесятники и властители дум при жизни Володи относились к нему достаточно снисходительно. Это даже отразилось в стихах великого Андрея Вознесенского…
Владимир Кара-Мурза:
«О златоустом блатаре рыдай, Россия!
Какое время на дворе – таков мессия».
Марк Розовский: Да, это сказано с некоторой иронией. Именно потому, что он был певец, бард, и для высокого звания поэта этого для них было маловато. Но народная слава была такая мощная, народ воспринимал его чувственно, эмоционально и понимал ценность этого великого явления. Его мы, конечно, знали благодаря его хриплому и мощному голосу, благодаря его ролям в Театре на Таганке и благодаря, конечно, записям на магнитофонной ленте, которые распространялась с большой скоростью и победили цензуру в тот цензурный век. Цензура была не готова к такому художественному изъявлению некой личности и просто не могла ничего поделать. Магнитофоны продавались, магнитофонная лента продавалась – и все, как это прекратить? Я думаю, что власти судили-рядили, как с этим справиться, но справиться было совершенно невозможно.
Владимир Кара-Мурза: Вы ровесник и современник Владимира Высоцкого, но и новые поколения любят и ценят его, и даже внуки уже подросли.
Марк Розовский: Конечно, в общей массе это так. Но сегодня я заметил, что память о Высоцком искусственно препарируется, его стараются включить в официоз, он становится разменной монетой сегодняшней жизни. Человек, который всю жизнь был в противостоянии власти, тем несправедливостям, которые творились тогда в истории, он был гражданином, патриотом своей страны, он был большим артистом – и все это пытаются сегодня прижать и сказать: ну, он же на «Мерседесе» ездил, творил в Театре на Таганке, и жена у него была француженка, и в Париж он мог тогда ездить, и получал большие деньги за свои выступления, был не бедный человек. Я это все читал в одной из современных газет, автор статьи хотел доказать, что Высоцкий был встроен, он был свой. Даже если Высоцкий и был своим для кого-то из власть предержащих, он все равно был чужой им всем. Он был бунтарь по натуре, человек такого размаха, такой мощи и силы противостояния всему вранью, на котором строилась система, что сегодня доказывать людям несведущим, что он был благополучный, что он был на особом положении, его холили и лелеяли, любили и целовали все, от простых людей до тех, кто был во власти, – нет, это ложь. И участие в «Метрополе» – это как раз прямое доказательство. Этот великий поэт, который сегодня издается многотомным собранием сочинений именно как литератор, как поэт, – этот самый поэт тогда не издавался нигде никогда. При жизни Володя увидел напечатанными свои стихи только в «Метрополе». Ну, еще была маленькая публикация в детском журнале, и все. Вот в чем правда!
Владимир Кара-Мурза: Как вы считаете, сегодня требуются те свойства характера, которые были присущи Высоцкому?
Марк Розовский: Очень часто об этом приходится думать. 33 года мы без Володи, и сколько уже было событий! Мы живем в другой стране, в другом социуме, хоть нас и тащат назад в советское время, и этот процесс наращивается. Нам доказывают, что и Сталина мы уже должны чтить. И Володя Высоцкий – это лакмусовая бумажка для всех событий, которые происходили с нами в последние десятилетия. Представим себе, как Володя Высоцкий повел бы себя в той или иной ситуации, узнав, допустим, как убили Политковскую, – какова была бы его позиция? Такая же обывательская, смирился бы он со всем этим? Его голос звучал бы мощным набатом! Он звучал и при жизни, но, конечно, он был бы сейчас со страной, с демократией, которая возникала и возникает, и сегодня его давили бы так же, как давят эту самую настоящую демократию в нашей стране. Дело не в либерализме, а дело в совестливости, в азарте, в кураже, который нес этот уникальный человек, с дворовой психологией, но с интеллектом настоящего большого русского поэта и интеллектуала. А по форме иногда надевавшего маску такого блатного, разухабистого парня, который свой парень в каждом дворе нашей страны. Вот позиция его всегда была бы идеальной, это можно предположить со стопроцентной уверенностью!
