С пятнадцатилетним опозданием в России выходит роман Мирьяны Новакович "Страх и его слуга", получивший в Сербии культовый статус, а в Европе – репутацию одной из вершин постмодернистской литературы.

Благодаря усилиям псковского издательства "Лемакс" и отличному переводу Ларисы Савельевой теперь и отечественный читатель сможет проследить за приключениями членов австрийской императорской комиссии, которая отправляется в окрестности Белграда для проверки народных слухов о существовании вампиров. Эту действительно упомянутую в императорских архивах первой половины XVIII века историю Новакович смешивает с фантастической мистикой, превращая главного героя своего романа, почтенного венского вельможу, в самого дьявола.

Граф Отто фон Хаусбург в сопровождении слуги прибывает в Белград. Окрестности города кишат вампирами – в этом, по крайней мере, уверено местное население. Однако австрийская знать не верит слухам: супруга регента, герцогиня Мария Августа, сгорает от неразделенной любви, регент занят охотой, граф фон Хаусбург – герцогиней. На самом деле граф – дьявол, но до этого никому нет дела. В поисках живых мертвых фон Хаусбург обследует окрестные села; ему мешает страх, однако боится он не вампиров. Страх не оставляет своего слугу, а слуга – свой Страх. Такова сюжетная канва вполне мистического романа Мирьяны Новакович.

– Скажите, а почему вы вдруг решили написать роман о вампирах?

– Вампиры – не главная тема романа, но мне они пригодились. В конце 1990-х годов я увлеклась материалами о временах, когда на части территории Сербии установилась власть Австрийской империи, это первая половина XVIII века, и мне попалась на глаза вот какая любопытная информация. В начале 1730-х годов австрийское военное командование в Белграде сформировало специальную комиссию под руководством Йоханеса Фликингера – для прояснения слухов о том, что в Сербии на самом деле существуют вампиры. Комиссия изучила в окрестностях Белграда несколько захоронений, в которых находились останки тех, кого молва считала вампирами; мертвые тела через годы после погребения сохранились удивительно хорошо. Это вызвало при дворе Габсбургов некоторое беспокойство относительно того, не двинутся ли сербские вампиры через Саву и Дунай на Вену. Мне все эти обстоятельства показались крайне интересными.

– Во время работы над книгой вы проводили параллели с актуальной сербской действительностью? Ведь когда вы работали над романом, Слободан Милошевич еще находился у власти, а вскоре после выхода книги в стране произошла революция. Или читателю не нужно искать такой связи времен?

– Я по крайней мере такой смысл в роман вкладывала. Заканчивались 1990-е годы, крайне непростые для Сербии, приближался XXI век. Вся эта история двух с половиной вековой давности не была бы так интересна, если бы не перекликалась с современностью. Но в общем судить об этом – дело читателя. Надеюсь, мой замысел понятен.

– Зачем вы оживили в своем романе сербского народного вампира Саву Савановича?

– Сава Саванович – фольклорный персонаж, упомянутый классиком сербской литературы Миливое Глишичем в рассказе "Девяносто часов спустя", написанном, кстати, в 1880 году, то есть до выхода в свет романа Брэма Стокера. После своей смерти этот Сава Саванович обосновался у старой водяной мельницы в селе Зарожье, где пил кровь невинных мукомолов. В середине 1970-х годов в Югославии сняли популярный фильм ужасов "Бабочка", в котором появлялся этот персонаж. Глишич так успешно разработал образ, что Саванович считается сербским "вампиром номер 1", и если уж обращаться к вампирской тематике, то без фигуры мельника не обойтись. Это отличный пример того, как литература вторгается в реальную жизнь.

– Ну по крайней мере я могу надеяться, что работа над книгой заставила вас поверить в существование вампиров?

– Эта традиция на Балканах и в окрестностях Балкан очень сильна – не только в Сербии, но и в Болгарии, в Венгрии, в Румынии. Граница между жизнью и смертью – самая страшная граница, которую можно себе представить, – всегда интересовала человека. Через эту границу – движение только в одну сторону, из другой реальности суждено вернуться лишь вампирам. Вот отсюда и интерес к тематике.

– Белград больше четырехсот лет находился под властью Османской империи, в коротких промежутках городом владели Габсбурги. Действие вашего романа пришлось как раз на один такой промежуток. Интересное время для исследователя?

