Иван Толстой: Музыка и раздумья Владимира Дашкевича: два вечера в гостях у композитора. Передача вторая.
(Музыка)
Иван Толстой: Музыка Владимира Сергеевича больше сорока лет звучит в наших домах: в передаче «В гостях у сказки», в фильме «Бумбараш», в сериале «Шерлок Холмс и доктор Ватсон». Все это - безусловная классика российской музыкальной культуры. В январе Владимиру Дашкевичу исполнится 80 лет.
Сегодня – второй вечер в костях у московского композитора.
Владимир Сергеевич, очень хочется, чтобы вы рассказали о наиболее известной вашей киномелодии.
Владимир Дашкевич: Самая известная мелодия - это “Шерлок Холмс”, конечно. Но с другой стороны есть многие, которые хорошо знают тему “В гостях у сказки”, в которой в течение 20 лет по Первой программе выступала Валентина Леонтьева.
(Владимир Дашкевич играет на рояле)
Песня, которая постоянно идет на множестве дискотек, безумно переделанная, но она входит в хит-парады. Конечно, “Шерлок Холмс” тоже сам по себе весьма.
(Играет)
Иван Толстой: Были ли у этой темы какие-то варианты? Было ли что-то, что вы сами забраковали? Потому что, судя по интервью Масленникова кажется, что получилось, раз - и получилось.
Владимир Дашкевич: Вы знаете, сочинение музыки - это мистический процесс. “Зимнюю вишню” многие помнят.
(Играет)
Вот эту тему я сочинял долго. Месяц, наверное, я ее мурыжил, мурыжил, ничего не получилось, лирическую тему писать очень трудно. И когда она пришла, я сам не понимал, хорошо это или плохо. Потом вдруг оказалось, что всем понравилось. Ну, и слава богу.
Иван Толстой: Конечно, здесь невероятные, могучие джазовые возможности и внутренние пружины, ее аранжировать, перекладывать, развивать, по-моему, изумительно.
Владимир Дашкевич: Конечно, все-таки мое поколение выросло на той атмосфере, которая была внесена первой джазовой волной, то есть волной подлинного нью-орлеанского джаза. Этот колорит как-то проявлялся подспудно в творчестве. Для меня сочинение музыки разных времен и народов похожи на жизнь в нашей коммунальной квартире. В одной комнате “Шерлок Холмс”, в другой комнате “Ярославна, королева Франции”, рядом по соседству “Зимняя вишня”, где-то подальше “Царь Давид”. То есть все, что живет в памяти человечества, каким-то образом перекликается с тем, что происходит в голове композиторов. У меня таких проблем с ощущением интонационной краски различных народов не возникало, я их чувствую подкожно.
“Шерлок Холмс”, я даже представить не мог себе, что когда-нибудь буду писать музыку к этой картине. Я ее прочел, потому что отец из ссылки писал письма, где перечислял, какие книги надо читать, и я таким образом прочел Конан Дойля, когда мне было лет, наверное, десять, как и множество книг, которые я читал по его списку.
Когда Масленников сказал, что нужно написать музыку к “Шерлоку Холмсу”, то здесь помогло некоторое состояние лени, которое у меня часто бывает. Маслеников снимал в Ленинграде и звонил мне в конце недели в субботу и спрашивал, послушал ли я заставку к культурной программе Би-Би-Си. А культурная программа Би-Би-Си шла, если мне память не изменяет, в пятницу вечером. То есть мне надо было неделю помнить, что мне надо ее послушать. Конечно, я за неделю забывал. Я раз сказал, что я забыл, второй раз сказал, что забыл, в третий раз в его голосе послышались металлические нотки, которые не предвещали ничего хорошего. Я тогда решил: дай что-нибудь сыграю. Я взял телефон на длинном шнуре, поставил его к роялю и сыграл эту мелодию, абсолютно не понимая, что я играю и зачем, но она вышла с первого раза.
Иван Толстой: Вы сымпровизировали ее?
Владимир Дашкевич: Даже не могу сказать, что импровизировал, просто она у меня из-под пальцев сама пошла. Надо сказать, что Масленников все-таки удивительно умный, наблюдательный человек, он сказал: “Володя, не поленитесь, возьмите карандаш и запишите эту тему, а то забудете”. Я послушал, записал ее. Тогда, я помню, у меня было чувство облегчения, что режиссер не сердится и что это ему подошло. Вот вся работа над этой темой.
Иван Толстой: То, что вы сейчас мне сыграли, - это хорошо аранжированная, в две руки. А когда вы играли Масленникову по телефону, вы уже в этой форме играли сразу?
Владимир Дашкевич: В такой форме и играл.
Иван Толстой: То есть сразу было схвачено все, что нужно, весь корпус?
Владимир Дашкевич: Собственно, это музыка увертюры, которую я сыграл. Те две темы, которые там есть, такая торжественная и быстрая, все я тогда сыграл. Вообще я так считаю, что в принципе композитор - это некое существо, в которое музыку впрыскивают как шприцем. Вот ее не было, ты жил, ничего не слышал и не знал, бац - и вдруг она появилась. Исключение “Зимняя вишня” - это тот случай, когда я действительно мучился. И тоже все-таки, в конце концов, когда эта тема возникла, я не знаю, из чего она получилась. Потому что она и простая, и непростая, что-то в ней такое есть. Но во всяком случае тема в музыке нашего российского кинематографа - это самое главное.
Это наше отличие от американского кино, в какой-то степени общее с Европой. Потому что в Европе есть понятие “тема”, которое очень важно. В европейском кинематографе есть примеры замечательных тем замечательных мелодистов, и Нино Рота, и Морриконе. Такие мелодии, которые не должны быть правильными, они не смотрятся как лирические, как в “Мужчине и женщине”, а, тем не менее, это пронзительная лирика. Вот такая черта европейского музыкального кинематографа очень близка русскому кинематографу.
У нас в этом плане есть поразительные мелодисты - и Гладков, и Рыбников, и Артемьев, и Шварц. Все-таки сила русской киномузыки - это тематический материал. Конечно, Таривердиев, Петров. На самом деле не так много, человек 15, не больше. Назовешь Пахмутову, Шаинского, Тухманова, Зацепина, Крылатова, и уже список на этом можно заканчивать. Но во всяком случае, это, я считаю, национальное достояние, которое, к сожалению, в нашей стране мало бережется. Потому что музыка таких композиторов и не пропагандируется, и не исполняется, и не звучит на канале “Культура”. Есть сочинения, которые находятся на мировой высоте, скажем, Шестая симфония Рыбникова, или оратория “Свифт” Гладкова, или симфония Шварца “Желтые звезды”, они неизвестны людям, потому что их практически не исполняют. Это у нас, к сожалению, не самой главной проблемой считается, хотя, я думаю, чем больше хорошей музыки, тем меньше тюрем и СИЗО, в которых сидят множество заключенных.
