"Cтрах" – это цикл интервью, которые записаны и записываются в последний месяц в Харькове. Документальный фильм (или мультимедиапроект) делает со своими аспирантами завкафедрой медиакоммуникаций Харьковского университета Лидия Стародубцева

– Почему интеллектуал, архитектор, профессор Стародубцева занялась такой нерациональной материей, как страхи?

– Начну с того, что всегда считала себя бесстрашной, ничего не боялась. В последнее время вдруг заметила, что страхи проникли в сны. Однажды мне приснилось, что на улицах города Харькова – танки. Их было очень много. Так, наверное, часто бывает, когда сон становится реальностью – я вышла утром и удивилась, почему танков до сих пор нет. Я долго не могла понять, это уже действительность или только утопия. Но мы привыкли к тому, что даже самое невозможное сейчас возможно. Страхи проникли в сознание. Рушатся семьи, рушатся рабочие коллективы. Исторический нерв обнажен сейчас. Вскрываются в нас какие-то совершенно бессознательные пласты.

– Пласты страха?

– Нет, я думаю, это просто пласты вытесненного в бессознательное, непроясненных стратегий выживания здесь. Пограничный город оказался в пограничной экзистенциальной ситуации. Нависшая угроза, нависшая агрессия и отсутствие четкого сценария действия.

– Вы имеете в виду сценарий действия внутри самого города, самих горожан? Или сценарий, который предлагала бы власть?

– Безусловно, внутренний сценарий. Дело в том, что город Харьков не принадлежит ни Востоку, ни Западу Украины, где эти ментальные стратегии более-менее четко и однозначно определились. В Харькове до сих пор души людей разорваны 50 на 50. Если взять меня: среднестатистический преподаватель, профессор университета, который защищался в Москве, имеет много коллег в Санкт-Петербургском университете, говорит на русском языке, лекции читает на русском языке. Естественно, для меня неприродно воевать с Россией, но, не имея никакой этнической идентичности, я имею сейчас политическую идентичность. Я принадлежу украинской политической нации. Мои аспиранты будут вынуждены воевать против России, будучи призваны в армию. Мне кажется, происходит сейчас очень нежелательное смешение – пиетета к русской культуре и отвращение к российской государственности в виде путинщины.
– Вы говорите, что душа города разрывается между двумя полюсами, между Россией и Украиной, между выбором старого и нового. Как вы это чувствуете? Как эти месяцы вы, харьковчане, с этим живете?

– Для Харькова это очень характерно. Метафорой этого города является площадь Свободы, которая еще во время революции 2004 года была поделена на две части. В центре стоял барьер, преграда в виде милицейского кордона. Да и результаты голосований всегда открывали эту раздвоенность, расколотость харьковской ментальности: половина голосовала за Януковича, половина – за Тимошенко. И сейчас ситуация приблизительно та же. На одной и той же площади собираются представители Харькова по разные стороны баррикад. И одни, с одной стороны, настроены очень агрессивно, я имею в виду пророссийски агрессивно настроенных граждан. Другие, настроенные мирно, оказываются беззащитными против дубинок, против ругательств, против издевательств. С другой стороны, эта расколотость сознания в Харькове ощущается как внутренняя травма, внутренняя трещина, которая проходит в сердце, наверное, каждого живущего здесь.

– Что меня здесь поразило – истории о том, как поставить на колени противника. Какая-то, видимо, выплыла в коллективном бессознательном украинская тяжкая архаика, когда впервые поставили на колени, по-моему, "Беркут" в Киеве, потом во Львове. Теперь эта не слишком прекрасная традиция переместилась в Харьков. Но здесь ставят на колени сторонников Майдана. Уровень издевательств почти средневекового меня поразил. Я видела двух женщин, которые били майдановцев, когда их поставили на колени, женщины этим гордились. В два часа дня они явно выпили какого-то горячительного напитка и хвастались друг другу своими подвигами.

