К 80-летию стихотворения "Мы живем, под собою не чуя страны"
80 лет назад, в ноябре 1933 года, Осип Мандельштам написал пророческое антисталинское стихотворение.
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
А слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются усища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет,
Как подкову, кует за указом указ:
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него – то малина
И широкая грудь осетина.
В видеосюжете Юрия Векслера о нем говорят Сергей Гандлевский, Мария Степанова, Лев Рубинштейн и Андрей Битов
В истории с двумя арестами Мандельштама (1934 и 1938), между которыми пролегли четыре года передышки, давшие миру "Воронежские тетради", несомненно, ключевой, но не до конца расшифрованной, является запись Сталина на письме Бухарина. "Бухарчик" просил "друга Кобу" облегчить участь поэта, уже отправленного в ссылку в Чердынь. Сталин начертал на письме, непонятно к кому обращаясь: "Кто дал им право арестовать Мандельштама? Безобразие..."
Отмечу, что написал он это, уже будучи, в отличие от заступника Бухарина, знакомым с эпиграммой на "кремлевского горца". И тем не менее Сталин успел к этому времени произнести: "Изолировать, но сохранить!" Этой фразой он приказал заменить планировавшуюся отправку поэта в лагерь или на строительство канала ссылкой. Но и он не мог (и, конечно, не хотел) освобождать автора "пасквиля" (так в деле Мандельштама).
Просто Сталин хотел сам и только сам решать судьбы "своих" писателей и поэтов. В сталинской фразе – его убеждение, что если все граждане – это его подданные, то писатели еще более подданные, чем все остальные.
Они – его писатели. "Комедианты господина". И без его санкции арестовывать никого из них нельзя. Сталин не забыл о тех, к кому мысленно обращался. И выписавший ордер на арест Яков Агранов и следователь Николай Шиваров были репрессированы в 1937 году, т. е. до второго ареста Мандельштама. Позднее уже все чекисты знали, кто "главный друг литераторов", и Абакумов в 1950 году письменно запрашивал у Сталина санкцию на арест Ахматовой. Арестована она не была. Так что можно не сомневаться, что второй арест Мандельштама был санкционирован Сталиным лично. Почему же и за что поэт был повторно арестован и отправлен на Колыму, до которой не доехал?
Поражает, что во втором деле Мандельштама вообще нет состава преступления. Oно, это дело, как бы пришито к первому. При этом само стихотворение "Мы живем, под собою не чуя страны" в нем вовсе не упоминается! Но, несомненно, подразумевается.
Сталин был человеком начитанным и любил литературные ассоциации. Поэтому я рискну предложить возможность того, что вождь сразу же по прочтении оскорбительного текста вынес поэту свой приговор. Но он отсрочил его исполнение, или, еще точнее, как пушкинский Сильвио, отложил свой выстрел в этой дуэли. Было ли это признанием значения миссии поэта и равенства его царю ("и меня только равный убьет")?
Того, чего ожидал или, может быть, даже хотел Мандельштам – казни, расстрела, – Сталин не соизволил приказать, а еще он не захотел отвечать на мастерский поэтический выстрел реальным. Было ли это проявлением человеческого в нем? Или поэтического? Ведь ему, писавшему стихи в молодости, была, скорее всего, понятна особость поэтического дара?
Конечно, мы можем только предполагать, каковы были его истинные мотивы. В начале 1937 года Мандельштамом была написана "Ода Сталину", вызывающая по сей день споры, была ли она панегириком тирану или искусным продолжением первой лобовой атаки (так считал, например, Иосиф Бродский).
Но нет подтверждения, что Сталин вообще читал "Оду". Сталин сам творил себя, свой образ. Уже после смерти Мандельштама в пересыльном лагере под Владивостоком Сталин, выступая на совещании в ЦК ВКП(б) 9 сентября 1940 года сказал, обращаясь к писателям и киносценаристам:
"Я бы предпочел, чтобы нам давали врагов не как извергов, а как людей, враждебных нашему обществу, но не лишенных некоторых человеческих черт. У самого последнего подлеца есть человеческие черты, он кого-то любит, кого-то уважает, ради кого-то хочет жертвовать. Есть у него какие-то человеческие черты... И враги… не так слабы они были. Разве не было сильных людей? Почему Бухарина не изобразить, каким бы он ни был чудовищем, – а у него есть какие-то человеческие черты. Троцкий – враг, но он способный человек, – бесспорно <следует> изобразить его, как врага, имеющего отрицательные черты, но и имеющего хорошие качества, потому что они у него были, бесспорно".
"Некоторые человеческие черты" Сталина, проявленные им в истории с Мандельштамом, не делают его меньшим чудовищем.
