Владимир Кара-Мурза: 20 лет назад произошло событие, которого мы все ждали с нетерпением, – Александр Исаевич Солженицын вернулся на родную землю. Он тщательно продумал ритуал своего возвращения, это была поездка по всей необъятной России, начиная с Дальнего Востока, через его родину, Ставропольский край, до Москвы.
И сегодня, в 20-ю годовщину возвращения Александра Солженицына из эмиграции, мы беседуем с правозащитником, лидером Правозащитной фракции партии "Яблоко" Валерием Васильевичем Борщевым, он в нашей студии, и писателем Юрием Кублановским, он на прямой связи из Поленово.
Когда вы узнали, что Александр Исаевич собирается вернуться в Россию?
Валерий Борщев: Я был в постоянном контакте с Натальей Дмитриевной. Как только произошли перемены, Наталья Дмитриевна приезжала в Москву, я с ней встречался. И она высказала пожелание, что хорошо бы ту квартиру, где они жили, Тверская, 12, где арестовали Александра Исаевича, передать Фонду Солженицына. Я тогда был членом Президиума Моссовета, председателем Комиссии по свободе совести, вероисповеданию, милосердию и благотворительности, и я пошел по нашим депутатам. Были и демократически настроенные, были и противоположно. Было у нас два жестких офицера КГБ, и от них я ожидал больше всего сопротивления, но они промолчали. И вот я выступил на сессии с предложением передать эту квартиру Фонду Солженицына, – и Моссовет ее передал. Потом я с Вадимом Борисовым все время был в контакте, а он был представителем Александра Исаевича в Москве. Поэтому я знал, что он приедет, и я ждал его с нетерпением.
Владимир Кара-Мурза: Вы верили в те мрачные годы изгнания Солженицына, что он рано или поздно вернется на родину?
Юрий Кублановский: Прежде всего, сам Александр Исаевич в это верил, а вслед за ним и я. Хотя все вокруг в эмиграции над этим посмеивались. Эмигранты первой и второй волны говорили, что они сидят уже по 40 лет на чемоданах, и что это миф – возможность возвращения. Но все-таки это произошло. И конечно, Александр Исаевич не ритуал своего возвращения продумывал, он не был человек ритуала. Он просто хотел после такого долгого перерыва узнать, чем дышит Россия. Поэтому он и задумал длительное путешествие через всю свою родину.
Владимир Кара-Мурза: Послушаем Наталью Дмитриевну Солженицыну. Она утверждает, что Александр Солженицын был единственным из своего окружения, кто верил не только в то, что вернутся его книги, но что наступит момент, когда он сам вернется на родную землю.
Наталья Солженицына: Вокруг него все считали, что это просто некий романтизм, идеализм, ну, человек искусства, писатель, ему хочется мечтать, и пусть мечтает. Но он оказался прав, действительно, при его жизни ситуация изменилась, и ему вернули гражданство, с него сняли статью с высшей мерой наказания, 64-ю. Все это было снято, и он смог действительно вернуться в Россию, а с ним и семья. И когда это стало реальностью, он придавал огромное значение тому, чтобы познакомиться с жизнью страны. Чтобы не приехать сразу в Шереметьево, из Шереметьево на лимузине куда-то в город, и слиться с этой правящей элитой. Ему хотелось своими глазами увидеть жизнь страны. Потому что приходили очень противоречивые сведения о том, как идут дела в стране.
Владимир Кара-Мурза: Когда вы списались с Александром Исаевичем?
Валерий Борщев: Сразу же, как только прошли процессы в 1990 году, я ему написал, что прошли выборы в Верховный Совет, в Моссовет, что я в Моссовете создал Комиссию по свободе совести, вероисповеданиям, милосердию и благотворительности, и Александр Исаевич написал: "Это прекрасно, это очень важная комиссия". Я, честно говоря, после его слов стал серьезнее относиться к этому делу. Я описывал ему процессы, которые происходят, так что он был в курсе, но конечно, понять за границей ту путаную ситуацию, которая была у нас, было невозможно. Политики были крайне сложные люди, неоднозначные, и мы у себя с большим трудом приходили к какому-то решению, а как там ему за тысячи километров? В 1991 году, когда я стоял у Белого дома, вдруг к подъезду подошел Мстислав Ростропович. Я его провел в Белый дом и спросил: "Как там Александр Исаевич?" Он говорит: "Он следит за всем, что здесь происходит, он весь лицом к России. Но, конечно, знать всего, я думаю, там было просто невозможно.
Владимир Кара-Мурза: Вы раньше вернулись. Как вы считаете, Александр Исаевич просто ждал более удобного момента? Или его не пускали бытовые обстоятельства?
Юрий Кублановский: Во-первых, он ждал, когда с него снимут расстрельную статью за измену родине. Во-вторых, были обстоятельства и по возрасту, здесь должна была быть подготовлена какая-то площадка для возвращения. Многие считают, что он припозднился с возвращением, но это нормально, последнее слово было за ним. Я его возвращения ждал с большой надеждой, но и с большой тревогой. Я честно скажу, мне порой казалось, что он возвращается в какой-то капкан – и политический, и социальный, и культурный, который защелкнется после его возвращения. Отчасти так и произошло, ведь он вернулся в разгар криминальной революции. Достаточно вспомнить, что передачу его на Первом канале Березовский запретил, он не чувствовал себя здесь свободно в полном смысле этого слова и жил в постоянной тревоге от происходящего здесь. Как, впрочем, наверное, и все мы.
Владимир Кара-Мурза: Александр Исаевич даже советовался, в частности, со съемочной группой во главе со Станиславом Говорухиным, которая приезжала в 1992 году записывать с ним интервью, вспоминает Наталья Солженицына.
Наталья Солженицына: Со Станиславом Говорухиным была съемочная группа, человека четыре, и был довольно замечательный оператор, с которым было очень тепло и просто. Мы вообще люди гостеприимные, все эти четыре дня, что они у нас были, мы сидели за общим столом, разговаривали о России, и вот этот человек показался Александру Исаевичу и теплым, и в то же время надежным, и он спросил его отдельно, одного, когда они вдвоем остались: "Как вы думаете, Юра, вот если бы я захотел проехать по всей стране, как лучше это было бы сделать?" И этот русский оператор тоже загорелся этой идеей, и потом готовил этот приезд. Но снимало это ВВС, между прочим, по совету этого же оператора, потому что он сказал: "У нас в телевизионных сферах полный беспорядок, и ни на какие слова нельзя полагаться, так что если ВВС берется, пусть лучше они и сделают".
Владимир Кара-Мурза: Валерий Васильевич, где вы встречали Александра Исаевича?