В той же самой газете, о которой я уже сегодня говорил, не хочу ее называть, – я ахнул, когда прочитал в ней на первой странице стихотворение, славящее Сталина. Автор – Владимир Высоцкий. Маленькая деталь: под стихотворением была дата поставлена меленькими буквочками. Это стихотворение Володя написал в пионерском возрасте. Это тоже очень показательно – они нарыли детское стихотворение Володи. Они не напечатали «Баньку», великое антисталинское стихотворение зрелого Володи Высоцкого. Это подлог, понимаете, журналистский, подлог от слова «подлость»! И не придерешься, наверное, Володя в детском возрасте написал, еще в школе, что-то такое про товарища Сталина, панегирическое, весь наш народ при жизни Сталина это делал. Но настоящим Володей Высоцким такие стихи написаны быть не могли. Вот так сегодня хитрят, исправляют… Ведь купить Володю Высоцкого при жизни нельзя было, а вот после смерти можно и купить, и перепродать. И это тоже больше говорит не о Володе Высоцком, а о нас, о нашем времени. Какой цинизм, какая пошлость и подлость!
Владимир Кара-Мурза: В чем секрет непреходящей популярности песен Высоцкого во всех слоях общества? Почему его слушают и знают?
Марк Розовский: Такого анализа, наверное, не удастся сделать. Чтобы понять истоки этой популярности, надо понимать, наверное, прежде всего психологию и мученичество нашего народа на протяжении нашей многовековой истории, наш национальный характер, задуматься, что это такое. Причем национальный не в плане пятого пункта, а национальный характер людей, которые говорили и мыслили на протяжении веков на русском языке. Ведь когда Высоцкий умер, открылись по крайней мере три сенсации для всех нас. Во-первых, мы узнали, что он наполовину был еврей. Ах, как нам хотелось, чтобы он был чисто русский человек, но по происхождению вот как вышло. И это не укладывалось в рамки официоза. Во-вторых, выяснилось, что он был наркоман. И третье, что он писал прозу, оказывается. «Роман о девочках» есть в репертуаре нашего театра. С самого начала Высоцкий не укладывался в стереотипы нашего сознания, он пренебрегал этими стереотипами. И что такое послевоенная история нашей жизни, нашей реальности? Это дворы. Это продолжение сталинского террора, полстраны сидело в лагерях, а полстраны сидело по эту сторону колючей проволоки. И Володя Высоцкий одним из первых выразил нашу нищету, нашу чувственность, размах, масштаб русского национального характера, этот разбойничий свист. Дело не в блатном характере, а дело в том, что блатной жил по понятиям, а не по тем законам, которые навязывались обществу.
Законы были прекрасные, конституция сталинская – зачитаешься! Но ничего общего с реальной жизнью. Если все крестьянство не имело паспортов при товарище Сталине, о чем можно говорить? Нельзя было выехать в другой город. Это было хуже, чем крепостное право, страшнее. Полстраны выпивало. А что было делать? Жрать было нечего, на галоши были талоны… Да, мы великая страна, которая запустила в космос Гагарина, – и в этот же день очереди за туалетной бумагой стояли по всей стране. Мораль было очень тяжело сохранить, мораль хранила Матрена в «Матренином дворе» Солженицына. Она не была антисемиткой, а в городе люди жили по совершенно другим законам, и у них была другая мораль. И Володя это вранье, этот раскосец, эту трещину выразил в песнях – иронических, саркастических, озорных, хулиганских. У него была интонация, которая подводила к сысли: а не послать бы все это… колбаской по Малой Спасской.
Вот эта неуправляемость богатыря, богатырская мощь, русский национальный характер… Он был истинно русским человеком, который принадлежал нашей великой культуре, которую Пушкин воспевал в «Братьях-разбойниках». И в Высоцком тот богатырский дух захватывал эмоционально. А потом мы стали понимать: да разве его спортивный цикл про спорт? Это было про всеобщее вранье, которое проникло в спорт. И когда мы стали это понимать, он как художник невероятно возрос в наших глазах, и хотелось переписывать и прослушивать эти пленки бесконечно. И он с колоссальным уважением относился всегда к зрительному залу и никогда не терял достоинства. Он не замечен ни в одной кампании, когда можно было чуть-чуть сбляднуть, извините за нецензурное слово, – но он никогда этого не делал. Он никогда не был пойман на каком-то двусмысленном поступке. И за это умение сохранить честь и достоинство мы его и уважали еще при жизни. Конечно, еще театр, спектакли, любимовский дух, разнообразие и мастерство его изъявлений.
