Иван Толстой: Полузабытый Сватиков. Наша программа сегодня посвящена историку Сергею Сватикову, чья репутация всегда стояла очень высоко, но миф которого оказался затерт в глубины истории более мощными или удачливыми общественными льдинами. Если же искать формальные поводы для разговора о Сергее Григорьевиче, то их более чем достаточно: это и 110-летие убийства министра Плеве, и 70-летие Бернского процесса 1934 года по делу об авторстве «Протоколов сионских мудрецов», где Сватиков выступал экспертом. Но дело, конечно, не в датах, а в том, сватиковская судьба и работа интересны сами по себе. Достаточно сказать, что книгу Сватикова «Зарубежная агентура Департамента полиции» переиздали в 1941 году не где-нибудь, а на Лубянке – закрытым, секретным тиражом, для внутреннего пользования. Значит, дело писал политический враг советской власти.
Впрочем, об этом и о многом другом расскажет сегодня мой собеседник историк профессор Олег Будницкий.
Олег Будницкий: В истории русской культуры и история русской эмиграции в том числе, русской общественной деятельности, общественной жизни, скажем так, есть немало, очень немало людей, очень немало таких фигур, которые как-то оказались забыты или полузабыты как-то незаслуженно. Это говорит не о том, что у нас так много выдающихся людей, что людей, условно говоря, второго плана можно как-то не принимать во внимание, это говорит о том, цитируя Пушкина, что мы ленивы и нелюбопытны. Не все из нас ленивы и нелюбопытны, некоторые из нас любопытны и кое-что предпринимают для того, чтобы узнать об этих людях и отдать им должное.
Так вот, один из таких людей — это Сергей Григорьевич Сватиков, уроженец моего родного города Ростова-на-Дону, который родился в 1880 году и скончался 18 января 1942 года в городе Париже, тоже город, хотя и не совсем родной, но любимый. Тут, я думаю, я не оригинален. Так вот, что касается Сватикова, кто он вообще такой. Это историк, публицист, общественный деятель, библиофил. Это человек, пик общественной активности которого пришелся на период революции и гражданской войны, и одна из книг которого была издана — это я говорю специально для завлекаловки, НКВД для служебного пользования в 1941 году в порядке своеобразного пособия, книга белого эмигранта и врага советской власти. Вот кем был Сватиков в первом приближении. Теперь немножко подробнее. Сватиков закончил гимназию в Ростове-на-Дону, и что очень важно, его одноклассником был Николай Парамонов.
Иван Толстой: О котором вы, Олег Витальевич, рассказывали нам лет 10 назад увлекательнейшую историю.
Олег Будницкий: Совершенно верно. Это очень важно. Напомню на всякий случай тем, кто имел несчастье не слышать эту передачу, о том, что Николай Елпидифорович Парамонов был сыном Елпидифора Парамонова, крупнейшего донского предпринимателя, вот уж владелец заводов, машин и пароходов, именно паровых мельниц, пароходов, крупнейший мукомольный гигант, пароходами отправлялась мука в Москву Филиппову. Филипповские булочные, и так далее — это в значительной степени парамоновская мука, думаю, не только парамоновская, потому что Москву только парамоновской мукой прокормить даже тогда было невозможно. Это очень важно, потому что впоследствии жизненные пути Парамонова и Сватикова пересекались, некоторое время они служили в одном и том же учреждении, а именно в ОСВАГе, то есть Осведомительно-информационном агентстве Добровольческой армии, точнее — вооруженных сил Юга России. Об этом немножко позднее. Сватиков поступил на юридический факультет Петербургского университета и, конечно же, принял участие в студенческих волнениях 1899 года. Некоторые, в частности, Ричард Пайпс считают эту дату начальной датой русской революции. Студенческие волнения, их безобразное, бессмысленное подавление, и так далее. Поскольку студентов, которые вели себя не слишком хорошо в период этих волнений, собирались отдавать в солдаты, кое-кого и отдали в солдаты, то Сватиков предпочел уехать учиться за границу и не куда-нибудь, а в Гейдельберг, не самый, как мы знаем, плохой университет, а в то время, возможно, лучший университет не только Европы, но и мира, один из лучших, во всяком случае. Там он как раз защитил диссертацию, а университет, то, что у нас сейчас диплом бакалавра, специалиста или еще что-то, назывался тогда диссертация. Это была по-нашему дипломная работа такая обширная, но очень серьезная работа о конституционных проектах в России, о проектах смены государственного строя, на немецком языке она вышла, ее опубликовали в небольшом количестве экземпляров. И это была первая более-менее серьезная работа Сватикова.
За границей же Сватиков, с одной стороны, увлекается идеями социал-демократии, и вообще он по партийной принадлежности был социал-демократ и вроде бы меньшевик, хотя тесных связей с партией вроде бы никогда не имел. Состоял в переписке с редакцией газеты «Искра», но публиковался в журнале «Освобождение», журнал, газета — называют по-разному, двухнедельник «Освобождение», который редактировал один из столпов русского либерализма Петр Струве.