– "Австрийский" период в истории Сербии получился кратким, от силы три десятка лет (я имею в виду сейчас всю центральную Сербию, южнее от Дуная и Савы, а не Белград). Фактически – исторический эпизод, ни на что не оказавший серьезного влияния, его даже в школе не проходят. Довольно больной соблазн для писателя – литературно "обработать", обыграть малоизвестный период отечественной истории. Это время крайне интересное: четыреста лет Сербией управляла Османская империя, а здесь речь идет о западной политической силе! Я сама узнала много прелюбопытных деталей, кстати, не всегда приятных для сербов. Скажем, в то время Австрийская и Османская империя вели активную торговлю военнопленными, и сербы в этих сделках играли не самую благородную роль, за деньги-то продашь кого угодно. В общем, этот период – какой-то "перекрестный" для нашей истории, такие времена интересны для писателя и дают основания проводить самые разные параллели.

– Кульминационные сцены вашего романа разворачиваются в древнеримском водоводе, снабжавшем Белград: выход из него находится на территории холма Калемегдан рядом со старой турецкой крепостью. Эта труба существует в действительности?

– Да. Так случилось, что я работала неподалеку от парка Калемегдан и знала, где этот водовод находится. В конце 1990-х годов вход в него был приоткрыт, метров на 15 внутрь можно было продвинуться. Это почти тридцатикилометровый водовод римских времен, той поры, когда Белград назывался Сингидун. Подземные участки сооружения прекрасно сохранились. К сожалению, пока никому в голову не пришло устроить из акведука развлечение для туристов. Мне кажется, это было бы очень интересно – не только в Сербии, но и в других европейских странах за пределами Италии найдется немного таких объектов. Совершенно мистическое место, и собственные ощущения я постаралась передать героям романа, которые использовали водовод для возвращения в город из села, где они вскрывали могилы вампиров. Здесь же, в Калемегдане, расположены так называемые "римские колодцы", которые мне пригодились для финала повествования. На самом деле это никакие не античные колодцы, просто так называются, вырыты они как раз в период австрийского владычества. Это очень глубокие ямы, до ста метров, со спиральными лестницами, по которым можно спуститься к подземному водохранилищу, к гигантской цистерне, которая подземным каналом связана с рекой Савой.

– Главный герой вашей книги, граф фон Хаусбург, господин Страх, австрийский вельможа – символ абсолютного зла?

– Нет. Фон Хаусбург – символ абсолютного зла для христианской церкви, но у меня на сей счет свои соображения. Я выстраивала образ дьявола, скорее, согласно традициям мильтоновского "Потерянного рая". У Мильтона, напомню, дьявол и ангел восстают против Бога, каждый по своим причинам. Вопрос в том, оправдан ли этот бунт. Мне показалась интересной пластика образа абсолютного зла, возможность изображения дьявола как обычного человека, у которого есть и достоинства, и недостатки. Судя по моему общению с читателями романа, эта попытка оказалась удачной – публику как раз больше всего в книге интересует фигура дьявола.

– А у вас, может быть, есть и ответ на вопрос о том, почему зло так привлекательно?

– Вот единственное, что мне приходит в голову: потому что зло приносит тому, кто его творит, своего рода прибыль, в отличие от добра, которое бескорыстно по сути. Мы воспитаны так, что заботимся о собственном благополучии, а границу между тем, что можно делать и чего нельзя, провести подчас непросто: действуя в своих интересах, мы рискуем причинить зло другим. Такова дихотомия добра и зла: вы не можете быть бескрайне добрым или бесконечно злым, вы лавируете между противоположностями, и если оказываетесь на скользкой поверхности, легко переступаете границу. В то время, когда я писала роман, шли югославские войны, и эта граница часто вообще исчезала – во время войны люди совершают такое, что им в голову не пришло бы совершить в мирное время.

– Как писатель, поставив финальную точку в романе "Страх и его слуга", вы закрыли для себя те философские вопросы, которые мы сейчас обсуждаем?

– В значительной степени – да. В ту пору я размышляла над всеми этими вопросами, искала ответы, роман отчасти – результаты поисков этих ответов. С другой стороны, соотношение добра и зла – вечный вопрос, люди любят читать на такие темы. Но все-таки я не думаю, что еще раз вернусь в те же воды.

– Вашу книгу очень тепло приняла критика, расценив роман как яркий образец постмодернизма. У вас и было такое намерение – написать постмодернистский роман?