Я помню, как он играл Гамлета! Вот я сейчас поставил в театре своего «Гамлета», и нам не хотелось повторять его, но хотелось его художественный опыт как-то преломить, использовать для нашей трактовки. Да и сама трактовка Высоцким Гамлета была несколько неожиданной. Я смотрел «Гамлета» три раза: один раз на премьере, потом еще как-то, и буквально за несколько дней до смерти я попал на Таганку и посмотрел «Гамлета». Это были совершенно разные Гамлеты в исполнении Володи. Первый раз он волновался, зал тоже волновался – все пришли на Таганку смотреть «Гамлета», и вот он вышел… Это был мощный, низкорослый, в обыкновенной черной майке Володя, и это – Гамлет, тот самый романтический Гамлет? Уже тогда он ломал стереотипы благодаря Юрию Петровичу, конечно, благодаря гениальному оформлению, занавесу Давида Боровского. Все это производило оглушительное впечатление на зрительный зал!
Но мне и не понравился в первый день этот напор артиста Высоцкого, исполнявшего роль Гамлета, такой таганский стиль в классическом его проявлении. И вот проходит какое-то время, по-моему, это было в июльские дни, и хотя я потом читал, что он там играл Гамлета усталый, я не почувствовал никакой его усталости. Вдруг вышел Высоцкий на ту же точку и совершенно другим голосом произнес: «Гул затих. Я вышел на подмостки. Прислонясь к дверному косяку…» И какая-то магия пошла! Это был тихий Гамлет, но такой сосредоточенный, столько боли, столько нежности и столько исповедальности исходило от артиста. Это было божественное священнодействие, артист и спектакль были совершенно другие. Качество другое, дух уже зрелого мастера. Вот последним Гамлетом я был просто потрясен. Наверное, его любили за эту богатырскую личность, за эту совестливость или за то, что он был свободный человек в несвободной стране, может быть, самый свободный.
Я с ним не дружил, но мы были знакомы, потому что студия «Наш дом» Московского университета и Таганка как-то соотносились друг с другом, Юрий Петрович приходил на наши премьеры, спектакли. И когда был юбилей студии «Наш дом», приехала группа артистов, которые нас поздравили в наш юбилей, и среди них был Володя Высоцкий. И они все хохотали, когда в нашем капустнике мы изображали артистов Театра на Таганке, и там была такая строчка: «Послушайте, ведь если театры закрывают, значит, это кому-нибудь нужно? Значит, кому-нибудь нужно, чтобы каждый день в Москве закрывался хотя бы один театр?» Была буря аплодисментов, хохот, и таганские артисты были счастливы.
Но потом судьба так распорядилась, что я оказался на круизном корабле, которые курсировал между Одессой и Батуми с заходом во все порты, мы вместе там выступали. Володя был с Мариной Влади. И наши каюты были за стенкой. За стенкой я часто слышал гитарные переборы, хотя он не пел, а просто наигрывал на гитаре – видимо, подбирал мелодии, сочинял песню. На корабле мы его практически не видели. Марину видели, потому что она на палубе загорала, она была со своими детьми. И вдруг какое-то шевеление невероятное – Володя Высоцкий выскакивает на палубу! Оказалось, что кто-то из подвыпивших пассажиров, круизников, увидев Марину Влади, стал к ней то ли приставать, в общем, немножко превысил полномочия «под банкой». Ну, это тоже нам свойственно... И пулей вылетает на палубу Володя Высоцкий, и вот-вот сейчас начнется драка. И я помню, что мы вскочили все и стали разнимать, потому что Володя в этот момент был разъяренный муж. Если вдуматься, он был в это время Пушкин! Тот самый Александр Алексеевич, который пошел на дуэль, защищая свою честь и честь своей жены. Вот как я это воспринимаю. Он выскочил биться, в этот момент он забыл, что он Высоцкий, и он защищал честь своей любимой, и это было прекрасно! А вечером был концерт, на котором он пел, выступал Зяма Высоковский, мы с Илюшей Рутбергом играли «Экзамен на первом курсе» из нашего студенческого спектакля, и все было мирно и хорошо.