Иван Толстой: Незадолго до нашей записи у Владимира Сергеевича вышла книга размышлений о природе искусства, человеческого интеллекта и социальной специфике взаимоотношений мышления и музыки, о классике, попсе и цинизме. Но это я так сложно изъясняюсь. У Дашкевича название простое: «Великое культурное одичание». Выпустило книгу московское издательство «Русский шахматный дом».
Владимир Дашкевич: Та музыка, которая звучала в свое время и которая поразительно окрашивала всю нашу жизнь, музыка к “17 мгновений весны”, или музыка к “Буратино”, или музыка к “Юноне и Авось”, или “Бременские музыканты”, или “Три мушкетера”, - это были события музыкальные, и не только музыкальные - это влияло на людей.
Сейчас я переключаюсь несколько в другой план, потому что за это время я писал книгу под названием “Великое культурное одичание”. Суть ее в том, что музыка является моделью человеческой эволюции. Все, что происходит с людьми в ходе сложной истории, все это можно прочесть в музыке. Особо здесь интересен такой факт, что за последнее время, начиная с 20 века, типовой формат музыкального произведения постоянно сужается. То есть, если в 19 веке типовым форматом была двух-трехчасовая опера, в 20 веке симфония 40-минутная, то сейчас типовым форматом является песня размером в три с половиной минуты. Мозг не выдерживает музыкальной информации, требуя перезагрузки через очень короткое время, - это плохой признак. Это признак ленивого мозга, в этом надо разбираться. Потому что этот социальный синдром, который распространен далеко не только в России, но и во всем мире, он опасен, потому что он связан в известном плане с фактом депопуляции белого этноса. Вот это обилие попсы, которая буквально душит человека с рождения, попса вся три с половиной минуты, то есть диско, техно, рэп, какие угодно вариации на тему популярной музыки, они приучают мозг перезагружаться каждые три с половиной минуты. То есть мозг выключается и срабатывает следующий трек.
Иван Толстой: Почему вы видите в этом беду?
Владимир Дашкевич: Видите ли, происходит такой момент, что у нас мозг состоит из двух полушарий, левое полушарие - это полушарие словесное, в нем господствует слово, правое полушарие образное, в нем господствуют интонация и музыка. Сейчас происходит диспропорция: перенагружается левое полушарие словесное, логическое и не догружается правое образное. Это связано с особым устройством мозга, потому что правое полушарие, об этом говорит наука, оно не умеет врать, оно альтруистично и построено на принципе “не убий”. Левое полушарие построено на принципе “я есть мой мир”, то есть оно не признает вторжения других субъектов.
Когда возникает дисгармония между двумя полушариями, человечество начинает делиться на несколько категорий. Я их называю таким образом: перегрузка логического левого полушария и блокирование правого образного приводит к воспитанию логикменов. Перегрузка и блокирование логического полушария и перегрузка правого полушария приводит к появлению зомбименов, то есть таких людей легко зомбировать. Есть еще опасный синдром из логикменов, у которых мышление может быть масштабным, стал поваляться такой вид короткого мышления, который я называю клипменами. Клипмены - это когда масштаб, музыкальный формат, клипирование приводит к дефекту мозга.
И тут существенный факт в том, что женщина является своего рода сортировщиком человеческих субъектов. Женщина всегда заботится о своем поколении, и поэтому она боится иметь детей от мужчин с деформированным ленивым мозгом. Поэтому что бы ни говорили наши демографы, женщина от клипменов рожать много детей не будет, и популяция будет погибать.
Интересно, что после нашествия попсы, которое произошло после Второй мировой войны, когда белый этнос достигал 29-30% численности населения, сейчас он уже в пределах 14,5%, то есть он сократился почти на половину. Получается, что женщина становится фактором, который отбирает себе мужчин со здоровым мышлением и рождает детей от них.
Поэтому наше человечество начинает разделяться на правополушарное, где образное мышление достаточно сильное, - это, скажем, Индия, Китай, и на левополушарное - это Европа, Россия, США, в которых, несмотря на различные уровни жизни, процесс белой депопуляции почти одинаков. И музыка, кстати, очень четко рисует нам эти модели. Если сравнить типовые музыкальные модели в разные времена, то мы увидим, насколько масштабна, глобальна и очень амбициозна модель симфонической музыки, и насколько сегодня она дефектна, и она вызывает снижение уровня самооценки. Слушая попсу, человек начинает себя не уважать.
Иван Толстой: Как вы для себя определяете, что такое попса?
Владимир Дашкевич: Попса, в принципе, - стандартная музыка, клишированная по типу гармонии, по очень узкому диапазону мелодическому, по очень узкой лексике, лексикон очень низкий. То есть степень информационной загрузки в этих номерах все понижается и понижается. И это становится очень заметно на фоне увеличения скорости подачи информации, то есть музыка становится более быстрой, темп ее ускоряется, удары большого барабана следуют все чаще и чаще, она приближается к технологии шаманского эффекта. Первые шаманы слов не знали, они изображали звуки моря, звуки ветра и били в свой бубен. Примерно такая же степень одичания в музыке слышится, когда соприкасаешься с последними номерами попсы, то есть это голосовой сигнал, в котором содержание текста практически сводится, в лучшем случае, к любви, а иногда вообще и даже этого нет, иногда текст забалтывается до бесконечности, что бывает в рэповых композициях.
Левое полушарие набивается, в образном полушарии образ абсолютно нулевой, там есть только интонационный сигнал, сигнал стихийного бедствия. Потому что удар большого барабана в принципе шаманами употреблялся тогда, когда происходили войны, пожары, наводнения, когда были эпидемии. Эти сигналы связаны с перегрузкой нашего подсознания, которое отвечает за выработку огромного количества агрессии. Вот эта агрессия носит уже социальный характер, она никуда не девается, она живет в подсознании, и она инициирует самые страшные выплески. И в этом смысле 20 век показал, что она блокирует культурные табу и вызывает самые страшные человеческие эмоции, культура перестает справляться со своей функцией сдерживания. Тезис “не убий” перестает работать, из-за этого человечество с огромным запасом оружия все время подвигается к состоянию огромной опасности того, что у кого-то этот тормоз не сработает или произойдет такое же переключение, как у Брейвика или ему подобных, и он нажмет на эту кнопку.