– Вы помните картину Босха, когда абсолютно безмятежное, покойное лицо Христа оказывается в окружении каких-то сил зла? Это наглядная метафора того, что происходит в Харькове вот уже во второй раз. Грубейшее надругательство над представителями идеологического противника. Ничего более страшного я не видела. Это действительно какие-то демонические силы, которые поднялись из недр этого города. Они здесь всегда жили, дремали, они здесь были. Но сейчас им дали возможность выплеснуться с дикой силой ненависти, безумия, безудержности. Даже в страшные дни расстрела киевского майдана снайперы прятались: они стреляли исподтишка, они были закрыты масками. И это не было таким откровенным и грубым жестом. То, что происходит в Харькове, в каком-то смысле по числу жертв несопоставимо. Здесь есть пострадавшие, здесь есть люди с выбитыми зубами и сотрясением мозга, окровавленные, с изуродованными лицами. По откровенности этого зла, которое не просто самообнаруживает себя, а торжествует, более страшного нет. Поэтому мне кажется: то, что происходило в последние недели в Харькове, в чем-то страшнее расстрелов, которые происходили на Майдане.
– Это очень серьезная психотравма, причем и автотравма тоже, когда зло в человеке поднимается и он не в состоянии с ним справиться, и он травмирует других. Вы сказали о расколотости харьковского сознания, что горожане сами не могут или им очень трудно с этим справиться. Очень трудно евромайдану в эти дни скоординироваться. Что можно сказать о действиях власти сейчас, о действиях силовиков? У меня такое чувство, что после освобождения ОГА все опять пущено на самотек, и гражданский хаос только приветствуется.

– Вы абсолютно правы. Ощущение такое, что все жители Харькова готовы были бы выйти сейчас с организованным протестом против того, что разыгрывается совершенно дадаистический или сюрреалистический сценарий. Для Крыма возможно было поддержать российские настроения, желание присоединиться к России. Для Харькова это выглядит как совершенно сюрреалистический сценарий. Но при этом организованного протеста нет. Власти... Такое впечатление, что они не просто занимаются попустительством этим попыткам 200, 300 максимум 1000 человек перевернуть политическую ситуацию в городе. Ощущение такое, что власти сотрудничают с теми, кто эти перформансы в городе разыгрывает.

– Это поведение власти и силовиков создает еще одну платформу для страха и неуверенности. Расскажите о том, как устроен ваш проект о страхе? Из чего он будет состоять? Это мультимедиа?

– Мы задумали это как документальный фильм, состоящий из серии новелл. Каждая новелла посвящена какому-то персонажу. Собираемся пригласить священника, поэта, прокурора, философа, психолога и даже одного бандита, которые будут говорить о том, как они ведут себя сейчас, последние 4 месяца, как они чувствуют себя в отношении своих собственных страхов и ожиданий вооруженной агрессии, вооруженного вторжения. Все-таки не надо забывать, что буквально в 30 км от города стоят танки. Наши молодые люди уже получают повестку в армию, выходят служить на границы. Каждый ставит перед собой вопрос – как он поведет себя в ситуации завтрашнего дня, если начнется война? С кем он будет? По какую сторону баррикад он окажется? Готов ли он пролить кровь, сражаясь против того, с кем вчера дружил, считал своим близким и т. д. Эти все вопросы задает себе каждый из героев нашего фильма. Кроме того, и священник, и педагог, и психолог имеют дело с людьми, которые испытывают страх. И они пытаются совладать с другими страхами или успокоить страхи других, может быть, их умерить или снизить напряжение, агрессию, которая существует в этом городе, выплескивается в самых неожиданных местах.

– Уже определены персоналии? Меня больше всего интересуют священник и бандит.