Валерий Борщев: Я знал, что он сначала приезжал в Хабаровск, и я прилетел в Хабаровск. А потом Владивосток, удалось побывать и там, и там. Я был депутатом Госдумы, когда я ехал на встречу, и я был удивлен, что не была направлена делегация Госдумы, а я один единственный депутат Госдумы, которые приехал встречать Александра Исаевича. Это позорно для власти, для Госдумы, для правительства! Для меня это было шоком. Я понимал, что будущее Александра Исаевича будет непростым, но я верил в его миссию. Очень многие ждали его приезда, его слова. Его передача на телевидении имела большую аудиторию. И то, что программа имела маленький рейтинг, – это было вранье! У него была стопка писем, он обращался к конкретным судьбам, то есть это было не нравоучительство, а это был вход в конкретную жизнь, проблематику. Я считаю, эти передачи сыграли большую роль.
Владимир Кара-Мурза: Посмотрим фрагмент из документального фильма "Избранник", посвященного возвращению Александра Исаевича. Вот как он собирает свой письменный стол, который после долгого путешествия вернулся в Россию.
Александр Солженицын: Полтора столетия ему вообще. За это время что-то отломалось. Тут часы были когда-то. Вот все эти рисунки. Тут еще что-то сломалось. Он устраивается так. Тут балюстрады, как два балкона. Сортировка – вы знаете, что и где у вас лежит. Ящик – на всю глубину. Человек его вытаскивает-вытаскивает-вытаскивает, и он все время тащится. Этот стол достался внуку врача, а я приехал в Ленинград. Он говорит: "Александр Исаевич, возьмите стол". – "Ой-ой, а как же его брать?" – "А он из четырех частей". Вот эта верхняя часть снимается, потом тяжелейшая столешница и две тумбочки, четыре части. Я говорю: "Вы знаете, мне непосильно организовать сейчас транспортировку".
Владимир Кара-Мурза: Как вы считаете, вернись Александр Исаевич раньше, во времена перестройки, до распада Советского Союза, он бы занял большее место в отечественной общественной жизни?
Юрий Кублановский: Каждый из нас думает, почему после демонтажа системы Россия провалилась в новую моральную, социальную, культурную бездну, пошел, как говорил Солженицын, "разграб России грязнохватами"? И он, конечно, при Советском Союзе не мог вернуться, а вот в 1991 году, сразу после августа, если бы он вернулся, он смог бы оказать, возможно, гораздо большее влияние на климат нашего общества. Тогда месяц за месяцем, неделя за неделей олигархия захватывала все медийное поле и формировала свою потребительскую идеологию.
Владимир Кара-Мурза: Вот как объясняет несколько запоздалое возвращение Александра Исаевича Наталья Дмитриевна.
Наталья Солженицына: Конец 1985-го, весь 1986 год, весь 1987-й и 1988-й, весь 1989-й мы этого ждали, и это не случалось и не случалось. В это время начали печатать все то, что запрещалось раньше, печатали Булгакова, русских религиозных философов, все, что было скрыто. А Солженицына не печатали. Он последний, кто вернулся со своими книгами. Так вот, это длилось так долго и так изнурительно, а Александр Исаевич очень ценит время, и он просто в какой-то момент начал писать следующие вещи – и уже упал в следующие свои литературные занятия. И когда в 1990 году, в августе, отменили указ о лишении гражданства, еще не отменили статью, статья над ним оставалась, ее отменили значительно позже. Так что в момент, когда уже реально можно было вернуться, у нас перегорело, – не само желание вернуться, а он уже работал над чем-то следующим, и сразу это зарезать было невозможно.
Владимир Кара-Мурза: Как вы считаете, тогдашняя обстановка требовала немедленного присутствия Александра Исаевича?
Валерий Борщев: Да. Я был в партии "Яблоко", Григорий Явлинский был тогда оппонентом Егора Тимуровича Гайдара, к которому я отношусь с большим уважением, но концепция его мне не близка, и Александр Исаевич не принимал шокотерапию, которую предлагал Гайдар. Григорий Алексеевич убедительно критиковал эту систему, но если бы Александр Исаевич был в это время рядом, несомненно, я бы их свел вместе, и несомненно они вдвоем могли бы повлиять на изменение политического и экономического тренда, внесли бы нравственное начало в эту экономическую политику. Чего не хватало? Не хватало именно этого. Как это так – холодно, рационально признать, что полезна шокотерапия? В медицине есть такое понятие, но шокотерапия должна быть короткой, оздоровляющей, а это затянулось.
В принципе, если бы Александр Исаевич вернулся хотя бы в 1992-м, он бы нашел здесь союзников, люди нуждались в его поддержке, и они могли бы объединиться. Я обо всем этом писал Александру Исаевичу. Но с ним что-то произошло, оценки происходящего изменились, и когда он приехал и пришел в Думу, он сел рядом со мной, и я стал ему рассказывать, где какие партии, от кого чего можно ожидать. А он говорит: "Вы знаете, меня это не интересует". То есть партийное разделение было ему не интересно. Он вообще относился отрицательно к партийному разделению, но в данном случае речь идет о том, что существовали различные мировоззренческие группы, и были люди, близкие ему, в том числе и в Думе. Он вернулся в другой позиции, и его влияние, конечно, было иного рода – через ежедневные его выступления на телевидении, интервью. К сожалению, он не включился в общественно-политическую жизнь.
Владимир Кара-Мурза: Александр Исаевич не принял младореформаторов, но он собирался заниматься только литературой деятельностью?
Юрий Кублановский: Он написал несколько очень значительных рассказов после возвращения. Как поздний Толстой создал несколько шедевров, так несколько шедевров создал и Александр Исаевич, вернувшись. Достаточно вспомнить его рассказ об Алексее Толстом "Абрикосовое варенье". Не думаю, что он бы мог включиться в политическую среду или стать идеологом партии "Яблоко", скажем. Он был всегда выше любых партийных раскладов. А вот собрать около себя людей, аналогично ему чувствующих, и дать возможность этим людям принять участие в общественной, культурной, идеологической жизни, еще когда не была отдана вся наша пресса на откуп олигархам, я думаю, он мог бы. Вот почему так досадна эта его задержка. Скажем, до его приезда, будучи его единомышленником, я чувствовал себя совершенно одиноко, и к середине 90-х у меня уж перегорело тоже, и я подумал, что дело криминальной революции заходит слишком далеко. Кажется, что роль Александра Исаевича после возвращения могла быть больше, но и то, что сделано, что написано – спасибо и за это!
Владимир Кара-Мурза: 29 мая 1994 года Александр Солженицын наконец вступил на родную землю. И первые две недели его путешествия из Магадана в Москву его сопровождала Наталья Дмитриевна.
Наталья Солженицына: Мои впечатления от этих первых двух недель – это непрекращающееся ощущение счастья и волнения. Хотя мы видели много ужасного и печального, грустного, слышали жалобы людей, которые были обескуражены и сбиты с ног, у которых отняли все накопленные сбережения, которым казалось, что то, на что они положили всю жизнь, их труд просто выкинут, предприятия закрыты, все изобретения никому не нужны. Учителя говорили, что раньше на каникулах они ездили по всей стране, а теперь они не могут никуда поехать, годовой зарплаты на хватит, чтобы заплатить за билеты. Все было тяжело, тревожно и страшно. И в то же время было ощущение, что мы среди своих, что мы можем делить с ними невзгоды, что мы слышим русскую речь, что он будет похоронен, в конце концов, в родной земле, – это наполняло счастьем.