В этом микроэпизоде весь Володя, мне кажется: творец, замкнутый человек, закрытый, не идущий на пустые разговоры… Все, конечно, хотели с ним выпить-закусить, но он был вне всего этого. Был трезв на протяжении все поездки, пару раз в столовой теплохода «Грузия» мы встречались. Конечно, капитан его любил, и все знали, что Высоцкий с Мариной Влади на корабле, и жили своей жизнью. Но сам бытовой сюжетик мне кажется очень выразительным.
Владимир Кара-Мурза: За два дня до смерти Владимир Семенович ходил на лекцию Натана Яковлевича Эдельмана о Пушкине, в Литературном музее, в Петровском монастыре.
Марк Розовский: И все равно все это в нем едино. Уличная песенка, носящая характер фольклорной стилизации, была для простого человека и для рафинированного интеллигента, может быть, дороже и важнее мхатовского вранья в каком-то спектакле про сталеваров, она попадала в сердце. Все было образно, правдоподобно и иронично, полно юмора, иногда саркастического. Народный артист без звания народного артиста – он такой же, как все, как вы, как я, как мой сосед. Он такой же, как летчик, как гимнаст, как продавщица… Все герои его песен – люди простонародные, в то же время это понятные образы того времени. И вот этот вопль, который возникал, когда он пел «Баньку», например, это, может быть, сильнее, чем все антисталинские романы. Потому что это была такая пощечина себе, нам всем, всему нашему народу, который веровал в этого тирана и палача... И тогда голос Высоцкого выходил из стихии уличной песни, переставал быть шуточно-ублажающим наш слух, а он становился очень нужным, потому что нес правду. Святее правды ничего нет, и это тоже понял наш народ. Поэтому сегодня без Высоцкого мы без правды живем.
Конечно, Высоцкий породил множество подражателей, потому что очень выразителен был первоисточник. Но артисты нашего театра в спектакле по песням Высоцкого никогда не подражали Володиной интонации в чистом виде. Они хотели соответствовать его манере, но это совсем другое. Они не пародировали, они не хрипели, они исполняют не под Высоцкого. И в этом сложность, потому что перепеть Высоцкого невозможно. Каждый из нас не Высоцкий, единственный выход – сеть по-своему, но немножко в некотором соотнесении самого себя с его миром, с его стилем, с его языком, с его манерой петь. В этом была сложность.
Владимир Кара-Мурза: Почему то, за что боролся Высоцкий, до сих пор актуально?
Марк Розовский: В настоящем русском искусстве, в русской культуре главное, сутевое – и тут я никакого открытия не делаю – это боль, это сочувствие к боли, это человечность, это внимание к маленькому человеку, к простому человеку. Вся великая русская культура, начиная с XVIII века и, конечно, прежде всего XIX век, да и в XX веке – она была вся нацелена на то, чтобы защитить права человека, защитить личность, защитить униженных и оскорбленных. Поэтому, если сегодня где-то попираются эти права, значит, там нужен Высоцкий. Не только с его песнями, а со всем его миросознанием, во всем объеме и во всем никем не управляемом самораскрытии. Только сам художник управляет этим самораскрытием, он свободен, а рядом с ним становимся свободнее и мы. Мне кажется, это суть.
Владимир Кара-Мурза: Как вы в театре поминаете Высоцкого?
Марк Розовский: Сейчас, к сожалению, у нас уже отпуск, но мы поминаем его своими спектаклями. У нас с огромным успехом идет спектакль «Роман о девочках», он более 25 лет держится в репертуаре Театра «У Никитских ворот», недавно вот мы его возили в Израиль, где он с огромным успехом прошел, мы этот спектакль возили и в Америку. И он идет сегодня с аншлагами. Мы также играли «Песни нашего двора». И хотим восстановить мою пьесу «Концерт Высоцкого в НИИ», где Высоцкий незримо присутствует и звучит в финале этого спектакля. Наверное, это будет в следующем сезоне.
«Владимир Высоцкий: опыт противостояния тоталитарной системе» – такова тема нашей беседы с Марком Розовским, художественным руководителем театра «У Никитских ворот», человеком той эпохи. При президенте Ельцине он был членом Комиссии по помилованиям, соавтором Владимира Высоцкого по альманаху «Метрополь».
