Мой дорогой старинный друг!

Тридцать лет тому назад ты научил меня всему плохому: спорить со старшими, не доверять государственной пропаганде, читать в самиздате Бродского и Солженицына, слушать Rolling Stones, Pink Floyd и “Аквариум” под портвейн и болгарские сигареты. Ты занимался историей репрессий и дважды терял работу из-за своих диссидентских взглядов. В свободное от походов на службу время мы написали пару пьес по мотивам Хармса; правда, они не слишком понравились заказчику из местного либерального театра.

Ты подготовил к школьному экзамену по истории моего младшего брата, и когда ему попался билет о начале Великой Отечественной войны, он начал со сталинских репрессий советского командования и пакта Молотова – Риббентропа; у членов комиссии глаза полезли на лбы, но путаницы в датах и именах командиров не было, шел первый год перестройки, и мальчику поставили четверку в аттестат. Путч 1991 года мы встретили на моей кухне; из раскрытых окон “на районе” в открытую транслировали репортажи Радио Свобода. За пару лет до этого на той же кухне мы говорили, что Набоков никогда не будет напечатан в СССР; ты утверждал, что напечатают, и оказался прав.

В 1986-м, через год после Чернобыля, я приезжала к тебе в Киев, ты был на стажировке, готовил диссертацию по Бердяеву и из аспирантского общежития перебрался к новым друзьям. Это был мой первый Киев, и с ним потом оказалось связано так много нашей общей жизни, что о ней можно написать целый роман, например, “Сто лет одиночества”, или один из томов “Александрийского квартета”; книгу, где любовные и дружеские истории, легенды о карьерах и предательствах, сумасшествии и даже одном убийстве на почве ревности и денег переплетались бы с историей распада великой империи, с изменением государственных границ и идеологий.

Жаль, что такой книги по-русски не существует; вероятно, ее можно написать, только полностью предавшись меланхолии и освободившись от имперской ностальгии. Признав безвозвратность прошлого, его невосстановимость. Должна признаться, я долгое время не понимала, почему ты с такой личной пристрастностью, переходящей в агрессию, воспринимаешь украинские события. Почему ты, в молодости панк и анархист, сделался имперцем – следуя максиме Черчилля о консерватизме и возрасте? Из мужского социального страха за благополучие семьи? Но твоя семья – в центре России, а твои украинские родственники поссорились с тобой, читая твои посты на facebook с начала Майдана. Тогда же наш общий киевский друг, один из героев нашего ненаписанного романа, заблокировал твою страницу. Все, написанное тобой, свидетельствовало о том, что тебе не нравится Майдан, ты не доверяешь бунтовщикам, зато с симпатией относишься к силовикам из "Беркута"; ты писал о том, что украинцы ничего не понимают и горько пожалеют о разрыве отношений с Россией; что Европа обманет Украину и в экономическом, и в политическом, и в военном смыслах. Что у украинцев нет истории государственности, и начинать ее не стоит. Ты с удовольствием обсуждаешь ошибки новой украинской власти, приветствуешь присоединение Крыма к России и публикуешь какие-то фейки из сети, которые пугают русских “бандеровцами”. В последнее время ты делаешь перепосты Егора Просвирнина из “Спутника и погрома”.

Сначала я думала, что на тебя действует зомбоящик, это оказалось сильное оружие против слабых духом, людей без интернета. Но ведь ты не только подписан на “Дождь” и Рен-ТВ, ты свободно читаешь по-украински, по-польски и по-английски, ты в состоянии найти любую информацию. Значит, ты выбираешь ее так, как тебе хочется. Ты откровенно не любишь Путина, так почему же ты не хочешь понять логики противников Януковича, логики тех, кто не хочет советского мира в своем доме? Я бы не имела ничего против того, что ты с симпатией относишься к новейшим русским националистам, если бы не их связи с радикальным крылом, ответственным за физическое уничтожение граждан на почве межнациональной ненависти. Как ты справедливо заметил, идеологи “Спутника и погрома” хотят вежливого, европеизированного варианта национализма, в духе французского или чешского. Но русский национализм неизбежно связан с имперским комплексом, следовательно, будет оправдывать силовые действия России по присоединению Крыма и закрывать глаза на любые средства, которыми исполнено это присоединение.

Не мне напоминать тебе, историку, о подобных средствах и народном ликовании при австрийском аншлюсе или в Судетах. Это напоминание – такая же умственная спекуляция, как если бы мотивы львовских погромщиков-антисемитов 1941 года приписать сейчас "Правому сектору". История не терпит не только сослагательного наклонения, она с трудом выдерживает и проекции в современное политическое поле; прямые аналогии заставили бы нас погрязнуть в бесконечном релятивизме без перспективы измениться, без будущего.

В отличие от истории, литература вполне предполагает возможность психологических проекций. Живо представляю тебя в роли Персуордена, героя “Александрийского квартета”, летописца многоязыкого и лукавого мира британской колонии. Этот любимый тобой персонаж заметил: “Навязываемой сверху метафизике – или религии – следует сопротивляться. Если и есть смысл драться, то драться за разнообразие. Униформность скучна, как статуя яйца”.

Елена Фанайлова – поэт, лауреат нескольких литературных премий, автор и ведущий программы Радио Свобода "Свобода в клубах"

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции