Закончились судебные заседания по "делу двенадцати" (после амнистии – по "делу восьми"). За восемь месяцев, пока шел процесс, даже прокурорам уже должно стать ясно, что подсудимые невиновны: их либо задержали до эпизода, им вменяемого, либо потерпевшие полицейские и омоновцы претензий к ним не имеют. Тогда за что? Почему обвинение просит такие большие сроки? И что это значит для всех нас?
Прежде чем пытаться ответить на эти вопросы, необходимо разобраться: а что, собственно, произошло 6 мая?
Будем исходить из того, что любой митинг, любое шествие – это своего рода коллективное высказывание. Как и любое высказывание, оно имеет своего адресата (как правило, это власть), а смысл его складывается из нескольких посылов. Главное – это, конечно, заявленная цель мероприятия, однако кроме этого значение имеют:
– Согласованность/несогласованность: не то чтобы от несогласованных акций (во всяком случае, от большинства из них) было сильно больше реального вреда, но одно дело – "Мы выражаем вам свое "фе" в строго определенном месте и в строго определенное время, а вы нас за это не трогаете", и совсем другое – "Мы протестуем так, как считаем нужным, и готовы к серьезным последствиям".
– Состав и количество участников. Одни и те же лозунги в устах правых, левых и либералов могут означать совершенно разные вещи, митинг на сто человек – вполне маргинальное событие, а вот на стотысячную манифестацию совсем не обращать внимания нельзя, поскольку кроме тех, кто вышел на площадь, есть еще сочувствующие.
– Место. И здесь хорошим примером будут Манежка и Болотка. Митингов на Манежке потому и стараются не допустить, что она давно и прочно ассоциируется с одной из несогласованных националистических акций, от которой вред-таки был, тогда как Болотка, наоборот, место довольно беззубого протеста в основном молодых людей с айфонами в руках и легким фрондерством в головах.
– Дата. Скажем, для "Стратегии-31" важно, что их несогласованные митинги проводятся именно 31-го числа каждого месяца, поскольку они борются за соблюдение 31-й статьи Конституции, то есть за свободу собраний.
Что же хотели сказать люди, выходившие на акцию 6 мая? Если сформулировать лозунг их протеста, получилось бы примерно следующее: "Мы, несколько десятков тысяч правых, левых, либералов, экологов, ЛГБТ и еще бог знает кого, собираемся накануне вашей, господин Путин, инаугурации заявить, что вы – обманщик и фальсификатор, мы с вами не согласны и требуем перевыборов". Однако одно из главных обвинений, предъявляемых "болотникам", состоит в том, что они "призывали идти на Кремль".
Ни на какой Кремль "болотники", как говорят свидетели, не призывали, а если бы и призвали (добавлю уже от себя), то вреда чьей-либо жизни, здоровью и имуществу от такого похода по-прежнему было бы немного, потому что не бывает вреда от людей, пришедших на акцию с детьми, ленточками и шариками и явно не готовых к каким бы то ни было жертвам. Но высказывание получилось бы во много-много раз более сильное. Что-то вроде "Мы, несколько десятков тысяч правых, левых, etc., накануне вашей инаугурации заявляем, что вы, господин Путин, – обманщик и фальсификатор и вам не место здесь, в сердце российской государственности и истории. Мы здесь власть, а вовсе не вы. И мы вас видеть не хотим".
В чью голову пришло, что протестующие хотят высказаться именно в этом духе, мы в ближайшие десятилетия вряд ли узнаем. Но это было бы такое унижение, после которого адресату единственно возможным было бы – сменить имя, внешность, профессию и уехать куда-нибудь подальше. И допустить саму возможность этого было никак нельзя. От этого – и несколько тысяч полицейских и бойцов ОМОНа, и поливальные машины, и прочая спецтехника.
Но и в первом варианте высказывание получалось слишком обидным – видимо, из-за даты: манифестации с аналогичными требованиями проводились и до 6 мая, и после, а вот реакция оказалась беспрецедентной.
Как бы то ни было, митингующих разогнали – и разогнали жестоко. Главными результатами разгона, конечно, были травмы, разбитые головы, сломанные руки и перепуганные женщины, но, кроме того, власть как бы сообщала обществу примерно следующее: "Договариваться бесполезно. Хотим – согласованную акцию разгоним, а будет настроение – и несогласованную, ха-ха, помилуем" (как мы помним, "Прогулка с писателями" прошла благополучно, да и Оккупай-Абай продержался довольно долго).
А потом начались аресты и уголовные дела, причем посадили не тех, кто действительно причинил насилие полицейским (такие тоже были, хотя их и немного). И не лидеров протеста (за исключением Удальцова). Нет, взяли случайных людей, о которых вообще ничего плохого сказать нельзя. Все занимались социально одобряемой деятельностью, многие учились, Духанина принимала участие в волонтерском движении, Зимин изучал арабский, Белоусов, будучи еще студентом, занимался научными исследованиями и даже получил грант. Однако же непонятно, чего к этому процессу до последнего времени было меньше: журналистского внимания или общественного интереса.
Причина этому, мне кажется, в том, что мы как общество склонны мыслить символами не хуже власти: интерес и большая несогласованная акция на Манежке были, когда судили Навального, не потому, что мы так пожалели молодого симпатичного Навального и его детей, а потому, что он олицетворял для нас надежду на перемены. Выходя "за Навального", мы в конечном итоге выходили за себя. Не буду утверждать, что именно из-за бурной общественной реакции его выпустили, но она хотя бы была! А узники 6 мая (пока?) просто люди, которым вот-вот очень сильно поломают судьбы. И в этом случае "один за всех и все за одного" как-то не вытанцовывается. Как ни грустно признавать, "Болотное дело" – диагноз нам как обществу, и диагноз этот неутешителен: эгоистичность, разобщенность, склонность мыслить символами. И если не дай бог будут судить кого-нибудь из нас, а, как мы видим, зарекаться нельзя, то поддержать нас придут родители, муж/жена, в лучшем случае один или двое друзей да еще несколько десятков странных хороших людей, которые ходят на политические процессы всегда.
В конце надо бы что-нибудь оптимистическое написать? Ну, скажем: читать приговор судья Никишина будет 21 февраля, в 12.00, можно хоть тогда прийти к суду. Как-то не очень с оптимизмом получается, поскольку на милосердие и даже на справедливость судьи Никишиной рассчитывать, видимо, не приходится. Тогда, например, так: можно надеяться на Европейский суд по правам человека? Жалобу "болотников" там вроде будут рассматривать в приоритетном порядке, а решения ЕСПЧ вроде бы до сих пор исполнялись. Вот это уже ближе к оптимизму – в том смысле, что конкретные люди тогда окажутся на свободе. А тогда можно будет подумать, что делать, чтобы судьбы людей нас волновали хоть чуточку больше.
Анна Родионова – филолог, волонтер Общества "Мемориал"
Прежде чем пытаться ответить на эти вопросы, необходимо разобраться: а что, собственно, произошло 6 мая?
Будем исходить из того, что любой митинг, любое шествие – это своего рода коллективное высказывание. Как и любое высказывание, оно имеет своего адресата (как правило, это власть), а смысл его складывается из нескольких посылов. Главное – это, конечно, заявленная цель мероприятия, однако кроме этого значение имеют:
– Согласованность/несогласованность: не то чтобы от несогласованных акций (во всяком случае, от большинства из них) было сильно больше реального вреда, но одно дело – "Мы выражаем вам свое "фе" в строго определенном месте и в строго определенное время, а вы нас за это не трогаете", и совсем другое – "Мы протестуем так, как считаем нужным, и готовы к серьезным последствиям".
– Состав и количество участников. Одни и те же лозунги в устах правых, левых и либералов могут означать совершенно разные вещи, митинг на сто человек – вполне маргинальное событие, а вот на стотысячную манифестацию совсем не обращать внимания нельзя, поскольку кроме тех, кто вышел на площадь, есть еще сочувствующие.