Когда вы познакомились с Владимиром Высоцким как автором песен и поэтом?
Марк Розовский: Ну, скорее, я познакомился с ним прежде всего как с артистом, видел его на сцене Таганки. Слава его как автора, поэта пришла к нему гораздо позже, потому что как поэт он не был при жизни признан практически никем. Даже наши выдающиеся поэты-шестидесятники и властители дум при жизни Володи относились к нему достаточно снисходительно. Это даже отразилось в стихах великого Андрея Вознесенского…
Владимир Кара-Мурза:
«О златоустом блатаре рыдай, Россия!
Какое время на дворе – таков мессия».
Марк Розовский: Да, это сказано с некоторой иронией. Именно потому, что он был певец, бард, и для высокого звания поэта этого для них было маловато. Но народная слава была такая мощная, народ воспринимал его чувственно, эмоционально и понимал ценность этого великого явления. Его мы, конечно, знали благодаря его хриплому и мощному голосу, благодаря его ролям в Театре на Таганке и благодаря, конечно, записям на магнитофонной ленте, которые распространялась с большой скоростью и победили цензуру в тот цензурный век. Цензура была не готова к такому художественному изъявлению некой личности и просто не могла ничего поделать. Магнитофоны продавались, магнитофонная лента продавалась – и все, как это прекратить? Я думаю, что власти судили-рядили, как с этим справиться, но справиться было совершенно невозможно.
Владимир Кара-Мурза: Вы ровесник и современник Владимира Высоцкого, но и новые поколения любят и ценят его, и даже внуки уже подросли.
Марк Розовский: Конечно, в общей массе это так. Но сегодня я заметил, что память о Высоцком искусственно препарируется, его стараются включить в официоз, он становится разменной монетой сегодняшней жизни. Человек, который всю жизнь был в противостоянии власти, тем несправедливостям, которые творились тогда в истории, он был гражданином, патриотом своей страны, он был большим артистом – и все это пытаются сегодня прижать и сказать: ну, он же на «Мерседесе» ездил, творил в Театре на Таганке, и жена у него была француженка, и в Париж он мог тогда ездить, и получал большие деньги за свои выступления, был не бедный человек. Я это все читал в одной из современных газет, автор статьи хотел доказать, что Высоцкий был встроен, он был свой. Даже если Высоцкий и был своим для кого-то из власть предержащих, он все равно был чужой им всем. Он был бунтарь по натуре, человек такого размаха, такой мощи и силы противостояния всему вранью, на котором строилась система, что сегодня доказывать людям несведущим, что он был благополучный, что он был на особом положении, его холили и лелеяли, любили и целовали все, от простых людей до тех, кто был во власти, – нет, это ложь. И участие в «Метрополе» – это как раз прямое доказательство. Этот великий поэт, который сегодня издается многотомным собранием сочинений именно как литератор, как поэт, – этот самый поэт тогда не издавался нигде никогда. При жизни Володя увидел напечатанными свои стихи только в «Метрополе». Ну, еще была маленькая публикация в детском журнале, и все. Вот в чем правда!
Владимир Кара-Мурза: Как вы считаете, сегодня требуются те свойства характера, которые были присущи Высоцкому?
Марк Розовский: Очень часто об этом приходится думать. 33 года мы без Володи, и сколько уже было событий! Мы живем в другой стране, в другом социуме, хоть нас и тащат назад в советское время, и этот процесс наращивается. Нам доказывают, что и Сталина мы уже должны чтить. И Володя Высоцкий – это лакмусовая бумажка для всех событий, которые происходили с нами в последние десятилетия. Представим себе, как Володя Высоцкий повел бы себя в той или иной ситуации, узнав, допустим, как убили Политковскую, – какова была бы его позиция? Такая же обывательская, смирился бы он со всем этим? Его голос звучал бы мощным набатом! Он звучал и при жизни, но, конечно, он был бы сейчас со страной, с демократией, которая возникала и возникает, и сегодня его давили бы так же, как давят эту самую настоящую демократию в нашей стране. Дело не в либерализме, а дело в совестливости, в азарте, в кураже, который нес этот уникальный человек, с дворовой психологией, но с интеллектом настоящего большого русского поэта и интеллектуала. А по форме иногда надевавшего маску такого блатного, разухабистого парня, который свой парень в каждом дворе нашей страны. Вот позиция его всегда была бы идеальной, это можно предположить со стопроцентной уверенностью!