Мы должны понимать, что сегодняшний наш подход к идее автономизации государства неверен. Государство уже не справляется с проблемами общечеловеческими, потому что оно тянет одеяло на себя, и оно готово применять по отношению к другим людям оружие, что сегодня не приносит никаких позитивных результатов. Мы должны идти всеми способами к восстановлению того альтруистического содержания образного правого полушария, где живет тезис “не убий”, вот этот тезис “не убий” все время убивается попсой. Она кажется безобидной, на самом деле она все время сводит, чем живет правое полушарие, архетипы справедливости, добра, человеческого сочувствия, истины, вот это постепенное приближение к уровню невыживания. Потому что в конечном итоге человечество должно поставить прежде всего первым и главным вопросом вопрос об обеспечении коллективного выживания. Неважно, кто ты, откуда, какой национальности, какой религии - эти все вещи перестают иметь значение, потому что мир приближается к такой черте, когда время удобного, благоприятного климатического обеспечения уже приходит к концу, человек должен быть готов к тому, что могут возникнуть страшные катаклизмы в разных местах. Здесь русский должен принимать китайцев, если у них произойдет засололение их рек, а это весьма возможно при современном уровне подъема морской воды. Что надо быть готовым к тому, чтобы строить какие-то резервные лагеря, надо обеспечивать места для того, чтобы проживали различные народы, попавшие в тяжелое положение. Надо снять все вопросы расово-религиозно-этнического характера.
Это сегодня человечеству не по карману. Мы живем во времена, когда каждый год приближает нас к тому, что у нас становится меньше энергоресурсов, мы должны быть готовы к тому, что человечество должно резко увеличить свою интеллектуальную мощность. Потому что сегодня интеллект человечества блокируется двумя сторонами одной медали - это авангард и попса. Потому что авангард разрушает то, что очень хорошо понятно в музыке. Музыка настраивается веками распознающим устройством, то есть оно видит какие-то наилучшие музыкальные модели, запоминает эти модели, и они становятся идеальными образами, которые живут вместе с человечеством, мы их называем классикой. И в музыке есть только одна по-настоящему стоящая черта - это запоминаемость, то есть последействие, то есть если музыка, которую вы послушали, начинает в вас работать, и она продуцирует те модели мышления, поведения, общения, которые заложены в ее структуре, в ее музыкальной форме, в ее мелодии.
Интересно, что мелодия сама построена как философский тезис Ницше. Ницше говорил, что есть три вида действия - это тезис, антитезис и синтез. Я обнаружил, что в этом отсутствует одна важная фаза - это кризис. После взаимодействия тезиса и антитезиса обязательно наступает кризис. Тезис, антитезис, кризис, синтез - это форма мелодии. Если вы возьмете любую мелодию, скажем, “Я помню чудное мгновенье”, романс Глинки на слова Пушкина, то “я помню чудное мгновенье”, “я” - это тезис, “передо мной явилась ты” - это антитезис, “как мимолетное виденье” - это кризис, “как гений чистой красоты” - это синтез. И по такой форме построены сотни и тысячи мелодий всех времен и народов. В принципе это идеальная форма, на которую наше подсознание настраивается.
Так вот, в эволюции существуют целые эволюционные стадии, которые построены таким же образом. Скажем, тезис - это индийская цивилизация, антитезис - это европейская левополушарная цивилизации, кризис - это славянская цивилизация и синтез - это китайская цивилизация.
Но есть еще интересное наблюдение. Скажем, симфония строится по типу информационного цикла. То есть, первая часть - это поиск информации, вторая часть - это передача информации от голоса к голосу, третья часть - это накопление информации и четвертая часть - это переработка информации, то есть это информативный цикл, он же симфонический.
Так вот, такой же идет эволюционный цикл. Первые программы - это кочевье, поиск информации, вторая программа - это оседлость, передача информации, третья программа - это накопление информации и четвертая программа - это цивилизация, переработка информации. Эти четыре программы тоже имеют своих представителей. Кочевье - это цыгане Представители оседлых племен - это африканцы. Программа культуры - это семиты и программа цивилизации - это американцы.
То есть, таким образом, мы видим, что композитор не просто сочиняет нечто такое, вот этот цикл в точности передан в 9 симфонии Бетховена, где все заканчивается четвертой частью - переработкой информацией и темой “Обниметесь, миллионы”. То есть, каким-то образом эти мелодические музыкальные модели фиксируют все происходящие у нас перемены. И то, что вдруг не стало большой музыки, вы заметили, что мы как-то отсекли, последнее произведение, которое исполняет наши ведущие дирижеры, музыканты, - это классика, которой как минимум 100-150 лет. Эту черту практически никто не переходит - это очень опасное явление. Потому что человек так устроен, что он откликается на современный ритм, современную интонацию, современную мелодику. Киномузыка закрывает этот пробел в значительной степени, потому что киномузыка и должна такой быть, какой она воспринимается людьми. Но и большая музыка филармоническая в этом смысле настроена на то, чтобы исполнять Первый концерт Чайковского и за его пределами музыку, в крайнем случае сыграет Прокофьева и Шостаковича, - это, конечно, опасно, потому что мозг питается этими музыкальными зернами, которые потом в мозгу начинают работать. И вот этот момент последействия той музыки, которую человек запоминает, очень важен для его дальнейшего развития и для развития гармоничной личности.
Сейчас дисбаланс левого и правого полушария просто чудовищен. Мы летим, как на самолете, который заваливается либо на левое крыло, либо на правое крыло, а он должен лететь ровно. Музыка сигналит о том, что через фильтры, которые устанавливаются во всех радиостанциях, во всех телевизионных передачах, проходят только эти клипированные коротенькие музыкальные огрызки, которые совсем небезопасны в таком количестве, в таком воздействии на социальные массы, не понимающие, что когда в их автомобиле грохочет большой барабан, то он прежде всего деформирует их собственный мозг.
Иван Толстой: Владимир Сергеевич, а можно, поскольку вы композитор, попросить вас изобразить языком музыки то, что вы сейчас в долгом философском выступлении сказали словами. Что такое попса, сделанная из вашей мелодии?
Владимир Дашкевич: Вы знаете, достаточно много обработок этой же самой “В гостях у сказки”, бесчисленное количество обработок, но на рояле ее не покажешь - это все-таки специфический инструмент. Например, мелодия, которую мне недавно прислали. Вот мелодия, которая у меня.
(Играет)
Владимир Дашкевич: Он ее делает так.
(Играет)
Он превращает ее в рядом расположенные интервалы.
Иван Толстой: Делает ее продуктом для супермаркета.
Владимир Дашкевич: Совершенно верно. Таких образцов сколько угодно, и я в таких случаях всегда возвращаю и говорю: восстановите мелодию. Например, у меня был смешной эпизод, когда известный наш сквернослов, но талантливый парень Шнуров ввел в мою песню “Приходи, сказка” нецензурные слова, я его попросил убрать. Надо сказать, что он это сделал, и песня не была испорчена. За этим трудно уследить, во-первых, а во-вторых, все-таки у нас бывают совершенно идиотизмы, когда в Государственной думе появляются люди, требующие запретить “Гамлета”, и в то же время в таких образцах самого низкопробного бытового жанра идет чудовищный наворот плохо скрытого сквернословия. Причем, когда я говорю о том, что я против мата: я шесть лет работал на заводе в подготовительном цеху, где человек весь в саже, грязный, и я слежу за тем, чтобы пьяный вальцовщик не попал рукой, чтобы его не затянуло в вальцы. Конечно, я применяю, как говорится, ненормативную лексику, иначе он ее просто не воспримет. То есть пользоваться этим я умею.