– Да, они определены. Тот священник, который выступал на Майдане все эти дни, – отец Виктор Маринчак. Он единственный представитель в Харькове Украинской православной церкви. По совместительству он еще и доцент Харьковского университета. Это редкое сочетание интеллектуала и священника в одном лице. Поэт – скорее всего, будет Сергей Жадан. Нехорошо называть имя бандита, но это представитель организованной преступной группировки (ОПГ), которая зарабатывает деньги на том, что совершает по заказу некие операции. Ему абсолютно все равно, от кого получать деньги. Это человек весьма неглупый. Мы с ним встречались, беседовали. Он может многое поведать о том, с чем ему приходится сталкиваться в эти дни в городе Харькове.

– И он готов открыть свое лицо?

– Безусловно.

– Я бы сказала, что у этого человека не так много страхов.

– Между прочим, практически все наши персонажи говорят, что “мы лично бесстрашные, у нас нет страхов. Но мы постоянно видим вокруг себя людей, которые погружены в состояние сумеречного сознания, мрачного сознания”.

– Как вы лично со своими страхами сейчас управляетесь? Что вы говорите своим страхам? Как вы их отвлекаете? Как вы их подкармливаете, убаюкиваете?

– Мое дневное сознание бесстрашно. Оно ясно, кристально чисто. Страхи меня подстерегают в сновидениях. Бороться с ними можно очень просто – слушать хорошую музыку Генделя и Вивальди, общаться со студентами и жить согласно кантовскому принципу als ob, “как если бы” этого ничего не происходило: продолжать читать лекции, создавать творческие проекты, снимать видео и записывать телепередачи, писать статьи и, если понадобится, идти и воевать. Мы с этой мыслью уже живем давно, каждый, кто сделал свой выбор.
Интенсивность проживания сейчас такова, что, наверное, за 10 или 20 лет своей жизни человек не мог бы пережить столько перепадов от крайней степени эйфории победы до погружения в ад публичных избиений, демонстраций и т. д. Накал этих событий – революция, контрреволюция, перевороты – раскачивают маятник сознания настолько, что мы живем сейчас в другом историческом времени. Мы живем в топосе, в котором прорвалась бездна, в которой скапливалось очень много зла, но в котором есть и просвет, жажда к очищению.

– Что вы как человек, которого интересует время, можете сказать про это спрессованное время? Что происходит с вашим личным временем? Что происходит со временем города Харькова в эти дни?

– На умном философском языке это могло бы звучать так – детемпорализация, т. е. открытие во времени того, что этому времени перпендикулярно, что вне времени существует. Такие для культуролога легкие исторические экскурсы в 6000 лет человеческой истории становятся понятными. Восстание "желтых повязок" в Китае, пунические войны в Риме или, скажем, битвы гибеллинов и гвельфов в ренессансной Италии становятся абсолютно понятными человеку, который попадает в этот внеисторический расщеп, где время просто разрывается и открывает свою метафизическую перспективу.

– Нет ли какого-то самообмана или определенной расщепленности сознания, когда вы продолжаете, когда я продолжаю заниматься, когда мы все продолжаем заниматься своими мирными гуманитарными делами, а время так напоминает грандиозные катастрофы середины ХХ века? Может быть, мы хватаемся за наши ежедневные обязанности, как за соломинку, чтобы не сойти с ума? Потому что поверить в то, что это происходит на самом деле, очень тяжело.

– Когда человек живет в атмосфере кошмара, он, действительно хватается за свои повседневные жизненные практики, как за спасительную соломинку. Но я думаю, что здесь есть еще нечто иное. Стоический принцип – живи так, как если бы ты жил последний день, – здесь как никогда актуален. Есть и хорошее добавление в одном из хадисов мусульманских – но делай при этом так, как будто бы ты собираешься жить вечно. Да, мы живем как последний день, мы готовы к разным сценариям, даже самым необратимым и кошмарным, кровопролитным, но делаем при этом все так, как будто бы мы собираемся жить вечно. Это замечательная мудрость, мудрость стоическая.