“Искусство принадлежит народу и требует жертв” – эта фраза Вагрича Бахчаняна довольно точно описывает драматическую ситуацию, сложившуюся вокруг одного из самых примечательных музеев Нью-Йорка. Посвященный народному искусству музей расположился вплотную к знаменитому МОМА, Музею современного искусства – как его меньший, но более счастливый брат. Один – большой – музей наполнен трагическими шедеврами, другой – маленький – сплошными идиллиями работы либо безвестных, либо вообще анонимных мастеров.
Именно это соседство и оказалось пагубным. МОМА решил расшириться за счет несчастного фольклорного музея, чье построенное лишь в 2001 году здание справедливо считается шедевром новой архитектуры. Удостоенные всех наград зодчие впервые применили тут необычный материал: так называемую белую бронзу, создающую поразительные световые эффекты на фасаде. Постройка, однако, оказалась слишком дорогой, музей не смог справиться с долгами и был продан соседу. Архитекторы МОМА попытались инкорпорировать здание одного музея в другой, но это оказалось технически невозможным. Теперь эту жемчужину нью-йоркского постмодернизма снесут, а коллекция станет передвижной. Гастроли музея пройдут не только в больших городах – Сан-Диего, Сент-Луисе и Новом Орлеане, но и в маленьких региональных музеях вроде того, что расположен в Давенпорте, штат Айова.
Можно в этом увидеть историческую справедливость. Отрываясь от художественных центров Восточного побережья, народное искусство возвращается туда, где оно родилось, – в провинциальную Америку. И повсюду оно несет свою благую весть: бесхитростную и несгибаемую веру в красоту.
Тот же Бахчанян, с которым было так интересно вместе ходить по музеям, однажды сказал мне: “Лишь наивное искусство не знает кризисов, потому что художник-самоучка никогда не разочаровывается в своем любимом ремесле”.
Действительно, народное искусство, “фолк-арт”, как его называют в Америке, видело свое призвание в украшении жизни и трактовало свою миссию буквально. Взять, например, большую коллекцию кованых флюгеров, составляющую гордость музея. Некоторые изображают целые сцены – с домами, людьми, лошадьми, курицами. И все это, как карусель, вертится под порывами ветра на крыше дома – веселое, должно быть, зрелище. И так во всем. Даже скульптура свирепого тигра не обошлась без шаловливого хвоста и улыбчивой пасти. Но чаще наивные художники изображали пасторали, безмятежную сельскую жизнь с подробно выписанными аграрными подробностями: “И я был в Аркадии”.
О том, чем располагает музей, можно судить по картинам уникального художника Томаса Чэмберса, которого кураторы (в лучшие для музея дни) почтили персональной выставкой. Чэмберс родился в Англии в 1808 году, научился рисовать у брата-моряка, тоже талантливого мариниста, приехал в Америку перед Гражданской войной, добился успеха, в основном – в провинции, где никогда не видели настоящих картин, вернулся на родину и умер в безвестности в 1869 году.
Открыли Чэмберса уже в ХХ веке, когда его объявили первым модернистом Америки, опередившим коллег на два поколения. И действительно, его картины поражают диковатой выразительностью, зверской палитрой, громкими эффектами и бурными эмоциями. Чаще всего Чэмберс писал то, чего НЕ видел, простодушно перерисовывая пейзажи и морские битвы у известных, но напрочь забытых теперь художников той поры. К счастью, ему не хватало терпения и умения послушно копировать оригинал. Он добавлял от себя столько страстей и красок, что из академической живописи получалась наивная. Больше всего Томас Чэмберс напоминает “таможенника” Руссо. В его полотнах – та же любовь к гиперболической экзотике и восхищение волшебным ремеслом, умеющим перенести нас в интересный и уже потому соблазнительный мир изящных (и не очень) искусств.
Это же, впрочем, можно сказать и про фолк-арт в целом. Не обладая мастерством и выучкой, чтобы подражать реальности, наивные художники создают ее заново – такой, чтобы всем понравилось.