В той же самой газете, о которой я уже сегодня говорил, не хочу ее называть, – я ахнул, когда прочитал в ней на первой странице стихотворение, славящее Сталина. Автор – Владимир Высоцкий. Маленькая деталь: под стихотворением была дата поставлена меленькими буквочками. Это стихотворение Володя написал в пионерском возрасте. Это тоже очень показательно – они нарыли детское стихотворение Володи. Они не напечатали «Баньку», великое антисталинское стихотворение зрелого Володи Высоцкого. Это подлог, понимаете, журналистский, подлог от слова «подлость»! И не придерешься, наверное, Володя в детском возрасте написал, еще в школе, что-то такое про товарища Сталина, панегирическое, весь наш народ при жизни Сталина это делал. Но настоящим Володей Высоцким такие стихи написаны быть не могли. Вот так сегодня хитрят, исправляют… Ведь купить Володю Высоцкого при жизни нельзя было, а вот после смерти можно и купить, и перепродать. И это тоже больше говорит не о Володе Высоцком, а о нас, о нашем времени. Какой цинизм, какая пошлость и подлость!
Владимир Кара-Мурза: В чем секрет непреходящей популярности песен Высоцкого во всех слоях общества? Почему его слушают и знают?
Марк Розовский: Такого анализа, наверное, не удастся сделать. Чтобы понять истоки этой популярности, надо понимать, наверное, прежде всего психологию и мученичество нашего народа на протяжении нашей многовековой истории, наш национальный характер, задуматься, что это такое. Причем национальный не в плане пятого пункта, а национальный характер людей, которые говорили и мыслили на протяжении веков на русском языке. Ведь когда Высоцкий умер, открылись по крайней мере три сенсации для всех нас. Во-первых, мы узнали, что он наполовину был еврей. Ах, как нам хотелось, чтобы он был чисто русский человек, но по происхождению вот как вышло. И это не укладывалось в рамки официоза. Во-вторых, выяснилось, что он был наркоман. И третье, что он писал прозу, оказывается. «Роман о девочках» есть в репертуаре нашего театра. С самого начала Высоцкий не укладывался в стереотипы нашего сознания, он пренебрегал этими стереотипами. И что такое послевоенная история нашей жизни, нашей реальности? Это дворы. Это продолжение сталинского террора, полстраны сидело в лагерях, а полстраны сидело по эту сторону колючей проволоки. И Володя Высоцкий одним из первых выразил нашу нищету, нашу чувственность, размах, масштаб русского национального характера, этот разбойничий свист. Дело не в блатном характере, а дело в том, что блатной жил по понятиям, а не по тем законам, которые навязывались обществу.
Законы были прекрасные, конституция сталинская – зачитаешься! Но ничего общего с реальной жизнью. Если все крестьянство не имело паспортов при товарище Сталине, о чем можно говорить? Нельзя было выехать в другой город. Это было хуже, чем крепостное право, страшнее. Полстраны выпивало. А что было делать? Жрать было нечего, на галоши были талоны… Да, мы великая страна, которая запустила в космос Гагарина, – и в этот же день очереди за туалетной бумагой стояли по всей стране. Мораль было очень тяжело сохранить, мораль хранила Матрена в «Матренином дворе» Солженицына. Она не была антисемиткой, а в городе люди жили по совершенно другим законам, и у них была другая мораль. И Володя это вранье, этот раскосец, эту трещину выразил в песнях – иронических, саркастических, озорных, хулиганских. У него была интонация, которая подводила к сысли: а не послать бы все это… колбаской по Малой Спасской.
Вот эта неуправляемость богатыря, богатырская мощь, русский национальный характер… Он был истинно русским человеком, который принадлежал нашей великой культуре, которую Пушкин воспевал в «Братьях-разбойниках». И в Высоцком тот богатырский дух захватывал эмоционально. А потом мы стали понимать: да разве его спортивный цикл про спорт? Это было про всеобщее вранье, которое проникло в спорт. И когда мы стали это понимать, он как художник невероятно возрос в наших глазах, и хотелось переписывать и прослушивать эти пленки бесконечно. И он с колоссальным уважением относился всегда к зрительному залу и никогда не терял достоинства. Он не замечен ни в одной кампании, когда можно было чуть-чуть сбляднуть, извините за нецензурное слово, – но он никогда этого не делал. Он никогда не был пойман на каком-то двусмысленном поступке. И за это умение сохранить честь и достоинство мы его и уважали еще при жизни. Конечно, еще театр, спектакли, любимовский дух, разнообразие и мастерство его изъявлений.