Валерий Борщев: Да, Александр Исаевич приехал настолько воодушевленным! И он тут же включился в жизнь страны. У меня не было иллюзий, что он присоединился бы к партии "Яблоко". Он никогда партии не любил и отрицал партийный институт. Просто были политики, которые были ему близки, и они могли бы объединиться. И мы знали, как его встречают люди. К сожалению, таких единомышленников у него не так много было. Владимир Петрович Лукин, конечно, тоже был сторонником Александр Исаевича, и Элла Памфилова... В Думе, правда, его зашикивали, выражали неодобрение – это было со стороны коммунистов, ЛДПР. Но были и те люди, которые ловили каждое его слово! Он сыграл большую роль своим возвращением. Да, запоздало, но мы получили духовную поддержку, и это было очень важно.
Александр Исаевич был всегда для меня моральным авторитетом. Не сразу я принял его позиции, но его слово было настолько ново, настолько тебя переворачивало... Например, знаменитое его обращение "Жить не по лжи" перевернуло просто мою жизнь! Я оставил профессию, я был журналистом, ушел, где-то только ни работал, и я рад, что я получил это влияние. Его иногда обвиняют в антисемитизме, но возьмите работы Александра Исаевича, например, ту же "Образованщину", – он с теплотой и симпатией пишет о Померанце, с которым спорит, но в нем столько любви и уважения к Григорию Солономовичу, и они часто спорили, во многом находились на разных позициях, казалось бы, но он ценил в человеке прежде всего настоящее, а Померанц был из тех самых настоящих людей. Никакого антисемитизма у него и близко никогда не было!
Владимир Кара-Мурза: Как бы Александр Исаевич, по-вашему, отнесся к крымскому вопросу?
Юрий Кублановский: В Александре Исаевиче и самом текла украинская кровь, и за судьбу Украины он болел с конца 80-х годов. В редком интервью он не касался этой темы, обращался он даже к украинской диаспоре в Канаде, насколько я помню. И много лет назад он предсказал даже возможность войны между Россией и Украиной. К освобождению Крыма он наверняка отнесся бы с пониманием и симпатией, и вот почему. Он считал, что нынешняя Украина существует в границах, прирезанных большевиками, что на самом деле и есть. А большевики резали по живому, считая, что это навсегда. Это вопрос очень деликатный и нуждающийся в уточнениях, но болезнь зашла слишком далеко за эти 20 с лишним лет, когда ничего не делалось, и мы видим сейчас то, что видим. Сейчас, я думаю, каждому здравомыслящему человеку ясно, что то, что произошло в Одессе, произошло бы в Севастополе, если бы он не стал русским.
Владимир Кара-Мурза: Наталья Дмитриевна напоминает, что еще в июле 1990 года в "Комсомольской правде" вышло эссе "Как нам обустроить Россию", и она удручена тем, что тогда Солженицын не был услышан.
Наталья Солженицына: Это произведение состоит из двух частей. Первая часть посвящена тому состоянию страны, которое было тогда, в 1990 году. Вторая часть касается государственного строительства, независимо от того, это только Российская Федерация или весь Советский Союз. Вот эта вторая часть вообще не была прочитана, по существу. Если были еще какие-то попытки обсуждения первой части, актуальной в тот момент, то вторая часть не прочитана вплоть до сегодняшнего дня. Там было написано, как он считает разумным обустроить выборы в такой колоссальной стране, очень многое, что, я надеюсь, еще будет прочтено, и еще не поздно. Что касается первой части, то поезд ушел, простите за вульгаризм. Страна другая, территориально другая, ментально другая, мы получили совершенно другое окружение, наши границы населены бывшими согражданами, но теперь гражданами других государств. Так что ситуация совершенно другая, и по этому поводу можно сколько угодно махать руками, но поздно.
Владимир Кара-Мурза: Какова роль Александра Исаевича в материальной поддержке политзаключенных и из семей?
Юрий Кублановский: Помощь его была неоценима. Я общался с несколькими людьми, которые вышли из заключения в 70-е годы, в начале 80-х. Эти люди жили в полной нищете, каждая копейка для них много значила. И конечно, то, что этот фонд был создан, то, что им руководили такие замечательные, яркие личности, как Андрей Кистяковский, а потом Сергей Ходорович, это целая социальное и гуманитарное явление – работа этого фонда и его адресная помощь конкретным людям.
Владимир Кара-Мурза: В своих произведениях, в частности, в "Архипелаге ГУЛАГ" и в "Одном дне Ивана Денисовича" Солженицын писал о бандеровцах. Он с ними сидел в одном лагере и никаких отрицательных эмоций к ним не испытывал, вспоминает Наталья Солженицына.
Наталья Солженицына: Этих ребят, в том числе, иногда совсем молоденьких хлопчиков, которые носили этим бандеровцам в лес молоко или что-то, – их сажали и давали огромные сроки. Он сидел в каторжных лагерях, которые у нас в стране были образованы только в 1943 году. Это были довольно суровые лагеря, особые, и там сидели, пока их не разделили, украинцев отделили после экибастузского мятежа, от всех остальных стеной, в прямом смысле, но до этого это был пятитысячный лагерь, где он сидел, Экибастуз. И он пишет о том, что никаких претензий к ним, как к солагерникам, ни у кого не было. Они были честные, хорошие товарищи, и конечно, у них была ненависть к советскому режиму, но как и у всех остальных, кто там сидел.
Владимир Кара-Мурза: Сложное отношение, наверное, было бы сейчас у Александра Исаевича к событиям на Украине...
Валерий Борщев: Наверное. Но для него отношение к коммунистическому режиму было определяющим. Я прекрасно понимаю, у меня тоже так сложилась судьба, что в первый класс в 1949 году я пошел в Якутии, в городке Ныныр. Это был ссыльный город, и я сидел за одной партой с сыном бандеровца Ромкой Чайковским. Я бывал у них дома, я видел, как бедно жили эти люди. Мой отец был военный инженер, они там строили дороги, а эта семья нищенствовала. И симпатия к этим людям, сосланным советской властью, которые страдали, у меня осталась на всю жизнь. Когда я работал в газете, я ездил во Львов, в Ивано-Франковск, в Тернополь, видел этих людей, и они сохранили, что было для меня важно, веру. Я тоже был верующий человек, тайно ходил в церковь, а они не тайно – во Львове, в 70-е годы, и у меня это вызвало уважение.