– Место. И здесь хорошим примером будут Манежка и Болотка. Митингов на Манежке потому и стараются не допустить, что она давно и прочно ассоциируется с одной из несогласованных националистических акций, от которой вред-таки был, тогда как Болотка, наоборот, место довольно беззубого протеста в основном молодых людей с айфонами в руках и легким фрондерством в головах.
– Дата. Скажем, для "Стратегии-31" важно, что их несогласованные митинги проводятся именно 31-го числа каждого месяца, поскольку они борются за соблюдение 31-й статьи Конституции, то есть за свободу собраний.
Любой митинг, любое шествие – это своего рода коллективное высказывание
Ни на какой Кремль "болотники", как говорят свидетели, не призывали, а если бы и призвали (добавлю уже от себя), то вреда чьей-либо жизни, здоровью и имуществу от такого похода по-прежнему было бы немного, потому что не бывает вреда от людей, пришедших на акцию с детьми, ленточками и шариками и явно не готовых к каким бы то ни было жертвам. Но высказывание получилось бы во много-много раз более сильное. Что-то вроде "Мы, несколько десятков тысяч правых, левых, etc., накануне вашей инаугурации заявляем, что вы, господин Путин, – обманщик и фальсификатор и вам не место здесь, в сердце российской государственности и истории. Мы здесь власть, а вовсе не вы. И мы вас видеть не хотим".
В чью голову пришло, что протестующие хотят высказаться именно в этом духе, мы в ближайшие десятилетия вряд ли узнаем. Но это было бы такое унижение, после которого адресату единственно возможным было бы – сменить имя, внешность, профессию и уехать куда-нибудь подальше. И допустить саму возможность этого было никак нельзя. От этого – и несколько тысяч полицейских и бойцов ОМОНа, и поливальные машины, и прочая спецтехника.
Но и в первом варианте высказывание получалось слишком обидным – видимо, из-за даты: манифестации с аналогичными требованиями проводились и до 6 мая, и после, а вот реакция оказалась беспрецедентной.
Как бы то ни было, митингующих разогнали – и разогнали жестоко. Главными результатами разгона, конечно, были травмы, разбитые головы, сломанные руки и перепуганные женщины, но, кроме того, власть как бы сообщала обществу примерно следующее: "Договариваться бесполезно. Хотим – согласованную акцию разгоним, а будет настроение – и несогласованную, ха-ха, помилуем" (как мы помним, "Прогулка с писателями" прошла благополучно, да и Оккупай-Абай продержался довольно долго).
А потом начались аресты и уголовные дела, причем посадили не тех, кто действительно причинил насилие полицейским (такие тоже были, хотя их и немного). И не лидеров протеста (за исключением Удальцова). Нет, взяли случайных людей, о которых вообще ничего плохого сказать нельзя. Все занимались социально одобряемой деятельностью, многие учились, Духанина принимала участие в волонтерском движении, Зимин изучал арабский, Белоусов, будучи еще студентом, занимался научными исследованиями и даже получил грант. Однако же непонятно, чего к этому процессу до последнего времени было меньше: журналистского внимания или общественного интереса.
Интерес и большая несогласованная акция на Манежке были, когда судили Навального, – не потому, что мы так пожалели молодого симпатичного Навального, а потому, что он олицетворял для нас надежду на перемены
В конце надо бы что-нибудь оптимистическое написать? Ну, скажем: читать приговор судья Никишина будет 21 февраля, в 12.00, можно хоть тогда прийти к суду. Как-то не очень с оптимизмом получается, поскольку на милосердие и даже на справедливость судьи Никишиной рассчитывать, видимо, не приходится. Тогда, например, так: можно надеяться на Европейский суд по правам человека? Жалобу "болотников" там вроде будут рассматривать в приоритетном порядке, а решения ЕСПЧ вроде бы до сих пор исполнялись. Вот это уже ближе к оптимизму – в том смысле, что конкретные люди тогда окажутся на свободе. А тогда можно будет подумать, что делать, чтобы судьбы людей нас волновали хоть чуточку больше.
Анна Родионова – филолог, волонтер Общества "Мемориал"