Именно поэтому я считаю, что совершенно прав известный психоаналитик Фромм, который говорил, что мат - это язык некрофилов. И это правильно, потому что он связан со всеми признаками некрофилии, с анальным отверстием, оскорблением предков, и так далее. То есть, все такого рода признаки в нем сочетаются. Этот некрофильский язык у нас так же негативен и опасен, как, скажем, алкоголизм. То есть, то, что сводится к сужению лексики, - все это признаки культурного одичания.
И моя книга, которая называется “Великое культурное одичание”, посвящена очень простой теме. Человек - существо эволюционирующее, то есть оно либо произойдет, либо не произойдет. Оно находится в стадии космонавта, которого подвешивают на центрифуге. Он либо проходит эту проверку этим режимом информационного ускорения, либо не проходит. Если не проходит, значит находится следующий биологический экземпляр, который проходит эволюцию вместе него.
Человек не должен зазнаваться и считать, что он такой венец природы. Сегодня уже смешно говорить о нем, как о венце природы хотя бы потому, что человек раньше ставил огромные амбициозные задачи, он никогда не сводил свою жизнь, во всяком случае, в масштабе поколения, социального слоя, не сводил это к тому, чтобы прожить покомфортнее, получше питаться и ездить на курорты. Он ставил серьезные большие задачи, главные из которых все-таки остаются, - это выход за пределы Земли в космическое пространство, где, возможно, нам в скором времени понадобятся какие-то энергоресурсы.
Я совершенно уверен, что если человеческий интеллект направить в этом направлении, мы бы решили массу проблем, связанных с энергией. Но самая главная проблема - это заставить работать наш мозг, а лучшего двигателя и лучшего стартера, чем музыка, я назвать не могу. Музыка - это стартер мозга, который работает, как выясняют сейчас невропатологи, не только после рождения, а до рождения. То есть, так называемые перинатальные признаки поведения младенца говорят о том, что младенцы очень восприимчивы к музыкальным впечатлениям и что уже тогда их мозг можно развить до такой степени, до которой сейчас мы не ставим таких задач. Потому что человек сегодня занят только собой и совершенно не занят детьми. Почему убывает белый этнос? Потому что белый этнос по сравнению с цветным этносом - это самый безразличный к детям по своему поведению, по любви, по тому, чтобы оказать им внимание, окружить особым уважением. Всего этого в белом этносе не хватает, несмотря на то, что он позиционирует себя как носитель культуры, белые - это не чадолюбивые люди. Они считают, что если детям дать питание, одежду, если детям дать возможность развлекаться, то можно и обойтись без собственного внимания, без собственного уважения, фактически без любви.
Вот одна из тем книги - это, кстати, вопрос о любви. Я здесь отношусь к понятию любви несколько иначе. Мне кажется, что мы находимся под впечатлением дарвиновского естественного отбора, и это неверно. Естественный отбор - это отбор, который производит самец, то есть это мужской отбор. Существует еще и женский отбор, который производит самка. Мужчина оказывается победителем в том, что касается силы и употребляет насилие, женщина оказывается победительницей в том, что касается красоты. Этот тип отбора я называю образным. Два вида отбора - естественный мужской и образный женский, являются двумя двигателями эволюции. И они говорят о том, что человек не развивается по тому типу, который Дарвин определил, считая, что мы произошли просто из обезьяны, - это неверно, потому что об этом говорит строение человеческого мозга.
Мозг шимпанзенка рожденного - это 70% мозга взрослого шимпанзе. Уже через год-два он становится членом стаи. Мозг рожденного человеческого ребенка всего 15% от мозга взрослого человека. То есть, для того, чтобы у него был качественный полноценный мозг, понадобится 16-17 лет. Вот эта пролонгация чувства двух создателей своего ребенка требует того, чтобы было длительное моральное соглашение между ними, связанное с воспитанием своего ребенка. И это уже говорит о том, что собственно разница между обезьяной и человеком заключается в том, что человек - это существо, которому предписан обязательный рецепт в виде любви. Потому что пролонгированное чувство морального соглашения на длительный срок возможно только, когда существует любовь. И когда мы говорим, что любовь - это отношения между мужчиной и женщиной, и дети здесь ни при чем, - это совершенная ерунда. Любовь, красота - это чувства, абсолютно связанные с выживанием.
Поэтому вот это правое полушарие решает проблемы, которые можно назвать скажем собирательным словом “мы”. Левое полушарие решает проблемы “я”. Получается, что человек - это машина, в которой левое колесо и правое колесо ведут себя в разном режиме и требуют синхронизации, левое - эгоизм, правое - альтруизм, левое - это “я есть мой мир”, правое - это “не убий”. Левое - это расчет, логика, это собственность, правое - это справедливость, истина, это добро. Здесь нельзя сказать, что одно может работать без другого, все это должно работать в синхронизации. И музыка постоянно синхронизирует человеческий мозг. Даже песня, которая настолько сегодня популярна, что вытеснила все другие жанры, ее позитивная роль в том, что она синхронизирует слово левополушарное с музыкой правополушарной.
Важно понять, что роль художника - это особая роль. Потому что человек устроен так, что у него левое полушарие и правое полушарие работают автономно, у них два разных цикла, и они разделены перегородкой. Есть даже такой известный эксперимент доктора Газанини, когда он перерезал перегородку в мозгу между левым и правым полушарием для того, чтобы излечить одну из форм эпилепсии, действительно, такое бывает. И тогда больной, увидев свою жену, левой рукой пытался ее ударить, а правой рукой хватал левую и не давал ей это сделать. То есть, у него начиналась внутренняя борьба.
Так вот, художник - это человек, у которого эта перегородка либо полностью отсутствует, либо частично, то есть он способен проследить. С одной стороны, это очень рискованно, потому что он всегда находится на грани безумия из-за этой своей особенности, а, с другой стороны, это дает ему возможность проследить тот путь эволюционного импульса, который посылается откуда-то извне и передается в мозг человека, проходит из правого образного полушария в левое и превращается в некое художественное произведение. Сейчас особая черта нашего времени - это люди, которые обладают такими качествами, я их называют аутменами, у которых по природе сбалансированы левое и правое полушарие и которые способны воспринимать и сообщения слева, и сообщения справа. Их становится резко больше. Мне кажется, что это одна из позитивных черт нашего времени.
Иван Толстой: И в завершение наших бесед с Владимиром Сергеевичем – песня в исполнении Елены Камбуровой на стихи Владимира Маяковского «О хорошем отношении к лошадям». Музыка – Владимира Дашкевича.
(Песня)
Иван Толстой: На этом мы заканчиваем программу Музыка и раздумья композитора Владимира Дашкевича. Книга Владимира Сергеевича «Великое культурное одичание» недавно вышла в московском издательстве «Русский шахматный дом». В январе наступающего года композитору исполнится 80 лет. Дорогой Владимир Сергеевич, примите, пожалуйста, наши поздравления авансом.