То, что это вылилось в войну, что проливается кровь, конечно, это трагедия. И то, что дошло до этого, это вина очень многих людей, я полагаю, вина обеих сторон. Россия что, не помнит, как у нас начиналась война в Чечне? Мы тогда делали все, чтобы предотвратить кровопролитие, это был главный посыл, главная задача. Думаю, что Александр Исаевич сделал бы все, чтобы это противостояние, гражданскую войну эту остановить. Думаю, что, может быть, он и смог бы это сделать. Но для него это был бы страшный удар, потому что он всегда мечтал о том, что было бы единение трех славянских государств – России, Украины и Белоруссии. Его мало волновали остальные республики в составе Советского Союза, не говоря уже о Прибалтике, а вот сохранить союз трех славянских государств для него было важно. И то, что мы его не сохранили, и то, что дошло дело до кровопролития, я думаю, для него это было бы драмой, трагедией.
Владимир Кара-Мурза: Пришлась бы сейчас ко двору позиция Солженицына относительно бандеровцев?
Юрий Кублановский: Бандеровцы – это не особый биологический вид или особая порода, которая существовала и существует. Нынешние бандеровцы имеют такое же отношение к тем, которые были тогда и боролись, может быть, за свободу своей родины против кровавых бесчинств НКВД, как нынешние правозащитники к тем, что были при советской власти. Тогда у нас при обысках находили "Хронику текущих событий", а теперь миллион в чулке, как у Ксюши Собчак. Преемственность во многих вещах была нарушена, и нечего кличку эту вешать.
Владимир Кара-Мурза: Наталья Дмитриевна также не считает сегодняшних бандеровцев производными от прежних.
Наталья Солженицына: Что их мало – это верно, их совсем мало. Но они истинно верующие в свои идеи, они вооруженные сегодня, сплоченные. И вот эта маленькое, мощное, агрессивное меньшинство, независимо от того, сколько ему сегодня отдают голосов... Вот Ярош получил только 1 процент, и это, конечно, мало, но это совершенно не препятствует им оказывать влияние. Ведь они посадили майдановское правительство, однако это не помешало этому правительству выпустить чудовищный первый закон, который они провозгласили, который вырвался из их груди – закон об отмене русского языка. Конечно, потом американцы, Европа сказали им: ребята, что вы делаете?! – и они сразу это остановили. Но это прозвучало, и это был спусковой крючок, с которого начался Крым.
Владимир Кара-Мурза: Актуально ли сейчас творчество Солженицына, особенно его публицистика, посвященная судьбам народов Российской империи?
Валерий Борщев: Знаете, в 70-е годы у нас было время семинаров, были философские семинары Юрия Щедровицкого, были у Левады семинары, Михаил Яковлевич Гефтер – у него был свой кружок, а у нас были религиозные семинары, от Александра Меня и от нашего прихода. Что мы тогда изучали, что для нас тогда был актуально? Это сборник "Из-под глыб" Александра Исаевича, "Вехи". Я недавно перечитывал этот сборник и уверяю вас, что его актуальность сегодня очень высока. Потому что Александр Исаевич приучил нас к серьезности проблемы выбора, что каждый день ты должен делать выбор. То есть он сумел убедить своими работами, насколько драматичен каждый наш шаг. Не только публицистическими работами, возьмите его "В круге первом" – вся книга посвящена сиюминутным ситуациям нравственного выбора. И тогда Солженицын нас этому научил. Мне кажется, сегодняшнему обществу, интеллигенции как раз не хватает вот этого урока остроты и ответственности за свой выбор.
Я думаю, что работы Александра Исаевича сегодня в высшей степени актуальны. Я знаю, что фильм "В круге первом" смотрели очень активно. "Красное колесо" читают не активно, боятся объема. Но прочтите хотя бы "Ленин в Цюрихе" или "Август 14-го", какие-то наиболее важные фрагменты из эпопеи. Там есть очень много ответов на вопросы, которые возникают сегодня. Поэтому я считаю его в высшей степени актуальным сегодня писателем.
Владимир Кара-Мурза: Чем сегодня важен духовный опыт и творчество Александра Исаевича Солженицына для наших современников?
Юрий Кублановский: Я думаю, что самое главное в Солженицыне – его подход к реальности, который выше политики. Солженицын не уставал говорить, что не может политика составлять сущность жизни ни человека, ни даже государства, что в основе должен лежать нравственный подход. В этом смысле Александр Исаевич наследник позднего Гоголя, "Дневника писателя" Достоевского, тех же "Вех", о которых он написал, кстати, гениальную статью, русских философов Серебряного века, высланных Лениным в 1922 году из России. Публицистика Солженицына не устаревает именно потому, что она выше политики. Она закаляет душу и несет в себе такой же закал, такую же силу нравственную, как и настоящее, полноценное художественное произведение. Я обращаюсь к ней постоянно. В свое время вышел трехтомник публицистики Александра Исаевича в ярославском издательстве, он у меня вещь испещрен моими замечаниями самых разных лет. На протяжении 20 лет я время от времени возвращаюсь к тем или иным статьям, высказываниями Александра Исаевича. В частности, в последнее время и по Украине.
Владимир Кара-Мурза: Пыталась власть как-то Солженицына приобщить к себе, а сегодня даже не вспомнили его юбилей...
Валерий Борщев: Не надо обманываться и строить иллюзий, что президент пришел к Александру Исаевичу получить урок, наставление... Да нет, конечно! Да, он продемонстрировал, что есть с его стороны уважение, и спасибо ему, что "Архипелаг ГУЛАГ" есть в школьной программе. Но спасибо не ему, а Наталье Дмитриевне, главную роль сыграла она, она пробила это. Нет, власть, конечно, не может солидаризоваться с тем, что собой представляет мировоззрение Солженицына, труды Солженицына, философия Солженицына, нравственная парадигма его. Это несовместимо! Например, статья Александра Исаевича "Раскаяние и самоограничение", сейчас предложите в школе проработать эту статью – да вы что?! Мы, наоборот, должны расширяться и так далее. А у Александра Исаевича это коренная позиция, одно из важнейших понятий в нравственной позиции. И другие его работы. Поэтому это был, конечно, ход, а родства, единства, конечно, никакого они не находят. Да, Наталья Дмитриевна использовала и этот канал, она делает великое дело, но власть здесь не при чем.
Владимир Кара-Мурза: Насколько удачно то, что хотя бы в сокращенном варианте "Архипелаг ГУЛАГ" изучается в школе?
Юрий Кублановский: Я считаю, что сокращения его были необходимы. Вышел в Екатеринбурге и четырехтомник "Красного колеса". Главы, посвященные историческим персоналиям, – "Ленин", "Царь"– выделены в отдельные книжки и читаются гораздо проще, чем такая эпопейная масса. И "Архипелаг ГУЛАГ" должен существовать в обоих объемах, другое дело, что я давно не встречал людей, которые читали его и в усекновенном виде, увы. Мы, к сожалению, не принадлежим к тем народам, которые чтят своих жертв. Это видно даже по тому, что происходит на Соловках, там совершенно загнобили всю зэковскую историю Соловков, музей в страшном упадке. Мы не чтим своих мучеников, – и в этом, может быть, одна из главных бед русской цивилизации.