Я помню, как он играл Гамлета! Вот я сейчас поставил в театре своего «Гамлета», и нам не хотелось повторять его, но хотелось его художественный опыт как-то преломить, использовать для нашей трактовки. Да и сама трактовка Высоцким Гамлета была несколько неожиданной. Я смотрел «Гамлета» три раза: один раз на премьере, потом еще как-то, и буквально за несколько дней до смерти я попал на Таганку и посмотрел «Гамлета». Это были совершенно разные Гамлеты в исполнении Володи. Первый раз он волновался, зал тоже волновался – все пришли на Таганку смотреть «Гамлета», и вот он вышел… Это был мощный, низкорослый, в обыкновенной черной майке Володя, и это – Гамлет, тот самый романтический Гамлет? Уже тогда он ломал стереотипы благодаря Юрию Петровичу, конечно, благодаря гениальному оформлению, занавесу Давида Боровского. Все это производило оглушительное впечатление на зрительный зал!
Но мне и не понравился в первый день этот напор артиста Высоцкого, исполнявшего роль Гамлета, такой таганский стиль в классическом его проявлении. И вот проходит какое-то время, по-моему, это было в июльские дни, и хотя я потом читал, что он там играл Гамлета усталый, я не почувствовал никакой его усталости. Вдруг вышел Высоцкий на ту же точку и совершенно другим голосом произнес: «Гул затих. Я вышел на подмостки. Прислонясь к дверному косяку…» И какая-то магия пошла! Это был тихий Гамлет, но такой сосредоточенный, столько боли, столько нежности и столько исповедальности исходило от артиста. Это было божественное священнодействие, артист и спектакль были совершенно другие. Качество другое, дух уже зрелого мастера. Вот последним Гамлетом я был просто потрясен. Наверное, его любили за эту богатырскую личность, за эту совестливость или за то, что он был свободный человек в несвободной стране, может быть, самый свободный.
Я с ним не дружил, но мы были знакомы, потому что студия «Наш дом» Московского университета и Таганка как-то соотносились друг с другом, Юрий Петрович приходил на наши премьеры, спектакли. И когда был юбилей студии «Наш дом», приехала группа артистов, которые нас поздравили в наш юбилей, и среди них был Володя Высоцкий. И они все хохотали, когда в нашем капустнике мы изображали артистов Театра на Таганке, и там была такая строчка: «Послушайте, ведь если театры закрывают, значит, это кому-нибудь нужно? Значит, кому-нибудь нужно, чтобы каждый день в Москве закрывался хотя бы один театр?» Была буря аплодисментов, хохот, и таганские артисты были счастливы.
Но потом судьба так распорядилась, что я оказался на круизном корабле, которые курсировал между Одессой и Батуми с заходом во все порты, мы вместе там выступали. Володя был с Мариной Влади. И наши каюты были за стенкой. За стенкой я часто слышал гитарные переборы, хотя он не пел, а просто наигрывал на гитаре – видимо, подбирал мелодии, сочинял песню. На корабле мы его практически не видели. Марину видели, потому что она на палубе загорала, она была со своими детьми. И вдруг какое-то шевеление невероятное – Володя Высоцкий выскакивает на палубу! Оказалось, что кто-то из подвыпивших пассажиров, круизников, увидев Марину Влади, стал к ней то ли приставать, в общем, немножко превысил полномочия «под банкой». Ну, это тоже нам свойственно... И пулей вылетает на палубу Володя Высоцкий, и вот-вот сейчас начнется драка. И я помню, что мы вскочили все и стали разнимать, потому что Володя в этот момент был разъяренный муж. Если вдуматься, он был в это время Пушкин! Тот самый Александр Алексеевич, который пошел на дуэль, защищая свою честь и честь своей жены. Вот как я это воспринимаю. Он выскочил биться, в этот момент он забыл, что он Высоцкий, и он защищал честь своей любимой, и это было прекрасно! А вечером был концерт, на котором он пел, выступал Зяма Высоковский, мы с Илюшей Рутбергом играли «Экзамен на первом курсе» из нашего студенческого спектакля, и все было мирно и хорошо.