(Музыка)
Иван Толстой: Музыка Владимира Сергеевича больше сорока лет звучит в наших домах: в передаче «В гостях у сказки», в фильме «Бумбараш», в сериале «Шерлок Холмс и доктор Ватсон». Все это - безусловная классика российской музыкальной культуры. В январе Владимиру Дашкевичу исполнится 80 лет.
Сегодня – второй вечер в костях у московского композитора.
Владимир Сергеевич, очень хочется, чтобы вы рассказали о наиболее известной вашей киномелодии.
Владимир Дашкевич: Самая известная мелодия - это “Шерлок Холмс”, конечно. Но с другой стороны есть многие, которые хорошо знают тему “В гостях у сказки”, в которой в течение 20 лет по Первой программе выступала Валентина Леонтьева.
(Владимир Дашкевич играет на рояле)
Песня, которая постоянно идет на множестве дискотек, безумно переделанная, но она входит в хит-парады. Конечно, “Шерлок Холмс” тоже сам по себе весьма.
(Играет)
Иван Толстой: Были ли у этой темы какие-то варианты? Было ли что-то, что вы сами забраковали? Потому что, судя по интервью Масленникова кажется, что получилось, раз - и получилось.
Владимир Дашкевич: Вы знаете, сочинение музыки - это мистический процесс. “Зимнюю вишню” многие помнят.
(Играет)
Вот эту тему я сочинял долго. Месяц, наверное, я ее мурыжил, мурыжил, ничего не получилось, лирическую тему писать очень трудно. И когда она пришла, я сам не понимал, хорошо это или плохо. Потом вдруг оказалось, что всем понравилось. Ну, и слава богу.
Иван Толстой: Конечно, здесь невероятные, могучие джазовые возможности и внутренние пружины, ее аранжировать, перекладывать, развивать, по-моему, изумительно.
Владимир Дашкевич: Конечно, все-таки мое поколение выросло на той атмосфере, которая была внесена первой джазовой волной, то есть волной подлинного нью-орлеанского джаза. Этот колорит как-то проявлялся подспудно в творчестве. Для меня сочинение музыки разных времен и народов похожи на жизнь в нашей коммунальной квартире. В одной комнате “Шерлок Холмс”, в другой комнате “Ярославна, королева Франции”, рядом по соседству “Зимняя вишня”, где-то подальше “Царь Давид”. То есть все, что живет в памяти человечества, каким-то образом перекликается с тем, что происходит в голове композиторов. У меня таких проблем с ощущением интонационной краски различных народов не возникало, я их чувствую подкожно.
“Шерлок Холмс”, я даже представить не мог себе, что когда-нибудь буду писать музыку к этой картине. Я ее прочел, потому что отец из ссылки писал письма, где перечислял, какие книги надо читать, и я таким образом прочел Конан Дойля, когда мне было лет, наверное, десять, как и множество книг, которые я читал по его списку.
Когда Масленников сказал, что нужно написать музыку к “Шерлоку Холмсу”, то здесь помогло некоторое состояние лени, которое у меня часто бывает. Маслеников снимал в Ленинграде и звонил мне в конце недели в субботу и спрашивал, послушал ли я заставку к культурной программе Би-Би-Си. А культурная программа Би-Би-Си шла, если мне память не изменяет, в пятницу вечером. То есть мне надо было неделю помнить, что мне надо ее послушать. Конечно, я за неделю забывал. Я раз сказал, что я забыл, второй раз сказал, что забыл, в третий раз в его голосе послышались металлические нотки, которые не предвещали ничего хорошего. Я тогда решил: дай что-нибудь сыграю. Я взял телефон на длинном шнуре, поставил его к роялю и сыграл эту мелодию, абсолютно не понимая, что я играю и зачем, но она вышла с первого раза.
Иван Толстой: Вы сымпровизировали ее?
Владимир Дашкевич: Даже не могу сказать, что импровизировал, просто она у меня из-под пальцев сама пошла. Надо сказать, что Масленников все-таки удивительно умный, наблюдательный человек, он сказал: “Володя, не поленитесь, возьмите карандаш и запишите эту тему, а то забудете”. Я послушал, записал ее. Тогда, я помню, у меня было чувство облегчения, что режиссер не сердится и что это ему подошло. Вот вся работа над этой темой.
Иван Толстой: То, что вы сейчас мне сыграли, - это хорошо аранжированная, в две руки. А когда вы играли Масленникову по телефону, вы уже в этой форме играли сразу?
Владимир Дашкевич: В такой форме и играл.
Иван Толстой: То есть сразу было схвачено все, что нужно, весь корпус?
Владимир Дашкевич: Собственно, это музыка увертюры, которую я сыграл. Те две темы, которые там есть, такая торжественная и быстрая, все я тогда сыграл. Вообще я так считаю, что в принципе композитор - это некое существо, в которое музыку впрыскивают как шприцем. Вот ее не было, ты жил, ничего не слышал и не знал, бац - и вдруг она появилась. Исключение “Зимняя вишня” - это тот случай, когда я действительно мучился. И тоже все-таки, в конце концов, когда эта тема возникла, я не знаю, из чего она получилась. Потому что она и простая, и непростая, что-то в ней такое есть. Но во всяком случае тема в музыке нашего российского кинематографа - это самое главное.
Это наше отличие от американского кино, в какой-то степени общее с Европой. Потому что в Европе есть понятие “тема”, которое очень важно. В европейском кинематографе есть примеры замечательных тем замечательных мелодистов, и Нино Рота, и Морриконе. Такие мелодии, которые не должны быть правильными, они не смотрятся как лирические, как в “Мужчине и женщине”, а, тем не менее, это пронзительная лирика. Вот такая черта европейского музыкального кинематографа очень близка русскому кинематографу.
У нас в этом плане есть поразительные мелодисты - и Гладков, и Рыбников, и Артемьев, и Шварц. Все-таки сила русской киномузыки - это тематический материал. Конечно, Таривердиев, Петров. На самом деле не так много, человек 15, не больше. Назовешь Пахмутову, Шаинского, Тухманова, Зацепина, Крылатова, и уже список на этом можно заканчивать. Но во всяком случае, это, я считаю, национальное достояние, которое, к сожалению, в нашей стране мало бережется. Потому что музыка таких композиторов и не пропагандируется, и не исполняется, и не звучит на канале “Культура”. Есть сочинения, которые находятся на мировой высоте, скажем, Шестая симфония Рыбникова, или оратория “Свифт” Гладкова, или симфония Шварца “Желтые звезды”, они неизвестны людям, потому что их практически не исполняют. Это у нас, к сожалению, не самой главной проблемой считается, хотя, я думаю, чем больше хорошей музыки, тем меньше тюрем и СИЗО, в которых сидят множество заключенных.