И сегодня, в 20-ю годовщину возвращения Александра Солженицына из эмиграции, мы беседуем с правозащитником, лидером Правозащитной фракции партии "Яблоко" Валерием Васильевичем Борщевым, он в нашей студии, и писателем Юрием Кублановским, он на прямой связи из Поленово.
Когда вы узнали, что Александр Исаевич собирается вернуться в Россию?
Валерий Борщев: Я был в постоянном контакте с Натальей Дмитриевной. Как только произошли перемены, Наталья Дмитриевна приезжала в Москву, я с ней встречался. И она высказала пожелание, что хорошо бы ту квартиру, где они жили, Тверская, 12, где арестовали Александра Исаевича, передать Фонду Солженицына. Я тогда был членом Президиума Моссовета, председателем Комиссии по свободе совести, вероисповеданию, милосердию и благотворительности, и я пошел по нашим депутатам. Были и демократически настроенные, были и противоположно. Было у нас два жестких офицера КГБ, и от них я ожидал больше всего сопротивления, но они промолчали. И вот я выступил на сессии с предложением передать эту квартиру Фонду Солженицына, – и Моссовет ее передал. Потом я с Вадимом Борисовым все время был в контакте, а он был представителем Александра Исаевича в Москве. Поэтому я знал, что он приедет, и я ждал его с нетерпением.
Владимир Кара-Мурза: Вы верили в те мрачные годы изгнания Солженицына, что он рано или поздно вернется на родину?
Юрий Кублановский: Прежде всего, сам Александр Исаевич в это верил, а вслед за ним и я. Хотя все вокруг в эмиграции над этим посмеивались. Эмигранты первой и второй волны говорили, что они сидят уже по 40 лет на чемоданах, и что это миф – возможность возвращения. Но все-таки это произошло. И конечно, Александр Исаевич не ритуал своего возвращения продумывал, он не был человек ритуала. Он просто хотел после такого долгого перерыва узнать, чем дышит Россия. Поэтому он и задумал длительное путешествие через всю свою родину.
Владимир Кара-Мурза: Послушаем Наталью Дмитриевну Солженицыну. Она утверждает, что Александр Солженицын был единственным из своего окружения, кто верил не только в то, что вернутся его книги, но что наступит момент, когда он сам вернется на родную землю.
Наталья Солженицына: Вокруг него все считали, что это просто некий романтизм, идеализм, ну, человек искусства, писатель, ему хочется мечтать, и пусть мечтает. Но он оказался прав, действительно, при его жизни ситуация изменилась, и ему вернули гражданство, с него сняли статью с высшей мерой наказания, 64-ю. Все это было снято, и он смог действительно вернуться в Россию, а с ним и семья. И когда это стало реальностью, он придавал огромное значение тому, чтобы познакомиться с жизнью страны. Чтобы не приехать сразу в Шереметьево, из Шереметьево на лимузине куда-то в город, и слиться с этой правящей элитой. Ему хотелось своими глазами увидеть жизнь страны. Потому что приходили очень противоречивые сведения о том, как идут дела в стране.
Владимир Кара-Мурза: Когда вы списались с Александром Исаевичем?
Валерий Борщев: Сразу же, как только прошли процессы в 1990 году, я ему написал, что прошли выборы в Верховный Совет, в Моссовет, что я в Моссовете создал Комиссию по свободе совести, вероисповеданиям, милосердию и благотворительности, и Александр Исаевич написал: "Это прекрасно, это очень важная комиссия". Я, честно говоря, после его слов стал серьезнее относиться к этому делу. Я описывал ему процессы, которые происходят, так что он был в курсе, но конечно, понять за границей ту путаную ситуацию, которая была у нас, было невозможно. Политики были крайне сложные люди, неоднозначные, и мы у себя с большим трудом приходили к какому-то решению, а как там ему за тысячи километров? В 1991 году, когда я стоял у Белого дома, вдруг к подъезду подошел Мстислав Ростропович. Я его провел в Белый дом и спросил: "Как там Александр Исаевич?" Он говорит: "Он следит за всем, что здесь происходит, он весь лицом к России. Но, конечно, знать всего, я думаю, там было просто невозможно.
Владимир Кара-Мурза: Вы раньше вернулись. Как вы считаете, Александр Исаевич просто ждал более удобного момента? Или его не пускали бытовые обстоятельства?
Юрий Кублановский: Во-первых, он ждал, когда с него снимут расстрельную статью за измену родине. Во-вторых, были обстоятельства и по возрасту, здесь должна была быть подготовлена какая-то площадка для возвращения. Многие считают, что он припозднился с возвращением, но это нормально, последнее слово было за ним. Я его возвращения ждал с большой надеждой, но и с большой тревогой. Я честно скажу, мне порой казалось, что он возвращается в какой-то капкан – и политический, и социальный, и культурный, который защелкнется после его возвращения. Отчасти так и произошло, ведь он вернулся в разгар криминальной революции. Достаточно вспомнить, что передачу его на Первом канале Березовский запретил, он не чувствовал себя здесь свободно в полном смысле этого слова и жил в постоянной тревоге от происходящего здесь. Как, впрочем, наверное, и все мы.
Владимир Кара-Мурза: Александр Исаевич даже советовался, в частности, со съемочной группой во главе со Станиславом Говорухиным, которая приезжала в 1992 году записывать с ним интервью, вспоминает Наталья Солженицына.
Наталья Солженицына: Со Станиславом Говорухиным была съемочная группа, человека четыре, и был довольно замечательный оператор, с которым было очень тепло и просто. Мы вообще люди гостеприимные, все эти четыре дня, что они у нас были, мы сидели за общим столом, разговаривали о России, и вот этот человек показался Александру Исаевичу и теплым, и в то же время надежным, и он спросил его отдельно, одного, когда они вдвоем остались: "Как вы думаете, Юра, вот если бы я захотел проехать по всей стране, как лучше это было бы сделать?" И этот русский оператор тоже загорелся этой идеей, и потом готовил этот приезд. Но снимало это ВВС, между прочим, по совету этого же оператора, потому что он сказал: "У нас в телевизионных сферах полный беспорядок, и ни на какие слова нельзя полагаться, так что если ВВС берется, пусть лучше они и сделают".
Владимир Кара-Мурза: Валерий Васильевич, где вы встречали Александра Исаевича?
Валерий Борщев: Я знал, что он сначала приезжал в Хабаровск, и я прилетел в Хабаровск. А потом Владивосток, удалось побывать и там, и там. Я был депутатом Госдумы, когда я ехал на встречу, и я был удивлен, что не была направлена делегация Госдумы, а я один единственный депутат Госдумы, которые приехал встречать Александра Исаевича. Это позорно для власти, для Госдумы, для правительства! Для меня это было шоком. Я понимал, что будущее Александра Исаевича будет непростым, но я верил в его миссию. Очень многие ждали его приезда, его слова. Его передача на телевидении имела большую аудиторию. И то, что программа имела маленький рейтинг, – это было вранье! У него была стопка писем, он обращался к конкретным судьбам, то есть это было не нравоучительство, а это был вход в конкретную жизнь, проблематику. Я считаю, эти передачи сыграли большую роль.
