Это совпадение. Накануне Дня памяти жертв сталинских репрессий я получил письмо от троюродного брата: “Сообщаю тебе и твоей маме, что 22.10.2013 скончалась моя мама и твоя двоюродная тетя Рыбкина Александра Исааковна”.
Она была сестрой отца. Двоюродной и старшей. Я никогда не видел родителей отца, сгинувших в 37-м, его старшего брата, погибшего в 42-м. Тетя Шура и ее брат, дядя Валя, отчасти заменяли мне это старшее поколение. Они всегда присутствовали в рассказах отца – о его детстве на Кузнецком, потом о войне, эвакуации. В моих детских воспоминаниях о семейных встречах эти люди – всегда удивительно неунывающие, удивительно, учитывая, сквозь что они прошли в самом начале жизни.
На поминках после смерти моего отца тетя Шура, оставшаяся последней из этого поколения, придя в себя после слез и похорон, сказала: “Налейте, а потом я расскажу о Марате”. Мне так жаль, что я не смог записать ее тогда. Это было не только об отце, обо всем том ушедшем мире. Но часть этого рассказа мне была уже известна: незадолго до смерти мой отец по нашему с братом настоянию записал воспоминания о жизни.
Вот их фрагмент, относящийся к 37-му году (отцу в том году исполнилось одиннадцать):
“...Встал я утром, солнечно было: апрель. Мама в большой комнате встретила меня, руки у нее неспокойные такие были, говорит: "Марик, папу ночью забрали, но это недоразумение, он скоро вернется". Верила она в это? Не помню, как шел в школу, но получил первую в жизни "тройку" – тогда это называлось "посредственно"...
...Ночь на 17 сентября. Мама разбудила меня.. В комнате несколько чужих мужчин. Юлик сидит на своей раскладушке, обхватив колени руками. Плачет бабушка.
Я тоже заплакал. Один из этих, чужих, зло так: "Зачем вы его разбудили?" Мама ответила:"Он же сын мой". И скоро все ушли. И маму увели...
...Привезли нас не куда-нибудь, а в Даниловскую тюрьму. Привели в огромную комнату, и в ней человек под сто – таких, как я и Юлик. Остаток ночи кое-как проспали. А утром Юлика куда-то вызвали. Вернулся возбужденный и серьезный. Говорит, его выгоняют, потому что ему уже больше шестнадцати, он сделает все, что сможет, чтобы сегодня же, сегодня забрать меня. И ушел. А я плакал. Наверно, часа два плакал – кажется, последний раз в жизни (не считая нынешней старческой слезливости). Всех увели гулять, а я не пошел. Но потом так тошно стало одному...
...Потом все занимались кто чем в той огромной комнате. Время от времени приходил охранник и по списку вызывал ребят. Иногда – "с вещами". Бывалые объяснили: кто с вещами, за тем приехали, а остальные – в детдома (потом-то я прочел Приставкина "Ночевала тучка золотая" и узнал, что это были за детские дома. Был уже вечер, а Юлика все нет. Я уже все слезы выплакал.
А ему, потом узнал, надо было оформить опеку на кого-либо из взрослых, а ни одна из трех теток не хотела "рисковать". И только когда Шура, двоюродная сестра, ровесница Юлика, вскочила и всерьез сказала, что уходит из дому, тетя (на Кузнецком) согласилась. Все это потом мне Юлик рассказал.
И вот входит охранник и называет меня. Одного – поздно ведь уже. С вещами! Внизу ждали Юлик и Шура. Навсегда запомнил счастливую поездку на 10-м трамвае от Даниловки до Неглинной, до Кузнецкого...”
“Счастливая поездка”. Что тут скажешь о счастье.
Это совпадение, что она умерла незадолго до дня, когда у Соловецкого камня читают имена убитых Сталиным, среди которых немало людей из моей семьи. А те, кого коснулся этот ужас и кто выжил – их кто назовет?