Иван Толстой: Незадолго до нашей записи у Владимира Сергеевича вышла книга размышлений о природе искусства, человеческого интеллекта и социальной специфике взаимоотношений мышления и музыки, о классике, попсе и цинизме. Но это я так сложно изъясняюсь. У Дашкевича название простое: «Великое культурное одичание». Выпустило книгу московское издательство «Русский шахматный дом».
Владимир Дашкевич: Та музыка, которая звучала в свое время и которая поразительно окрашивала всю нашу жизнь, музыка к “17 мгновений весны”, или музыка к “Буратино”, или музыка к “Юноне и Авось”, или “Бременские музыканты”, или “Три мушкетера”, - это были события музыкальные, и не только музыкальные - это влияло на людей.
Сейчас я переключаюсь несколько в другой план, потому что за это время я писал книгу под названием “Великое культурное одичание”. Суть ее в том, что музыка является моделью человеческой эволюции. Все, что происходит с людьми в ходе сложной истории, все это можно прочесть в музыке. Особо здесь интересен такой факт, что за последнее время, начиная с 20 века, типовой формат музыкального произведения постоянно сужается. То есть, если в 19 веке типовым форматом была двух-трехчасовая опера, в 20 веке симфония 40-минутная, то сейчас типовым форматом является песня размером в три с половиной минуты. Мозг не выдерживает музыкальной информации, требуя перезагрузки через очень короткое время, - это плохой признак. Это признак ленивого мозга, в этом надо разбираться. Потому что этот социальный синдром, который распространен далеко не только в России, но и во всем мире, он опасен, потому что он связан в известном плане с фактом депопуляции белого этноса. Вот это обилие попсы, которая буквально душит человека с рождения, попса вся три с половиной минуты, то есть диско, техно, рэп, какие угодно вариации на тему популярной музыки, они приучают мозг перезагружаться каждые три с половиной минуты. То есть мозг выключается и срабатывает следующий трек.
Иван Толстой: Почему вы видите в этом беду?
Владимир Дашкевич: Видите ли, происходит такой момент, что у нас мозг состоит из двух полушарий, левое полушарие - это полушарие словесное, в нем господствует слово, правое полушарие образное, в нем господствуют интонация и музыка. Сейчас происходит диспропорция: перенагружается левое полушарие словесное, логическое и не догружается правое образное. Это связано с особым устройством мозга, потому что правое полушарие, об этом говорит наука, оно не умеет врать, оно альтруистично и построено на принципе “не убий”. Левое полушарие построено на принципе “я есть мой мир”, то есть оно не признает вторжения других субъектов.
Когда возникает дисгармония между двумя полушариями, человечество начинает делиться на несколько категорий. Я их называю таким образом: перегрузка логического левого полушария и блокирование правого образного приводит к воспитанию логикменов. Перегрузка и блокирование логического полушария и перегрузка правого полушария приводит к появлению зомбименов, то есть таких людей легко зомбировать. Есть еще опасный синдром из логикменов, у которых мышление может быть масштабным, стал поваляться такой вид короткого мышления, который я называю клипменами. Клипмены - это когда масштаб, музыкальный формат, клипирование приводит к дефекту мозга.
И тут существенный факт в том, что женщина является своего рода сортировщиком человеческих субъектов. Женщина всегда заботится о своем поколении, и поэтому она боится иметь детей от мужчин с деформированным ленивым мозгом. Поэтому что бы ни говорили наши демографы, женщина от клипменов рожать много детей не будет, и популяция будет погибать.
Интересно, что после нашествия попсы, которое произошло после Второй мировой войны, когда белый этнос достигал 29-30% численности населения, сейчас он уже в пределах 14,5%, то есть он сократился почти на половину. Получается, что женщина становится фактором, который отбирает себе мужчин со здоровым мышлением и рождает детей от них.
Поэтому наше человечество начинает разделяться на правополушарное, где образное мышление достаточно сильное, - это, скажем, Индия, Китай, и на левополушарное - это Европа, Россия, США, в которых, несмотря на различные уровни жизни, процесс белой депопуляции почти одинаков. И музыка, кстати, очень четко рисует нам эти модели. Если сравнить типовые музыкальные модели в разные времена, то мы увидим, насколько масштабна, глобальна и очень амбициозна модель симфонической музыки, и насколько сегодня она дефектна, и она вызывает снижение уровня самооценки. Слушая попсу, человек начинает себя не уважать.
Иван Толстой: Как вы для себя определяете, что такое попса?
Владимир Дашкевич: Попса, в принципе, - стандартная музыка, клишированная по типу гармонии, по очень узкому диапазону мелодическому, по очень узкой лексике, лексикон очень низкий. То есть степень информационной загрузки в этих номерах все понижается и понижается. И это становится очень заметно на фоне увеличения скорости подачи информации, то есть музыка становится более быстрой, темп ее ускоряется, удары большого барабана следуют все чаще и чаще, она приближается к технологии шаманского эффекта. Первые шаманы слов не знали, они изображали звуки моря, звуки ветра и били в свой бубен. Примерно такая же степень одичания в музыке слышится, когда соприкасаешься с последними номерами попсы, то есть это голосовой сигнал, в котором содержание текста практически сводится, в лучшем случае, к любви, а иногда вообще и даже этого нет, иногда текст забалтывается до бесконечности, что бывает в рэповых композициях.
Левое полушарие набивается, в образном полушарии образ абсолютно нулевой, там есть только интонационный сигнал, сигнал стихийного бедствия. Потому что удар большого барабана в принципе шаманами употреблялся тогда, когда происходили войны, пожары, наводнения, когда были эпидемии. Эти сигналы связаны с перегрузкой нашего подсознания, которое отвечает за выработку огромного количества агрессии. Вот эта агрессия носит уже социальный характер, она никуда не девается, она живет в подсознании, и она инициирует самые страшные выплески. И в этом смысле 20 век показал, что она блокирует культурные табу и вызывает самые страшные человеческие эмоции, культура перестает справляться со своей функцией сдерживания. Тезис “не убий” перестает работать, из-за этого человечество с огромным запасом оружия все время подвигается к состоянию огромной опасности того, что у кого-то этот тормоз не сработает или произойдет такое же переключение, как у Брейвика или ему подобных, и он нажмет на эту кнопку.
Мы должны понимать, что сегодняшний наш подход к идее автономизации государства неверен. Государство уже не справляется с проблемами общечеловеческими, потому что оно тянет одеяло на себя, и оно готово применять по отношению к другим людям оружие, что сегодня не приносит никаких позитивных результатов. Мы должны идти всеми способами к восстановлению того альтруистического содержания образного правого полушария, где живет тезис “не убий”, вот этот тезис “не убий” все время убивается попсой. Она кажется безобидной, на самом деле она все время сводит, чем живет правое полушарие, архетипы справедливости, добра, человеческого сочувствия, истины, вот это постепенное приближение к уровню невыживания. Потому что в конечном итоге человечество должно поставить прежде всего первым и главным вопросом вопрос об обеспечении коллективного выживания. Неважно, кто ты, откуда, какой национальности, какой религии - эти все вещи перестают иметь значение, потому что мир приближается к такой черте, когда время удобного, благоприятного климатического обеспечения уже приходит к концу, человек должен быть готов к тому, что могут возникнуть страшные катаклизмы в разных местах. Здесь русский должен принимать китайцев, если у них произойдет засололение их рек, а это весьма возможно при современном уровне подъема морской воды. Что надо быть готовым к тому, чтобы строить какие-то резервные лагеря, надо обеспечивать места для того, чтобы проживали различные народы, попавшие в тяжелое положение. Надо снять все вопросы расово-религиозно-этнического характера.
