Григорий Дашевский был человеком, которому более всего подходит слово "блестящий". Редкого дара поэт, знаток античности, замечательный преподаватель, великолепный аналитик; полиглот, лауреат литературных премий Мориса Ваксмахера и Андрея Белого. Его литературные обзоры и колонки в газете “Коммерсант” сделали его одним из ведущих критиков России. Он переводил с английского, немецкого, французского. Перевел лекции о литературе Владимира Набокова и “Набережную неисцелимых” Иосифа Бродского.

Его выбор философских переводов из наследия ХХ века (а это политический философ, основоположник работ по критике тоталитаризма Ханна Арендт; погибший в концлагере немецкий пастор-богослов Дитрих Бонхёффер; французский философ и антрополог Рене Жирар, автор теории жертвоприношения в культуре) говорит о пристальном внимании к частному человеку в тоталитарных и посттоталитарных обществах, о социальной ответственности писателя и мыслителя. Его интересовали корни общественного насилия и степени индивидуальной свободы.

Григорий был много лет тяжело болен и неоднократно публично высказывался в защиту прав инвалидов, но это были не политизированные высказывания, а размышления над отношениями общества и “другого”, и эти высказывания, как ни парадоксально, не льстили ни одной из сторон, ни здоровым, ни больным. Он вообще мог противоречить литературному вкусу и договоренностям пишущего круга – например, критиковал известный роман Джонатана Литтела “Благоволительницы”, главным героем которого является фашистский офицер; или написать разбор стихов Всеволода Емелина, который за артистическую маску “литературного скинхеда” долгое время игнорировался либеральной критикой.

В стихах Дашевский пересказывал темы любимого Катулла языком московских окраин времен распада Третьего Рима (Лесбия становилась Заремой из приезжих, а лирический герой жаловался на нее неведомому Коле), откровенно травестировал темы фашистской гомоэротики (в поэме “Генрих и Семен”), но прежде всего он был тончайшим лириком, исследователем тех тайных зон человеческой души, которые порой доступны только психоанализу. Он поэтизировал детское и мальчишеское, не боялся выглядеть слабым и не боялся боли. На самом деле он был очень сильным и мужественным.

В одном из последних своих журнальных текстов он описывает поведение героев кино Джона Кассаветиса (американских бутлегеров и бандитов) словами “работа, класс, стиль”. Очевидно: это те определения, которыми он оценивал мужской рисунок жизни, это его моральный кодекс. Cтатья называется “Свобода”.

А еще Григорий был человеком непередаваемого обаяния, юмора и скромности, мастером гуманитарной беседы. Его устная речь – пример парадоксов и свободы мышления, и вот ее живое звучание хотелось бы напомнить. Дашевский неоднократно был гостем программ Радио Свобода – “Поверх барьеров” и “Свобода в клубах”. Одна из моих любимых записей с Дашевским называется "Глупость", речь в ней идет об индивидуальном человеческом качестве и социальной ответственности каждого в эпоху угрозы ограничения прав и свобод.

Григорий Дашевский: “Про глупость пастор Бонхёффер из тюрьмы пишет следующее (думая, конечно, не столько о своих сокамерниках, которые глупыми как раз в этом смысле не были, а о тех, кто тогда в гитлеровской Германии был на свободе): что глупость – не природный недостаток, а своего рода бессознательный уговор между человеком и сильной властью, сильным давлением на него, что власть оглупляет людей, и люди соглашаются на это оглупление. Это такой способ быть послушным, способ забыть про то, что бы ты самостоятельно думал, знал и видел. Когда ты окажешься внутри вот этой глупости, которая фактически является частью твоих отношений с властью, с тобой уже бессмысленно спорить, тебя бессмысленно переубеждать. Что замечательно для пастора и богослова, каким он был. В конце этого рассуждения он пишет, что, когда человек попал внутрь этой глупости или впустил ее, вот эту глупость, внутрь себя, не внутреннее освобождение его спасет, а только внешнее. Мы привыкли от пасторов, священников и вообще людей, связанных с религией, ждать рекомендаций в любой ситуации: внутренне сам переменись – и все будет неплохо, все в твоих руках. А он говорил ровно наоборот: пока людей не освободить от этой власти, внешнего давления, они останутся глупыми, и разговор с ними будет по-прежнему невозможен”.