Иван Толстой: И журнал издавался в Штутгарте?
Олег Будницкий: Да, в Штутгарте, потом в Париже. Там публиковались кое-какие статьи Сватикова. В 1904 году он возвращается в Ростов-на-Дону, где принимает активнейшее участие в банкетной кампании. Вы смотрите с удивлением. Поясню на всякий случай, не только вы, видимо, многие другие посмотрят с удивлением на радиоприемники, о чем это речь. Да, это натуральные банкеты, но банкеты, на которых произносились политические речи, принимались разного рода резолюции. Это период «весны» так называемой Святополка-Мирского, когда после убийства Плеве-реакционера власть поняла, что надо как-то по-другому строить отношения с обществом. Министром внутренних дел был назначен князь Святополк-Мирский, и начались поползновения навстречу обществу. Поползновения по принципу шаг вперед, два шага назад, как раз либеральная общественность, либеральная интеллигенция - каким образом заявляли свои политические претензии? Они устраивали банкеты. Банкеты в 1904 году были по разным поводам. В 1904 году осенью по поводу 40-летия судебных уставов, судебной реформы наиболее последовательной, либеральной, западной, условно говоря. Сватиков выступал там с речью на одном из этих банкетов, с речью крайне радикальной. Он осуждал тех, кто там собрались, какие они не радикальные, не революционные и ставил им в пример ростовскую стачку 1902 года, о которой он, кстати, писал, но заочно. Одно из крупнейших выступлений рабочих не только на юге России, но и вообще России начала ХХ века.
В период первой русской революции Сватиков был арестован, потом освобожден за свои крамольные речи. Сватиков произносит речи, в чем-то участвует, но больше не как политический работник, а больше как работник пера. Он пишет разного рода статьи и брошюры, в значительной части на исторические, но актуальные темы, например, созыв народных представителей. Выходит его «История общественного движения в России». То есть Сватиков выступает как историк, но историк-публицист, я бы сказал. Публикуется он как в общих журналах, но чаще исторических, в таких как «Былое», впоследствии «Минувшие годы», «Голос минувшего» - это уже более поздний период. Кстати, одна из его публикаций послужила основанием для преследований журнала, да и его в какой-то степени, когда он писал о студенческом движении как раз конца 19 века, он там говорил, что оратор говорил о тех или иных событиях: в разгоне студентов виноват не жандармский ротмистр, а всем известный полковник. Всем известный полковник в России был только один — это был государь-император Николай Второй. Цензор правильно понял, о ком идет речь, и из-за этого исторического текста Сватикова журнал подвергся преследованиям, этот номер был запрещен.
Иван Толстой: Вы имеете в виду журнал «Былое»?
Олег Будницкий: Именно этот номер журнала «Былое».
Иван Толстой: Банкетная кампания, конечно, кончилась с наступлением первой русской революции?
Олег Будницкий: Знаете ли, не банкетная кампания привела к революции.
Иван Толстой: Нет, кончилась.
Олег Будницкий: Банкетная кампания кончилась даже раньше. Но это было довольно серьезно, потому что это по всей стране, в крупных городах, конечно. Это все-таки представители творческого класса, условно говоря, люди не последние в обществе. Это был такой тревожный звонок. Форма самой организации, форма выражения политических воззрений, политической воли. У нас, апеллируя к советской историографии, к этому относились как «бессильной либеральной буржуазии». Она была не такая уж бессильная, это была форма самоорганизации, формулирование каких-то идей и, главное, в открытой форме, что было очень важно. Устроить митинг в России было бы невозможно, он был бы разогнан.
Иван Толстой: И напечатать статью на такую тему было бы невозможно.
Олег Будницкий: А вот устроить собрание... А что такое? Банкет. А как можно запретить банкет, да еще, например, в честь 40-летия судебных уставов, принятых по повелению государя, принятых государем-императором Александром Вторым? Что нелегального? На этих банкетах и происходили, собственно говоря, разного рода такие вещи. Там были и секретные агенты, приходили жандармы в качестве наблюдателей, ораторов прерывали, банкеты прекращали, запрещали время от времени, но, тем не менее шел такой процесс борьбы своеобразной.
Было там, конечно, немало забавного. Василий Маклаков, отличавшийся не только необыкновенным умом, но и необыкновенным остроумием, он как-то говорил, что пришел жандарм разгонять банкет и, конечно, был прецедент в истории, когда пришли по повелению Людовика XVI, разгонять Генеральные штаты, и Мирабо сказал, что мы разойдемся, только подчинившись воле штыков. Мы здесь находимся по воле народа и разойдемся, подчинившись только силе штыков. Но не мог же я, сказал Маклаков, сидя в ресторане, сказать, что я здесь по воле народа. Некоторые участники банкетов и их организаторы с некоторой долей иронии к этому относились. Была доля иронии, доля вполне серьезная.