В этом микроэпизоде весь Володя, мне кажется: творец, замкнутый человек, закрытый, не идущий на пустые разговоры… Все, конечно, хотели с ним выпить-закусить, но он был вне всего этого. Был трезв на протяжении все поездки, пару раз в столовой теплохода «Грузия» мы встречались. Конечно, капитан его любил, и все знали, что Высоцкий с Мариной Влади на корабле, и жили своей жизнью. Но сам бытовой сюжетик мне кажется очень выразительным.
Владимир Кара-Мурза: За два дня до смерти Владимир Семенович ходил на лекцию Натана Яковлевича Эдельмана о Пушкине, в Литературном музее, в Петровском монастыре.
Марк Розовский: И все равно все это в нем едино. Уличная песенка, носящая характер фольклорной стилизации, была для простого человека и для рафинированного интеллигента, может быть, дороже и важнее мхатовского вранья в каком-то спектакле про сталеваров, она попадала в сердце. Все было образно, правдоподобно и иронично, полно юмора, иногда саркастического. Народный артист без звания народного артиста – он такой же, как все, как вы, как я, как мой сосед. Он такой же, как летчик, как гимнаст, как продавщица… Все герои его песен – люди простонародные, в то же время это понятные образы того времени. И вот этот вопль, который возникал, когда он пел «Баньку», например, это, может быть, сильнее, чем все антисталинские романы. Потому что это была такая пощечина себе, нам всем, всему нашему народу, который веровал в этого тирана и палача... И тогда голос Высоцкого выходил из стихии уличной песни, переставал быть шуточно-ублажающим наш слух, а он становился очень нужным, потому что нес правду. Святее правды ничего нет, и это тоже понял наш народ. Поэтому сегодня без Высоцкого мы без правды живем.
Конечно, Высоцкий породил множество подражателей, потому что очень выразителен был первоисточник. Но артисты нашего театра в спектакле по песням Высоцкого никогда не подражали Володиной интонации в чистом виде. Они хотели соответствовать его манере, но это совсем другое. Они не пародировали, они не хрипели, они исполняют не под Высоцкого. И в этом сложность, потому что перепеть Высоцкого невозможно. Каждый из нас не Высоцкий, единственный выход – сеть по-своему, но немножко в некотором соотнесении самого себя с его миром, с его стилем, с его языком, с его манерой петь. В этом была сложность.
Владимир Кара-Мурза: Почему то, за что боролся Высоцкий, до сих пор актуально?
Марк Розовский: В настоящем русском искусстве, в русской культуре главное, сутевое – и тут я никакого открытия не делаю – это боль, это сочувствие к боли, это человечность, это внимание к маленькому человеку, к простому человеку. Вся великая русская культура, начиная с XVIII века и, конечно, прежде всего XIX век, да и в XX веке – она была вся нацелена на то, чтобы защитить права человека, защитить личность, защитить униженных и оскорбленных. Поэтому, если сегодня где-то попираются эти права, значит, там нужен Высоцкий. Не только с его песнями, а со всем его миросознанием, во всем объеме и во всем никем не управляемом самораскрытии. Только сам художник управляет этим самораскрытием, он свободен, а рядом с ним становимся свободнее и мы. Мне кажется, это суть.
Владимир Кара-Мурза: Как вы в театре поминаете Высоцкого?
Марк Розовский: Сейчас, к сожалению, у нас уже отпуск, но мы поминаем его своими спектаклями. У нас с огромным успехом идет спектакль «Роман о девочках», он более 25 лет держится в репертуаре Театра «У Никитских ворот», недавно вот мы его возили в Израиль, где он с огромным успехом прошел, мы этот спектакль возили и в Америку. И он идет сегодня с аншлагами. Мы также играли «Песни нашего двора». И хотим восстановить мою пьесу «Концерт Высоцкого в НИИ», где Высоцкий незримо присутствует и звучит в финале этого спектакля. Наверное, это будет в следующем сезоне.