Владимир Кара-Мурза: Посмотрим фрагмент из документального фильма "Избранник", посвященного возвращению Александра Исаевича. Вот как он собирает свой письменный стол, который после долгого путешествия вернулся в Россию.
Александр Солженицын: Полтора столетия ему вообще. За это время что-то отломалось. Тут часы были когда-то. Вот все эти рисунки. Тут еще что-то сломалось. Он устраивается так. Тут балюстрады, как два балкона. Сортировка – вы знаете, что и где у вас лежит. Ящик – на всю глубину. Человек его вытаскивает-вытаскивает-вытаскивает, и он все время тащится. Этот стол достался внуку врача, а я приехал в Ленинград. Он говорит: "Александр Исаевич, возьмите стол". – "Ой-ой, а как же его брать?" – "А он из четырех частей". Вот эта верхняя часть снимается, потом тяжелейшая столешница и две тумбочки, четыре части. Я говорю: "Вы знаете, мне непосильно организовать сейчас транспортировку".
Владимир Кара-Мурза: Как вы считаете, вернись Александр Исаевич раньше, во времена перестройки, до распада Советского Союза, он бы занял большее место в отечественной общественной жизни?
Юрий Кублановский: Каждый из нас думает, почему после демонтажа системы Россия провалилась в новую моральную, социальную, культурную бездну, пошел, как говорил Солженицын, "разграб России грязнохватами"? И он, конечно, при Советском Союзе не мог вернуться, а вот в 1991 году, сразу после августа, если бы он вернулся, он смог бы оказать, возможно, гораздо большее влияние на климат нашего общества. Тогда месяц за месяцем, неделя за неделей олигархия захватывала все медийное поле и формировала свою потребительскую идеологию.
Владимир Кара-Мурза: Вот как объясняет несколько запоздалое возвращение Александра Исаевича Наталья Дмитриевна.
Наталья Солженицына: Конец 1985-го, весь 1986 год, весь 1987-й и 1988-й, весь 1989-й мы этого ждали, и это не случалось и не случалось. В это время начали печатать все то, что запрещалось раньше, печатали Булгакова, русских религиозных философов, все, что было скрыто. А Солженицына не печатали. Он последний, кто вернулся со своими книгами. Так вот, это длилось так долго и так изнурительно, а Александр Исаевич очень ценит время, и он просто в какой-то момент начал писать следующие вещи – и уже упал в следующие свои литературные занятия. И когда в 1990 году, в августе, отменили указ о лишении гражданства, еще не отменили статью, статья над ним оставалась, ее отменили значительно позже. Так что в момент, когда уже реально можно было вернуться, у нас перегорело, – не само желание вернуться, а он уже работал над чем-то следующим, и сразу это зарезать было невозможно.
Владимир Кара-Мурза: Как вы считаете, тогдашняя обстановка требовала немедленного присутствия Александра Исаевича?
Валерий Борщев: Да. Я был в партии "Яблоко", Григорий Явлинский был тогда оппонентом Егора Тимуровича Гайдара, к которому я отношусь с большим уважением, но концепция его мне не близка, и Александр Исаевич не принимал шокотерапию, которую предлагал Гайдар. Григорий Алексеевич убедительно критиковал эту систему, но если бы Александр Исаевич был в это время рядом, несомненно, я бы их свел вместе, и несомненно они вдвоем могли бы повлиять на изменение политического и экономического тренда, внесли бы нравственное начало в эту экономическую политику. Чего не хватало? Не хватало именно этого. Как это так – холодно, рационально признать, что полезна шокотерапия? В медицине есть такое понятие, но шокотерапия должна быть короткой, оздоровляющей, а это затянулось.
В принципе, если бы Александр Исаевич вернулся хотя бы в 1992-м, он бы нашел здесь союзников, люди нуждались в его поддержке, и они могли бы объединиться. Я обо всем этом писал Александру Исаевичу. Но с ним что-то произошло, оценки происходящего изменились, и когда он приехал и пришел в Думу, он сел рядом со мной, и я стал ему рассказывать, где какие партии, от кого чего можно ожидать. А он говорит: "Вы знаете, меня это не интересует". То есть партийное разделение было ему не интересно. Он вообще относился отрицательно к партийному разделению, но в данном случае речь идет о том, что существовали различные мировоззренческие группы, и были люди, близкие ему, в том числе и в Думе. Он вернулся в другой позиции, и его влияние, конечно, было иного рода – через ежедневные его выступления на телевидении, интервью. К сожалению, он не включился в общественно-политическую жизнь.
Владимир Кара-Мурза: Александр Исаевич не принял младореформаторов, но он собирался заниматься только литературой деятельностью?
Юрий Кублановский: Он написал несколько очень значительных рассказов после возвращения. Как поздний Толстой создал несколько шедевров, так несколько шедевров создал и Александр Исаевич, вернувшись. Достаточно вспомнить его рассказ об Алексее Толстом "Абрикосовое варенье". Не думаю, что он бы мог включиться в политическую среду или стать идеологом партии "Яблоко", скажем. Он был всегда выше любых партийных раскладов. А вот собрать около себя людей, аналогично ему чувствующих, и дать возможность этим людям принять участие в общественной, культурной, идеологической жизни, еще когда не была отдана вся наша пресса на откуп олигархам, я думаю, он мог бы. Вот почему так досадна эта его задержка. Скажем, до его приезда, будучи его единомышленником, я чувствовал себя совершенно одиноко, и к середине 90-х у меня уж перегорело тоже, и я подумал, что дело криминальной революции заходит слишком далеко. Кажется, что роль Александра Исаевича после возвращения могла быть больше, но и то, что сделано, что написано – спасибо и за это!
Владимир Кара-Мурза: 29 мая 1994 года Александр Солженицын наконец вступил на родную землю. И первые две недели его путешествия из Магадана в Москву его сопровождала Наталья Дмитриевна.
Наталья Солженицына: Мои впечатления от этих первых двух недель – это непрекращающееся ощущение счастья и волнения. Хотя мы видели много ужасного и печального, грустного, слышали жалобы людей, которые были обескуражены и сбиты с ног, у которых отняли все накопленные сбережения, которым казалось, что то, на что они положили всю жизнь, их труд просто выкинут, предприятия закрыты, все изобретения никому не нужны. Учителя говорили, что раньше на каникулах они ездили по всей стране, а теперь они не могут никуда поехать, годовой зарплаты на хватит, чтобы заплатить за билеты. Все было тяжело, тревожно и страшно. И в то же время было ощущение, что мы среди своих, что мы можем делить с ними невзгоды, что мы слышим русскую речь, что он будет похоронен, в конце концов, в родной земле, – это наполняло счастьем.
