О Ницше я вспоминаю (почти исключительно), гуляя по Британскому музею. Там, за древнеегипетскими залами, есть два довольно длинных коридора (у которых, в свою очередь, еще и свои закутки и комнатки) с Древней Ассирией. Вход в древнеассирийские коридоры охраняют чудища из царского дворцового комплекса в Ниневии; внутри – бесконечные каменный барельефы, снятые британскими археологами со стен этого и других комплексов. На барельефах – бесконечные бородатые цари и их бородатые вельможи, слуги, солдаты истребляют бесконечных львов (как на лоне природы, так и на специальных аренах, куда несчастных животных, пойманных в лесах и пустынях, привозили в клетках). Еще они же ведут бесконечные войны, осаждая и захватывая вражеские города, убивают их жителей, а оставленные в живых вереницами несут ассирийскому царю дары, важной частью которых являются и они сами. Естественно, на этих барельефах соблюдена иерархия размеров: самый большой – царь, чуть поменьше – его военачальники, еще меньше – его слуги и солдаты, а также вражеские солдаты и мирные жители неприятельских земель. Львы где-то ближе к верхней категории – они сильные, мощные, убить льва есть прерогатива царя, как самого сильного и могущественного существа в мире. В этом мире нет людей; пишу это безо всякого осуждения или, наоборот, восхищения – исключительно ради констатации. Здесь, в этом строго иерархическом мире, существуют функции, освященные богами и наделенные отчасти магическими прерогативами. Главный источник власти – и вообще всего мира – это сила, носителями и распорядителями которой назначены цари. В этом качестве они истребляют своих конкурентов – львов и других царей.

Люди, бродящие сегодня по древнеассирийским залам Британского музея, в большинстве своем вряд ли понимают, что именно видят перед собой. Не по глупости, конечно, или недостатку образования, а по совсем иной причине – просто они живут в совершенно ином мире, где господствует совершенно иная система ценностей. В центре ее – человек, с его страданием, нуждами, с его психологией и стремлением к счастью. Главное – с его свободой, которая определяется скорее через рамки ее, нежели посредством наполнения пространства внутри рамок. Современный мир, даже в самом его невыносимо-отвратительном изводе, вроде русской тюрьмы или многонациональной корпорации, сложился вокруг этой системы ценностей – даже в том случае, когда он ее попирает или отвергает. В основе этого мира, уж извините за банальность, лежит комбинация античности и христианства (Лев Шестов называл это "Афины и Иерусалим"), над которой надстроено здание Ренессанса, Реформации и Просвещения. Древняя Ассирия – совсем о другом, совершенно.

Именно поэтому подобные "миры" (обычно очень древние и не шибко известные) так привлекали разного рода европейских ниспровергателей. Главным из ниспровергателей, безусловно, был Ницше; не знаю, посещал ли он Британский музей, разглядывал ли древнеассирийские барельефы, но если да, то они ему должны были понравиться. На них – его идеальный мир, без людских чувств, без сострадания, без психологии, без Христа, без демократии, тот, о котором он, порождение европейского XIX века, где все вышеперечисленное было, мечтал.

А все дело в поисках так называемых "основ жизни". Когда еще был жив Бог (или "боги", "идолы", по ницшевской терминологии), эта основа была понятна и ясна, особенно ее происхождение. После Века Просвещения понадобилось еще около ста лет, чтобы понять – надо искать замену. В предыдущих свободовских аудиобеседах Пятигорский показывает, как это делали Гегель (с его Абсолютным Духом), Шопенгауэр (с его "волей"), – теперь черед дошел до Ницше. Слабый нервами кабинетный мыслитель Ницше преклонялся перед силой, которая должна излечить слабый нервами современный западный мир; речь не о том, чтобы излечиться, нет, оказывается, следует заявить, что болезни просто нет, назвать себя древним ассирийцем, древним персом, Дионисом, Заратустрой, кем угодно, лишь бы выйти из надоедливого, душного, вульгарного контекста. И стать белокурой бестией. Кьеркегор подобной слабости не допускал; драма, трагедия мира и христианства проходила в его сознании, там он ее и решал. Ницше вытащил на всеобщее обозрение свою истерию и поставил ее во вселенском масштабе, на манер вагнеровских опер, с грохотом горных обвалов, мельканием молний и завывающими речитативами. Фридрих оказался лучшим художником, нежели Рихард; влияние последнего сегодня ограничено исключительно сферой любителей оперной музыки, контекстом норковых шуб, дорогих духов, смокингов и ледяного шампанского. Ницше же породил армии мелких заратустр самого разного пошиба, гораздо больше, чем Бродский – провинциальных поэтических резонеров. А это что-то да значит.

Антиэстетизм Ницше – типичное проявление буржуазного эстетизма второй половины XIX века, на переходе от романтизма к позднему романтизму. Ницше называет "эстетизм" одним из факторов, "ослабляющих силу"; но, как отмечает здесь Пятигорский, не кто иной, как этот философ, занимался тем, что можно назвать "эстетизацией чувства". Антиинтеллектуализм Ницше – того же примерно происхождения; борьба же с христианством (и, в частности, с якобы унижающим нас "состраданием") есть следствие банальной путаницы, случившейся в голове Ницше: лютеранское ханжество он принял за религию любви и страдания.

Вышенаписанное ни в коем случае не является еще одной (среди тысяч других) попыткой "развенчать Ницше"; наоборот, я пытаюсь понять его происхождение, как Ницше устроен, что ли. Все-таки, речь идет о философе, который когда-то произвел на меня (и миллионы других) огромное впечатление; да и сейчас, честно говоря, продолжает производить.

Беседа Александра Моисеевича Пятигорского о философии Фридриха Ницше прозвучала в эфире Радио Свобода 1 апреля 1977 года.


Проект "Свободный философ Пятигорский" готовится совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Напоминаю, этот проект был бы невозможен без архивиста "Свободы" Ольги Широковой, являющейся соавтором всего начинания.

Все выпуски доступны здесь