Теперь они все ушли – старшие из моей семьи. От их мира осталось только то, что я в состоянии удержать в памяти. И я помню и думаю о вас, тетя Шура.
Валентин Барышников - обозреватель РС
Она была сестрой отца. Двоюродной и старшей. Я никогда не видел родителей отца, сгинувших в 37-м, его старшего брата, погибшего в 42-м. Тетя Шура и ее брат, дядя Валя, отчасти заменяли мне это старшее поколение. Они всегда присутствовали в рассказах отца – о его детстве на Кузнецком, потом о войне, эвакуации. В моих детских воспоминаниях о семейных встречах эти люди – всегда удивительно неунывающие, удивительно, учитывая, сквозь что они прошли в самом начале жизни.
На поминках после смерти моего отца тетя Шура, оставшаяся последней из этого поколения, придя в себя после слез и похорон, сказала: “Налейте, а потом я расскажу о Марате”. Мне так жаль, что я не смог записать ее тогда. Это было не только об отце, обо всем том ушедшем мире. Но часть этого рассказа мне была уже известна: незадолго до смерти мой отец по нашему с братом настоянию записал воспоминания о жизни.
Вот их фрагмент, относящийся к 37-му году (отцу в том году исполнилось одиннадцать):
“...Встал я утром, солнечно было: апрель. Мама в большой комнате встретила меня, руки у нее неспокойные такие были, говорит: "Марик, папу ночью забрали, но это недоразумение, он скоро вернется". Верила она в это? Не помню, как шел в школу, но получил первую в жизни "тройку" – тогда это называлось "посредственно"...
...Ночь на 17 сентября. Мама разбудила меня.. В комнате несколько чужих мужчин. Юлик сидит на своей раскладушке, обхватив колени руками. Плачет бабушка.
Я тоже заплакал. Один из этих, чужих, зло так: "Зачем вы его разбудили?" Мама ответила:"Он же сын мой". И скоро все ушли. И маму увели...
...Привезли нас не куда-нибудь, а в Даниловскую тюрьму. Привели в огромную комнату, и в ней человек под сто – таких, как я и Юлик. Остаток ночи кое-как проспали. А утром Юлика куда-то вызвали. Вернулся возбужденный и серьезный. Говорит, его выгоняют, потому что ему уже больше шестнадцати, он сделает все, что сможет, чтобы сегодня же, сегодня забрать меня. И ушел. А я плакал. Наверно, часа два плакал – кажется, последний раз в жизни (не считая нынешней старческой слезливости). Всех увели гулять, а я не пошел. Но потом так тошно стало одному...
...Потом все занимались кто чем в той огромной комнате. Время от времени приходил охранник и по списку вызывал ребят. Иногда – "с вещами". Бывалые объяснили: кто с вещами, за тем приехали, а остальные – в детдома (потом-то я прочел Приставкина "Ночевала тучка золотая" и узнал, что это были за детские дома. Был уже вечер, а Юлика все нет. Я уже все слезы выплакал.
А ему, потом узнал, надо было оформить опеку на кого-либо из взрослых, а ни одна из трех теток не хотела "рисковать". И только когда Шура, двоюродная сестра, ровесница Юлика, вскочила и всерьез сказала, что уходит из дому, тетя (на Кузнецком) согласилась. Все это потом мне Юлик рассказал.
И вот входит охранник и называет меня. Одного – поздно ведь уже. С вещами! Внизу ждали Юлик и Шура. Навсегда запомнил счастливую поездку на 10-м трамвае от Даниловки до Неглинной, до Кузнецкого...”
“Счастливая поездка”. Что тут скажешь о счастье.
Это совпадение, что она умерла незадолго до дня, когда у Соловецкого камня читают имена убитых Сталиным, среди которых немало людей из моей семьи. А те, кого коснулся этот ужас и кто выжил – их кто назовет?
Теперь они все ушли – старшие из моей семьи. От их мира осталось только то, что я в состоянии удержать в памяти. И я помню и думаю о вас, тетя Шура.
Валентин Барышников - обозреватель РС