Валерий Борщев: Да, Александр Исаевич приехал настолько воодушевленным! И он тут же включился в жизнь страны. У меня не было иллюзий, что он присоединился бы к партии "Яблоко". Он никогда партии не любил и отрицал партийный институт. Просто были политики, которые были ему близки, и они могли бы объединиться. И мы знали, как его встречают люди. К сожалению, таких единомышленников у него не так много было. Владимир Петрович Лукин, конечно, тоже был сторонником Александр Исаевича, и Элла Памфилова... В Думе, правда, его зашикивали, выражали неодобрение – это было со стороны коммунистов, ЛДПР. Но были и те люди, которые ловили каждое его слово! Он сыграл большую роль своим возвращением. Да, запоздало, но мы получили духовную поддержку, и это было очень важно.
Александр Исаевич был всегда для меня моральным авторитетом. Не сразу я принял его позиции, но его слово было настолько ново, настолько тебя переворачивало... Например, знаменитое его обращение "Жить не по лжи" перевернуло просто мою жизнь! Я оставил профессию, я был журналистом, ушел, где-то только ни работал, и я рад, что я получил это влияние. Его иногда обвиняют в антисемитизме, но возьмите работы Александра Исаевича, например, ту же "Образованщину", – он с теплотой и симпатией пишет о Померанце, с которым спорит, но в нем столько любви и уважения к Григорию Солономовичу, и они часто спорили, во многом находились на разных позициях, казалось бы, но он ценил в человеке прежде всего настоящее, а Померанц был из тех самых настоящих людей. Никакого антисемитизма у него и близко никогда не было!
Владимир Кара-Мурза: Как бы Александр Исаевич, по-вашему, отнесся к крымскому вопросу?
Юрий Кублановский: В Александре Исаевиче и самом текла украинская кровь, и за судьбу Украины он болел с конца 80-х годов. В редком интервью он не касался этой темы, обращался он даже к украинской диаспоре в Канаде, насколько я помню. И много лет назад он предсказал даже возможность войны между Россией и Украиной. К освобождению Крыма он наверняка отнесся бы с пониманием и симпатией, и вот почему. Он считал, что нынешняя Украина существует в границах, прирезанных большевиками, что на самом деле и есть. А большевики резали по живому, считая, что это навсегда. Это вопрос очень деликатный и нуждающийся в уточнениях, но болезнь зашла слишком далеко за эти 20 с лишним лет, когда ничего не делалось, и мы видим сейчас то, что видим. Сейчас, я думаю, каждому здравомыслящему человеку ясно, что то, что произошло в Одессе, произошло бы в Севастополе, если бы он не стал русским.
Владимир Кара-Мурза: Наталья Дмитриевна напоминает, что еще в июле 1990 года в "Комсомольской правде" вышло эссе "Как нам обустроить Россию", и она удручена тем, что тогда Солженицын не был услышан.
Наталья Солженицына: Это произведение состоит из двух частей. Первая часть посвящена тому состоянию страны, которое было тогда, в 1990 году. Вторая часть касается государственного строительства, независимо от того, это только Российская Федерация или весь Советский Союз. Вот эта вторая часть вообще не была прочитана, по существу. Если были еще какие-то попытки обсуждения первой части, актуальной в тот момент, то вторая часть не прочитана вплоть до сегодняшнего дня. Там было написано, как он считает разумным обустроить выборы в такой колоссальной стране, очень многое, что, я надеюсь, еще будет прочтено, и еще не поздно. Что касается первой части, то поезд ушел, простите за вульгаризм. Страна другая, территориально другая, ментально другая, мы получили совершенно другое окружение, наши границы населены бывшими согражданами, но теперь гражданами других государств. Так что ситуация совершенно другая, и по этому поводу можно сколько угодно махать руками, но поздно.
Владимир Кара-Мурза: Какова роль Александра Исаевича в материальной поддержке политзаключенных и из семей?
Юрий Кублановский: Помощь его была неоценима. Я общался с несколькими людьми, которые вышли из заключения в 70-е годы, в начале 80-х. Эти люди жили в полной нищете, каждая копейка для них много значила. И конечно, то, что этот фонд был создан, то, что им руководили такие замечательные, яркие личности, как Андрей Кистяковский, а потом Сергей Ходорович, это целая социальное и гуманитарное явление – работа этого фонда и его адресная помощь конкретным людям.
Владимир Кара-Мурза: В своих произведениях, в частности, в "Архипелаге ГУЛАГ" и в "Одном дне Ивана Денисовича" Солженицын писал о бандеровцах. Он с ними сидел в одном лагере и никаких отрицательных эмоций к ним не испытывал, вспоминает Наталья Солженицына.
Наталья Солженицына: Этих ребят, в том числе, иногда совсем молоденьких хлопчиков, которые носили этим бандеровцам в лес молоко или что-то, – их сажали и давали огромные сроки. Он сидел в каторжных лагерях, которые у нас в стране были образованы только в 1943 году. Это были довольно суровые лагеря, особые, и там сидели, пока их не разделили, украинцев отделили после экибастузского мятежа, от всех остальных стеной, в прямом смысле, но до этого это был пятитысячный лагерь, где он сидел, Экибастуз. И он пишет о том, что никаких претензий к ним, как к солагерникам, ни у кого не было. Они были честные, хорошие товарищи, и конечно, у них была ненависть к советскому режиму, но как и у всех остальных, кто там сидел.
Владимир Кара-Мурза: Сложное отношение, наверное, было бы сейчас у Александра Исаевича к событиям на Украине...
Валерий Борщев: Наверное. Но для него отношение к коммунистическому режиму было определяющим. Я прекрасно понимаю, у меня тоже так сложилась судьба, что в первый класс в 1949 году я пошел в Якутии, в городке Ныныр. Это был ссыльный город, и я сидел за одной партой с сыном бандеровца Ромкой Чайковским. Я бывал у них дома, я видел, как бедно жили эти люди. Мой отец был военный инженер, они там строили дороги, а эта семья нищенствовала. И симпатия к этим людям, сосланным советской властью, которые страдали, у меня осталась на всю жизнь. Когда я работал в газете, я ездил во Львов, в Ивано-Франковск, в Тернополь, видел этих людей, и они сохранили, что было для меня важно, веру. Я тоже был верующий человек, тайно ходил в церковь, а они не тайно – во Львове, в 70-е годы, и у меня это вызвало уважение.
