Чиновники петербургского комитета по культуре решили достойно отпраздновать приближающуюся круглую дату – 70-летие снятия блокады Ленинграда. Они придумали отметить это событие "историческими реконструкциями, передающими атмосферу жизни блокадного Ленинграда". Но озарение, снизошедшее на городские власти, возмутило практически всех, кто узнал о нем из новостей, и прежде всего, привело в ярость самих блокадников.

Известный литературовед, библиограф Евгений Белодубровский родился в Ленинграде в апреле 1941 года. По его словам, его семья выжила только потому, что в его доме была так называемая "незамерзающая прачечная", а значит, и вода.

"У нас был особенный дом на Мойке, 42, его называли "нобелевским", там было написано "Братья Нобель", и там инженеры, нобелевские друзья, сконструировали специальную прачечную, где вода никогда не замерзала. Благодаря этому многие в этом доме спаслись. Я с детства знал от мамы, что нас спасла американская тушенка и вода Нобеля. Блокада сидит в людях до сих пор. Мама вспоминала, как однажды на улице ей встретился 4-летний ребенок, он шел в никуда. А у нее дома были свои дети, да еще я родился, и мама старая была, и она прошла мимо, не остановилась. Она потом всю жизнь с этим жила, никак не могла забыть. Это очень страшно", – говорит литературовед и библиограф

"Мне вот стыдно за город Петербург, потому что на углу Невского и Садовой стоит дом с вывеской "Брынза", – продолжает Евгений Белодубровский. – Я ничего против брынзы не имею, но во время блокады там был самый страшный госпиталь, куда складывали всех обреченных на смерть. Им давали кусочек хлеба, и они умирали. Туда мама положила моего папу. Там не "Брынзу" надо повесить, а часового поставить, так же как и у булочной, которая была на Невском у рыбного магазина. Мы прожили всю блокаду здесь, и у нас дома до 50-х годов всегда стоял мешок риса, и когда однажды мы с братом его продырявили, и оттуда рис посыпался, соседи нас поколотили – мало ли что будет! Все это было, повторяю, очень страшно, и я вообще не понимаю, как можно это праздновать".

Чиновники собираются реконструировать блокаду по 6 часов в день с 25 по 27 января "с вовлечением жителей и гостей города в действие". Но все, кто об этом слышит, восклицают одно и то же: "Ужас!" Впрочем, историк Яков Гордин решил, что уж если задумали реконструкцию, то она должна быть максимально верной. "Идея богатая, вот только технологию хорошо бы уточнить. Я понимаю, воду и свет можно отключить, магазины тоже можно закрыть на несколько дней, чтобы домашние запасы кончились, но как быть с бомбардировкой и обстрелами? Ведь без них картина не полна". Историк подозревает, что при таком подходе в 8 миллионов рублей (а именно столько отпускают на воплощение своей идеи чиновники Смольного) можно и не уложиться: придется ведь подтягивать воинские части, а потом еще восстанавливать то, что разбомбят.

Идея реконструкции блокады потрясла и депутата Законодательного собрания Петербурга Бориса Вишневского, который отправил в Комитет по культуре города запрос по этому поводу.

"Блокада не должна быть объектом исторической реконструкции, как какой-нибудь рыцарский турнир. Ведь никому не приходит в голову устраивать реконструкции в Освенциме или Бухенвальде! Сейчас Комитет по культуре оправдывается, говорит: мы хотим поставить на Итальянской улице противотанковые ежи. Это у них, видите ли, историческая реконструкция! Но, насколько я помню, эти ежи стояли на Средней рогатке, где тогда ждали немецких танков, а вовсе не здесь. Еще говорят: пустим блокадный трамвай и поставим полевые кухни, которых отродясь в блокаду не было. Но ведь воспоминания тех, кто пережил блокаду, в основном связаны с трагическими событиями: голодом, бомбежками, обстрелами, с тем, как ходили на прорубь за водой, и это не объект исторических реконструкций, это память, которую надо сохранять", – уверен Борис Вишневский.

Депутата возмущает, что городской парламент делит блокадников на категории, давая денежную помощь тем, кто прожил в блокадном городе 4 месяца, но не тем, кто прожил 3 с половиной. Идею устроить реконструкцию блокады за 8 миллионов рублей он рассматривает даже не как желание каким-то образом "попилить" эти деньги, а как элементарную глупость.

Глупостью и неприличием считает это и автор "Блокадной книги", писатель Даниил Гранин. "Такое вот зрелище, новогоднее шоу: ты будешь играть труп, а я буду тащить тебя на саночках. Дуракам закон не писан: они действуют беззаконно, и на них управы нет".

Заместитель председателя комитета по культуре Мария Ожигина подтверждает, что объявлен конкурс на проведение праздничных торжеств, посвященных 70-летию снятия блокады. "Ведь наши музеи – и Эрмитаж, и Русский музей – используют разные мультимедийные технологии, и никого не смущает, что в Русском музее используются инсталляции. Почему все так испугались слов "инсталляция" и "реконструкция"? Мы хотели бы попросить разные компании подумать над проектом "Улица жизни". Ведь в блокаду улица Ракова, теперь Итальянская, была жизненно важной артерией: там были и радио, и филармония, где исполнялась 7 симфония Шостаковича, и театр Музыкальной комедии, и театр Комиссаржевской, рожденный в 42-м. Где-то будут петь фронтовые бригады, где-то – показывать кино, может быть, мы вынесем на улицу и покажем часть студии, где работала Берггольц, со стихами, со звучащим метрономом, – разве это не реконструкция?"

Ничего такого делать не нужно, считает писатель, литературовед, автор книги о блокадном радио "Голос Ленинграда" Александр Рубашкин. "Чтобы выступать с такими инициативами, надо хоть что-то знать и хоть что-то понимать – это праздник на кладбище, или что это такое? Если бы герои моей книги о блокаде услышали об этом, они бы такое выдали этому начальству, что мало бы не показалось. Есть Музей блокады, есть музей в Доме радио, вот туда нужно ходить, а не устраивать профанацию, которая может вызвать только чувство оскорбления. Все это безнравственно и невозможно – хоть бы спросили тех, кто еще помнит блокаду, блокадных детей. Я представляю Ольгу Федоровну Берггольц, которой бы предложили реконструировать то, что она пережила!"

Сами блокадники никогда не могли без слез смотреть кадры блокадной кинохроники, никогда не могли выбросить даже заплесневелую корку хлеба. Когда же идет речь о снятии блокады, то за словом "праздник" всегда стоит тяжелое раздумье: почему, в силу каких обстоятельств и по чьей вине случилось такое беспрецедентное в мировой истории событие, когда огромный город был обречен на 900-дневное мучительное вымирание от голода и вымерзание. При советской власти не положено было говорить о жертвах блокады, их число сильно преуменьшалось. Говорить полагалось только о подвигах, но мужество людей, выстоявших лютые блокадные зимы, вызывало у тогдашних властей ненависть и страх – недаром первый, самый полный и бесценный музей блокады был разгромлен. И вот теперь власти снова оскорбляют память о блокаде, но уже иначе – вероятно, как предполагает Даниил Гранин, по "бедности ума". А все, кто в курсе, растерянно разводят руками, приговаривая: "Нет слов!"