– Ну конечно, каждый писатель размышляет о времени и месте, в которых развивается его сюжет, и о жанре, в котором его произведение будет написано. Все мы находимся под влиянием того, что прочитали, того, что узнали и услышали. Начало любой книги, любая творческая инспирация – реакция автора на современное развитие литературы: или спор с теми, кто писал раньше, или сотрудничество, перекличка с теми, кто пишет сейчас. В этом смысле постмодернизм романа "Страх и его слуга" – преднамеренный. Может быть, книга получилась чуть более постмодернистской, чем я планировала. Но если уж рассказывать историю, то так, чтобы она соответствовала современным представлениям о литературных трендах.

– Кто из писателей – в Сербии или за ее пределами – важен для вас как для литератора? С кем вы сверяетесь, на кого ориентируетесь, когда пишете?

– Трудно ответить. Пристрастия меняются со временем, и то, что мне казалось значимым полтора десятка лет назад, через годы может отойти на второй план. Я могу перечислить авторов, которые сейчас для меня важны, но не могу поручиться, что через пять лет этот список будет таким же. Вообще я перечитала много постмодернистской литературы – и сербской, и вообще европейской, и американской. Это интерактивный процесс: что-то вы не принимаете, что-то пропускаете через себя. Своего рода бесконечная игра, которая, кстати, как раз меня и увлекла, потому что она дает писателю возможность постоянно меняться. Я стараюсь не поддаваться авторитету громких имен, больше обращаю внимание на то, как знаменитые авторы работали над структурой текста, над способами построения сюжета, как развивают характеры персонажей. Не зря сказано: "Плохие писатели подражают, хорошие писатели воруют". У кого я "украла", когда писала "Страх и его слугу"? В ту пору я читала боснийца Мешу Селимовича, которого в нескольких местах фактически цитирую, американца Томаса Пинчона, читала и русских, скажем, Николая Лескова.

– Вас изменил успех, который грянул после публикации "Страха и его слуги"?

– В такой стране, как Сербия, знаменитыми становятся только спортсмены и поп-звезды, так что успех относителен. Нет, моя жизнь не изменилась: как я работала прежде в банке, так работаю и теперь. Мне важна не столько известность, сколько чтобы люди читали мои книги. После выхода романа "Страх и его слуга" у меня появилась своя публика, свой читатель. Эти люди для меня важны.

– Что вы пишете сейчас?

– Роман из современной жизни. Три или четыре года назад я написала роман "Тито умер" с криминальным сюжетом, и сейчас в некотором смысле продолжаю тему: сегодняшняя Сербия, коррупция, власть, исчезновение среднего класса, различия между старой социалистической жизнью и новыми нравами.

– Нет сомнений в том, что Белград, город, больше сорока раз за свою историю менявший государственную принадлежность, город на слиянии двух мощных рек, который веками открывает западноевропейцам ворота на Балканы, а азиатам ворота в Европу, – мистическое место. Теперь вы переехали в Нови-Сад, столицу Воеводины. У этого города другая мистическая аура?

– Нови-Сад – спокойный город с расслабленной атмосферой. А Белград превратился в мегаполис со всеми недостатками огромного города, за которым я наблюдаю теперь издалека. Когда приезжаю в Белград, часто задаю себе вопрос: дома я или в гостях? В Воеводине чувствуется некоторое влияние австро-венгерской культуры, но не слишком сильное, скорее, это следы следов. Особенность Нови-Сада, впрочем, в другом: Воеводина не так склонна поддаваться чужому культурному влиянию, она устойчивее. А Белград всю свою историю – словно на весах, между западом и востоком, между севером и югом, здесь постоянно циркулируют люди, сталкиваются влияния. Вообще ключевое качество любой культуры – в способности воспринимать и усваивать чужие влияния, нет ничего важнее. Есть мнение о том, что основа культуры – традиция, а я думаю как раз наоборот. Основа культуры – ее способность впитывать новые веяния, – рассказала Радио Свобода Мирьяна Новакович.

Первая книга Мирьяны Новакович, сборник рассказов "Дунайские апокрифы", вышла в 1996 году. После шумного успеха в республиках бывшей Югославии "Страха и его слуги" Новакович выпустила еще две книги: сложный фантастический роман Johann’s 501 (2005) и криминально-политический детектив "Тито умер" (2011).