То, что это вылилось в войну, что проливается кровь, конечно, это трагедия. И то, что дошло до этого, это вина очень многих людей, я полагаю, вина обеих сторон. Россия что, не помнит, как у нас начиналась война в Чечне? Мы тогда делали все, чтобы предотвратить кровопролитие, это был главный посыл, главная задача. Думаю, что Александр Исаевич сделал бы все, чтобы это противостояние, гражданскую войну эту остановить. Думаю, что, может быть, он и смог бы это сделать. Но для него это был бы страшный удар, потому что он всегда мечтал о том, что было бы единение трех славянских государств – России, Украины и Белоруссии. Его мало волновали остальные республики в составе Советского Союза, не говоря уже о Прибалтике, а вот сохранить союз трех славянских государств для него было важно. И то, что мы его не сохранили, и то, что дошло дело до кровопролития, я думаю, для него это было бы драмой, трагедией.
Владимир Кара-Мурза: Пришлась бы сейчас ко двору позиция Солженицына относительно бандеровцев?
Юрий Кублановский: Бандеровцы – это не особый биологический вид или особая порода, которая существовала и существует. Нынешние бандеровцы имеют такое же отношение к тем, которые были тогда и боролись, может быть, за свободу своей родины против кровавых бесчинств НКВД, как нынешние правозащитники к тем, что были при советской власти. Тогда у нас при обысках находили "Хронику текущих событий", а теперь миллион в чулке, как у Ксюши Собчак. Преемственность во многих вещах была нарушена, и нечего кличку эту вешать.
Владимир Кара-Мурза: Наталья Дмитриевна также не считает сегодняшних бандеровцев производными от прежних.
Наталья Солженицына: Что их мало – это верно, их совсем мало. Но они истинно верующие в свои идеи, они вооруженные сегодня, сплоченные. И вот эта маленькое, мощное, агрессивное меньшинство, независимо от того, сколько ему сегодня отдают голосов... Вот Ярош получил только 1 процент, и это, конечно, мало, но это совершенно не препятствует им оказывать влияние. Ведь они посадили майдановское правительство, однако это не помешало этому правительству выпустить чудовищный первый закон, который они провозгласили, который вырвался из их груди – закон об отмене русского языка. Конечно, потом американцы, Европа сказали им: ребята, что вы делаете?! – и они сразу это остановили. Но это прозвучало, и это был спусковой крючок, с которого начался Крым.
Владимир Кара-Мурза: Актуально ли сейчас творчество Солженицына, особенно его публицистика, посвященная судьбам народов Российской империи?
Валерий Борщев: Знаете, в 70-е годы у нас было время семинаров, были философские семинары Юрия Щедровицкого, были у Левады семинары, Михаил Яковлевич Гефтер – у него был свой кружок, а у нас были религиозные семинары, от Александра Меня и от нашего прихода. Что мы тогда изучали, что для нас тогда был актуально? Это сборник "Из-под глыб" Александра Исаевича, "Вехи". Я недавно перечитывал этот сборник и уверяю вас, что его актуальность сегодня очень высока. Потому что Александр Исаевич приучил нас к серьезности проблемы выбора, что каждый день ты должен делать выбор. То есть он сумел убедить своими работами, насколько драматичен каждый наш шаг. Не только публицистическими работами, возьмите его "В круге первом" – вся книга посвящена сиюминутным ситуациям нравственного выбора. И тогда Солженицын нас этому научил. Мне кажется, сегодняшнему обществу, интеллигенции как раз не хватает вот этого урока остроты и ответственности за свой выбор.
Я думаю, что работы Александра Исаевича сегодня в высшей степени актуальны. Я знаю, что фильм "В круге первом" смотрели очень активно. "Красное колесо" читают не активно, боятся объема. Но прочтите хотя бы "Ленин в Цюрихе" или "Август 14-го", какие-то наиболее важные фрагменты из эпопеи. Там есть очень много ответов на вопросы, которые возникают сегодня. Поэтому я считаю его в высшей степени актуальным сегодня писателем.
Владимир Кара-Мурза: Чем сегодня важен духовный опыт и творчество Александра Исаевича Солженицына для наших современников?
Юрий Кублановский: Я думаю, что самое главное в Солженицыне – его подход к реальности, который выше политики. Солженицын не уставал говорить, что не может политика составлять сущность жизни ни человека, ни даже государства, что в основе должен лежать нравственный подход. В этом смысле Александр Исаевич наследник позднего Гоголя, "Дневника писателя" Достоевского, тех же "Вех", о которых он написал, кстати, гениальную статью, русских философов Серебряного века, высланных Лениным в 1922 году из России. Публицистика Солженицына не устаревает именно потому, что она выше политики. Она закаляет душу и несет в себе такой же закал, такую же силу нравственную, как и настоящее, полноценное художественное произведение. Я обращаюсь к ней постоянно. В свое время вышел трехтомник публицистики Александра Исаевича в ярославском издательстве, он у меня вещь испещрен моими замечаниями самых разных лет. На протяжении 20 лет я время от времени возвращаюсь к тем или иным статьям, высказываниями Александра Исаевича. В частности, в последнее время и по Украине.
Владимир Кара-Мурза: Пыталась власть как-то Солженицына приобщить к себе, а сегодня даже не вспомнили его юбилей...
Валерий Борщев: Не надо обманываться и строить иллюзий, что президент пришел к Александру Исаевичу получить урок, наставление... Да нет, конечно! Да, он продемонстрировал, что есть с его стороны уважение, и спасибо ему, что "Архипелаг ГУЛАГ" есть в школьной программе. Но спасибо не ему, а Наталье Дмитриевне, главную роль сыграла она, она пробила это. Нет, власть, конечно, не может солидаризоваться с тем, что собой представляет мировоззрение Солженицына, труды Солженицына, философия Солженицына, нравственная парадигма его. Это несовместимо! Например, статья Александра Исаевича "Раскаяние и самоограничение", сейчас предложите в школе проработать эту статью – да вы что?! Мы, наоборот, должны расширяться и так далее. А у Александра Исаевича это коренная позиция, одно из важнейших понятий в нравственной позиции. И другие его работы. Поэтому это был, конечно, ход, а родства, единства, конечно, никакого они не находят. Да, Наталья Дмитриевна использовала и этот канал, она делает великое дело, но власть здесь не при чем.
Владимир Кара-Мурза: Насколько удачно то, что хотя бы в сокращенном варианте "Архипелаг ГУЛАГ" изучается в школе?
Юрий Кублановский: Я считаю, что сокращения его были необходимы. Вышел в Екатеринбурге и четырехтомник "Красного колеса". Главы, посвященные историческим персоналиям, – "Ленин", "Царь"– выделены в отдельные книжки и читаются гораздо проще, чем такая эпопейная масса. И "Архипелаг ГУЛАГ" должен существовать в обоих объемах, другое дело, что я давно не встречал людей, которые читали его и в усекновенном виде, увы. Мы, к сожалению, не принадлежим к тем народам, которые чтят своих жертв. Это видно даже по тому, что происходит на Соловках, там совершенно загнобили всю зэковскую историю Соловков, музей в страшном упадке. Мы не чтим своих мучеников, – и в этом, может быть, одна из главных бед русской цивилизации.