Это сегодня человечеству не по карману. Мы живем во времена, когда каждый год приближает нас к тому, что у нас становится меньше энергоресурсов, мы должны быть готовы к тому, что человечество должно резко увеличить свою интеллектуальную мощность. Потому что сегодня интеллект человечества блокируется двумя сторонами одной медали - это авангард и попса. Потому что авангард разрушает то, что очень хорошо понятно в музыке. Музыка настраивается веками распознающим устройством, то есть оно видит какие-то наилучшие музыкальные модели, запоминает эти модели, и они становятся идеальными образами, которые живут вместе с человечеством, мы их называем классикой. И в музыке есть только одна по-настоящему стоящая черта - это запоминаемость, то есть последействие, то есть если музыка, которую вы послушали, начинает в вас работать, и она продуцирует те модели мышления, поведения, общения, которые заложены в ее структуре, в ее музыкальной форме, в ее мелодии.
Интересно, что мелодия сама построена как философский тезис Ницше. Ницше говорил, что есть три вида действия - это тезис, антитезис и синтез. Я обнаружил, что в этом отсутствует одна важная фаза - это кризис. После взаимодействия тезиса и антитезиса обязательно наступает кризис. Тезис, антитезис, кризис, синтез - это форма мелодии. Если вы возьмете любую мелодию, скажем, “Я помню чудное мгновенье”, романс Глинки на слова Пушкина, то “я помню чудное мгновенье”, “я” - это тезис, “передо мной явилась ты” - это антитезис, “как мимолетное виденье” - это кризис, “как гений чистой красоты” - это синтез. И по такой форме построены сотни и тысячи мелодий всех времен и народов. В принципе это идеальная форма, на которую наше подсознание настраивается.
Так вот, в эволюции существуют целые эволюционные стадии, которые построены таким же образом. Скажем, тезис - это индийская цивилизация, антитезис - это европейская левополушарная цивилизации, кризис - это славянская цивилизация и синтез - это китайская цивилизация.
Но есть еще интересное наблюдение. Скажем, симфония строится по типу информационного цикла. То есть, первая часть - это поиск информации, вторая часть - это передача информации от голоса к голосу, третья часть - это накопление информации и четвертая часть - это переработка информации, то есть это информативный цикл, он же симфонический.
Так вот, такой же идет эволюционный цикл. Первые программы - это кочевье, поиск информации, вторая программа - это оседлость, передача информации, третья программа - это накопление информации и четвертая программа - это цивилизация, переработка информации. Эти четыре программы тоже имеют своих представителей. Кочевье - это цыгане Представители оседлых племен - это африканцы. Программа культуры - это семиты и программа цивилизации - это американцы.
То есть, таким образом, мы видим, что композитор не просто сочиняет нечто такое, вот этот цикл в точности передан в 9 симфонии Бетховена, где все заканчивается четвертой частью - переработкой информацией и темой “Обниметесь, миллионы”. То есть, каким-то образом эти мелодические музыкальные модели фиксируют все происходящие у нас перемены. И то, что вдруг не стало большой музыки, вы заметили, что мы как-то отсекли, последнее произведение, которое исполняет наши ведущие дирижеры, музыканты, - это классика, которой как минимум 100-150 лет. Эту черту практически никто не переходит - это очень опасное явление. Потому что человек так устроен, что он откликается на современный ритм, современную интонацию, современную мелодику. Киномузыка закрывает этот пробел в значительной степени, потому что киномузыка и должна такой быть, какой она воспринимается людьми. Но и большая музыка филармоническая в этом смысле настроена на то, чтобы исполнять Первый концерт Чайковского и за его пределами музыку, в крайнем случае сыграет Прокофьева и Шостаковича, - это, конечно, опасно, потому что мозг питается этими музыкальными зернами, которые потом в мозгу начинают работать. И вот этот момент последействия той музыки, которую человек запоминает, очень важен для его дальнейшего развития и для развития гармоничной личности.
Сейчас дисбаланс левого и правого полушария просто чудовищен. Мы летим, как на самолете, который заваливается либо на левое крыло, либо на правое крыло, а он должен лететь ровно. Музыка сигналит о том, что через фильтры, которые устанавливаются во всех радиостанциях, во всех телевизионных передачах, проходят только эти клипированные коротенькие музыкальные огрызки, которые совсем небезопасны в таком количестве, в таком воздействии на социальные массы, не понимающие, что когда в их автомобиле грохочет большой барабан, то он прежде всего деформирует их собственный мозг.
Иван Толстой: Владимир Сергеевич, а можно, поскольку вы композитор, попросить вас изобразить языком музыки то, что вы сейчас в долгом философском выступлении сказали словами. Что такое попса, сделанная из вашей мелодии?
Владимир Дашкевич: Вы знаете, достаточно много обработок этой же самой “В гостях у сказки”, бесчисленное количество обработок, но на рояле ее не покажешь - это все-таки специфический инструмент. Например, мелодия, которую мне недавно прислали. Вот мелодия, которая у меня.
(Играет)
Владимир Дашкевич: Он ее делает так.
(Играет)
Он превращает ее в рядом расположенные интервалы.
Иван Толстой: Делает ее продуктом для супермаркета.
Владимир Дашкевич: Совершенно верно. Таких образцов сколько угодно, и я в таких случаях всегда возвращаю и говорю: восстановите мелодию. Например, у меня был смешной эпизод, когда известный наш сквернослов, но талантливый парень Шнуров ввел в мою песню “Приходи, сказка” нецензурные слова, я его попросил убрать. Надо сказать, что он это сделал, и песня не была испорчена. За этим трудно уследить, во-первых, а во-вторых, все-таки у нас бывают совершенно идиотизмы, когда в Государственной думе появляются люди, требующие запретить “Гамлета”, и в то же время в таких образцах самого низкопробного бытового жанра идет чудовищный наворот плохо скрытого сквернословия. Причем, когда я говорю о том, что я против мата: я шесть лет работал на заводе в подготовительном цеху, где человек весь в саже, грязный, и я слежу за тем, чтобы пьяный вальцовщик не попал рукой, чтобы его не затянуло в вальцы. Конечно, я применяю, как говорится, ненормативную лексику, иначе он ее просто не воспримет. То есть пользоваться этим я умею.
