Несколько дней подряд мы разыскивали нашу дворничиху Джонон. Это была прозрачная субтильная женщина, которой подходила поговорка "маленькая собачка до старости щенок". Каждое утро ровно в семь она выходила во двор и усердно мела нашу дорожку аккуратно подстриженной метелкой. У Джонон был муж, о котором мы ничего не знали, кроме того, что он работал каменщиком на какой-то стройке, появлялся дома раз в неделю и часами сидел на нашей скамейке, выгуливая под пальмами троих детей.

Наши интеллигентные бабушки – врачихи, медсестры, няньки еще военного призыва, когда Сочи был превращен в город-госпиталь – таскали детям, похожим на опавшие каштаны, орехи и хурму, одежку, оставшуюся от подросших правнуков.

Джонон не то чтобы любили. Скорее жалели – той добродетельной жалостью, какой в наших пенатах жалеют Путина и душевнобольных.

- Таки же ему трудно, вон какую махину на себе тащит, - говорили наши бабки, обсуждая духовные скрепы кремлевского разведенца. Джонон улыбалась глазами сибирского хаски: она знала больше, чем старухи, ведь у нее не было телевизора.

И вот она исчезла, оставив после себя двор, засыпанный ржавой каштановой листвой. Зима в этом году пришла в Сочи как-то стразу, перепрыгнув через подол бабьего лета. Ее принесли ливни и холодный новороссийский муссон.

Исчезновение Джонон первым заметил наш полуторагодовалый кот Бася. Он беспокойно бродил по дворику и выкрикивал детей. Мы давно наблюдали за ним странности, но никогда не думали, что он может кричать по-таджикски. Очевидно, котов, как и рыбок, нужно заводить ровно в тот день, когда телефон голосом роддомовской повитухи объявляет вам о наследнике. Тогда коты начинают звучать обертонами детей, а дети научаются помалкивать.

Она не появилась ни через день, ни через два. Каштаны беззастенчиво стряхивали листву на нашу дорожку, превращая двор в живописную болдинскую глухомань. Бася обреченно сидел на верхней ступеньке крыльца, категорически отказывался идти вниз и только истерично вякал в сторону проходящих мимо первоклассников.

Через неделю мы проснулись от шарканья метлы и подскочили к окнам. В глубине двора бродила дебелая тетка кубанской наружности и размахивала метлой так остервенело, будто отбывала пятнадцатисуточную повинность. Листья никак не хотели укладываться в кучу, переползали с места на место, обходя дворничиху то с флангов, то с тыла. Только что подметенное место тут же заполнялось мусором, и во всем этом броуновском движении имелась безысходность и смуглая тоска.

- Дилетантка, - сказала наша интеллигентная бабушка Басе, который сидел на подоконнике и, наподобие китайского болвана, вертел головой вслед взлетающей над дорожкой метле. – Пропал двор.

Позже мы узнали, что Джонон вместе с детьми уехала куда-то под Нурек. Она бежала из этого олимпийского райка, чтобы, быть может, там избавить свои сны от кошмаров в полицейской форме.

Судьба ее мужа-каменщика нам по-прежнему не известна.