Каждое первое сентября я вспоминаю страшную клятву, которую дал себе еще первоклассником: став взрослым, никогда не относиться снисходительно к мучениям, пережитым в школе. В мире нет ничего интересней, чем учиться. Но школа берет насилием то, что мы бы отдали ей по любви. Кто же этого не знал: страх и бессилие, унижение и бесправие, глухая одурь уроков и гулкая дурь перемен. Конечно, школьная жизнь мало чем отличается от обычной. Невыносимой ее делает новизна испытаний. Ребенку труднее, чем нам, поверить, что это все, что другого не будет, что, вступив в колесо сансары, он будет катить его всегда. Обманутый ребенок отказывает реальности в существовании, еще надеясь найти ошибку в расчетах. Не в силах изменить мир, он хочет его переправить. Как двойку в классном журнале...

Когда я вернулся в школу учителем, все стало только хуже. По ночам я готовился к изощренным урокам, которые по утрам срывали мои ученики. После обеда (и вместо него) я отчитывался директору за поставленные двойки. В учительскую я боялся заходить из-за учителей в галифе, в уборную – из-за куривших школьников. Меня спас урожай. Всех отправили на картошку, и вместо уроков я старательно копался в сырых грядках, не поспевая за учениками. Пока я набирал мешок колхозу, они насыпали два себе. Глядя на их спорую работу, я остро почувствовал собственную бесполезность. Посреди бесцветного картофельного поля жидким балтийским деньком меня одолела еретическая мысль о бессмысленности моего дела.

Первый школьный опыт оказался для меня последним: я разочаровался в самой профессии, которая должна оправдывать одно поколение в глазах другого, но не справлялась с этим. Столкнувшись с сопротивлением среды, я пришел к выводу, что насильно мил не будешь, а любви и наставники не нужны. Кто, спрашивается, научил нас играть в тот же футбол? То-то.

– Педагогический опыт, – решил я, придя в отчаяние, – разложим на серию воспитательных импульсов: сказать, научить, предостеречь, поймать, наказать и сесть в лужу.

При всем этом я, конечно, не стану утверждать, будто знания вообще не передаются. Как доказал муравей, научить можно и стрекозу. Но даосская мораль этой изуверской басни гласит: успешнее всего те учителя, что, как времена года, достигают своего, ничего не делая. Вопрос в том, как этого добиться, не добив стрекозу?

По-моему, лучше всего учат не столько словом, сколько делом, жестом, еще лучше – самим присутствием. Высокий авторитет нельзя навязать, он должен быть очевидным, как отбрасываемая им тень, которая не давит, а защищает, но только тогда, когда мы в ней нуждаемся. Отсюда, боюсь, легко сделать вывод, что лучший в мире учитель – телеграфный столб. Подавая пример несгибаемости, он учит только тех, кто сам на него натыкается.

Остальным остается горячо мечтать, чтобы первого сентября их дети попали в школу, открывшую секрет безболезненного образования, и чтобы она оказалось не хуже той, где учился Гарри Поттер.

Александр Генис – нью-йоркский писатель и публицист, автор и ведущий программы РС "Американский час. Поверх барьеров"