Именно поэтому я считаю, что совершенно прав известный психоаналитик Фромм, который говорил, что мат - это язык некрофилов. И это правильно, потому что он связан со всеми признаками некрофилии, с анальным отверстием, оскорблением предков, и так далее. То есть, все такого рода признаки в нем сочетаются. Этот некрофильский язык у нас так же негативен и опасен, как, скажем, алкоголизм. То есть, то, что сводится к сужению лексики, - все это признаки культурного одичания.
И моя книга, которая называется “Великое культурное одичание”, посвящена очень простой теме. Человек - существо эволюционирующее, то есть оно либо произойдет, либо не произойдет. Оно находится в стадии космонавта, которого подвешивают на центрифуге. Он либо проходит эту проверку этим режимом информационного ускорения, либо не проходит. Если не проходит, значит находится следующий биологический экземпляр, который проходит эволюцию вместе него.
Человек не должен зазнаваться и считать, что он такой венец природы. Сегодня уже смешно говорить о нем, как о венце природы хотя бы потому, что человек раньше ставил огромные амбициозные задачи, он никогда не сводил свою жизнь, во всяком случае, в масштабе поколения, социального слоя, не сводил это к тому, чтобы прожить покомфортнее, получше питаться и ездить на курорты. Он ставил серьезные большие задачи, главные из которых все-таки остаются, - это выход за пределы Земли в космическое пространство, где, возможно, нам в скором времени понадобятся какие-то энергоресурсы.
Я совершенно уверен, что если человеческий интеллект направить в этом направлении, мы бы решили массу проблем, связанных с энергией. Но самая главная проблема - это заставить работать наш мозг, а лучшего двигателя и лучшего стартера, чем музыка, я назвать не могу. Музыка - это стартер мозга, который работает, как выясняют сейчас невропатологи, не только после рождения, а до рождения. То есть, так называемые перинатальные признаки поведения младенца говорят о том, что младенцы очень восприимчивы к музыкальным впечатлениям и что уже тогда их мозг можно развить до такой степени, до которой сейчас мы не ставим таких задач. Потому что человек сегодня занят только собой и совершенно не занят детьми. Почему убывает белый этнос? Потому что белый этнос по сравнению с цветным этносом - это самый безразличный к детям по своему поведению, по любви, по тому, чтобы оказать им внимание, окружить особым уважением. Всего этого в белом этносе не хватает, несмотря на то, что он позиционирует себя как носитель культуры, белые - это не чадолюбивые люди. Они считают, что если детям дать питание, одежду, если детям дать возможность развлекаться, то можно и обойтись без собственного внимания, без собственного уважения, фактически без любви.
Вот одна из тем книги - это, кстати, вопрос о любви. Я здесь отношусь к понятию любви несколько иначе. Мне кажется, что мы находимся под впечатлением дарвиновского естественного отбора, и это неверно. Естественный отбор - это отбор, который производит самец, то есть это мужской отбор. Существует еще и женский отбор, который производит самка. Мужчина оказывается победителем в том, что касается силы и употребляет насилие, женщина оказывается победительницей в том, что касается красоты. Этот тип отбора я называю образным. Два вида отбора - естественный мужской и образный женский, являются двумя двигателями эволюции. И они говорят о том, что человек не развивается по тому типу, который Дарвин определил, считая, что мы произошли просто из обезьяны, - это неверно, потому что об этом говорит строение человеческого мозга.
Мозг шимпанзенка рожденного - это 70% мозга взрослого шимпанзе. Уже через год-два он становится членом стаи. Мозг рожденного человеческого ребенка всего 15% от мозга взрослого человека. То есть, для того, чтобы у него был качественный полноценный мозг, понадобится 16-17 лет. Вот эта пролонгация чувства двух создателей своего ребенка требует того, чтобы было длительное моральное соглашение между ними, связанное с воспитанием своего ребенка. И это уже говорит о том, что собственно разница между обезьяной и человеком заключается в том, что человек - это существо, которому предписан обязательный рецепт в виде любви. Потому что пролонгированное чувство морального соглашения на длительный срок возможно только, когда существует любовь. И когда мы говорим, что любовь - это отношения между мужчиной и женщиной, и дети здесь ни при чем, - это совершенная ерунда. Любовь, красота - это чувства, абсолютно связанные с выживанием.
Поэтому вот это правое полушарие решает проблемы, которые можно назвать скажем собирательным словом “мы”. Левое полушарие решает проблемы “я”. Получается, что человек - это машина, в которой левое колесо и правое колесо ведут себя в разном режиме и требуют синхронизации, левое - эгоизм, правое - альтруизм, левое - это “я есть мой мир”, правое - это “не убий”. Левое - это расчет, логика, это собственность, правое - это справедливость, истина, это добро. Здесь нельзя сказать, что одно может работать без другого, все это должно работать в синхронизации. И музыка постоянно синхронизирует человеческий мозг. Даже песня, которая настолько сегодня популярна, что вытеснила все другие жанры, ее позитивная роль в том, что она синхронизирует слово левополушарное с музыкой правополушарной.
Важно понять, что роль художника - это особая роль. Потому что человек устроен так, что у него левое полушарие и правое полушарие работают автономно, у них два разных цикла, и они разделены перегородкой. Есть даже такой известный эксперимент доктора Газанини, когда он перерезал перегородку в мозгу между левым и правым полушарием для того, чтобы излечить одну из форм эпилепсии, действительно, такое бывает. И тогда больной, увидев свою жену, левой рукой пытался ее ударить, а правой рукой хватал левую и не давал ей это сделать. То есть, у него начиналась внутренняя борьба.
Так вот, художник - это человек, у которого эта перегородка либо полностью отсутствует, либо частично, то есть он способен проследить. С одной стороны, это очень рискованно, потому что он всегда находится на грани безумия из-за этой своей особенности, а, с другой стороны, это дает ему возможность проследить тот путь эволюционного импульса, который посылается откуда-то извне и передается в мозг человека, проходит из правого образного полушария в левое и превращается в некое художественное произведение. Сейчас особая черта нашего времени - это люди, которые обладают такими качествами, я их называют аутменами, у которых по природе сбалансированы левое и правое полушарие и которые способны воспринимать и сообщения слева, и сообщения справа. Их становится резко больше. Мне кажется, что это одна из позитивных черт нашего времени.
Иван Толстой: И в завершение наших бесед с Владимиром Сергеевичем – песня в исполнении Елены Камбуровой на стихи Владимира Маяковского «О хорошем отношении к лошадям». Музыка – Владимира Дашкевича.
(Песня)
Иван Толстой: На этом мы заканчиваем программу Музыка и раздумья композитора Владимира Дашкевича. Книга Владимира Сергеевича «Великое культурное одичание» недавно вышла в московском издательстве «Русский шахматный дом». В январе наступающего года композитору исполнится 80 лет. Дорогой Владимир Сергеевич, примите, пожалуйста, наши поздравления авансом.