Сватиков был такой критикан: что вы здесь собираетесь? С радикальной позиции критиковал участников этой банкетной кампании. Он приезжает в Петербург, сдает в 1909 году экзамен на звание присяжного поверенного. Он как бы квалифицировал немецкий диплом, ему надо было узакониться как юристу, он становится присяжным поверенным, то есть имеет право принимать участие в каких-то судебных делах. Но, в основном, он все-таки пишет, занимается историей студенчества. У него выходит работа «Русская студентка» о женщинах-студентках, то, что было тогда делом относительно новым. Ведь женщин не принимали в высшие учебные заведения длительное время, потом появились специальные женские курсы, женский педагогический институт, и так далее.
Иван Толстой: Медицинский.
Олег Будницкий: Женщины в России какое-то время вынуждены были, чтобы получить высшее образование, уезжать за границу. Он публикуется в сборнике «Путь студенчества», это происходит и в Первую мировую войну в том числе. В Первую мировую войну, отметим это обстоятельство, Сватиков работает, участвует в организациях в защиту евреев российских, подвергавшихся как раз в то время депортациям и всяческим преследованиям, как потенциальные предатели, по мнению российского командования. Что парадокс. Когда высланы были порядка 250 тысяч евреев, или вынуждены были бежать из прифронтовой зоны, потому что там просто невозможно было находиться, шла война, были в положении париев, во многих российских губерниях в нормальное время жить было запрещено, и одновременно в армии служило около 400 тысяч евреев. Был такой парадокс, безумная политика командования. Правительство было против всех этих выселений, но в прифронтовой полосе вся власть была в руках военных. Было целое движение русской интеллигенции, части интеллигенции в защиту евреев, они выпустили несколько изданий сборника «Щит». Сватиков стал писать большую работу по линии общества изучения еврейской жизни, по существу, по линии защиты евреев, о роли евреев в российском освободительном движении. Любопытно, что тогда это считалось положительным моментом. Какой-то период в эмиграции считалось, что участие в освободительном движении — это как бы зло, которое привело к разрушению России. В постсоветской России сейчас у значительной части исследователей, точнее, не исследователей, а скорее публицистов от истории считается, что революционеры — это злодеи, которые разрушили Россию. Хотя, конечно, когда речь идет о разрушении режима, то работа ведется с двух сторон — и сверху, и снизу на самом деле, где сознательное, а с другой стороны несознательное. Когда люди совершают то, что Талейран назвал хуже, чем преступление (хуже, чем преступление, — это ошибка), я имею в виду режим.
Что же касается Сватикова, то он готовил большую работу, она оставалась не опубликованной до 1999 года, когда Виктор Кельнер, питерский историк эту работу опубликовал в сборнике, который составил ваш покорный слуга, «Евреи и русская революция». Я побудил Кельнера подготовить к публикации этот довольно обширный и довольно любопытный текст.
Пик политической деятельности Сватикова, общественно-политической, приходится на 1917 год. Сначала он в Петрограде заместитель комитета по формированию милиции города, а потом отправляется за границу в качестве специального комиссара Временного правительства по изучению работы дипломатических учреждений и, самое главное, по ликвидации заграничной агентуры департамента полиции или, как называли, заграничной охранки.
Это интересное было установление, поскольку мы понимаем, что в России был департамент полиции, было Охранное отделение, но значительная часть организационной революционной деятельности проходила за границей. И еще в 1880 годы для борьбы с «Народной волей» и другими народническими организациями и кружками была создана заграничная агентура Департамента полиции, которой заведовал известный в определенных кругах человек Петр Иванович Рачковский, который заведовал этой агентурой до начала ХХ века. А впоследствии Рачковский был начальником политического отдела Департамента полиции в революционный период. Заграничная агентура занималась слежкой за эмигрантами и организацией разного рода провокаций в отношении эмиграции. Впоследствии по сведениям, не до конца подтвержденным, попыткам их убийства, а в некотором случае даже убийствами, которых было, конечно, единичное количество, которые ни в какое сравнение не идут с последующей деятельностью НКВД за рубежом. Но, тем не менее, следили, организовывали провокации, в частности, всячески атаковали Тихомирова, и эти дополнительные атаки и всякие провокации не были, возможно, главным фактором, побудившим Тихомирова покаяться и вернуться домой. Они устраивали провокации в отношении Плеханова, от его имени выпускали какие-то подметные листовки, и так далее. Много чем занималась заграничная агентура.
Раз в России ликвидировался Департамент полиции - охранка, то надо было ликвидировать и заграничную. Туда поехал Сватиков, он ее ликвидировал, но подошел к делу как историк. Он среди прочего смотрел документы и беседовал с агентами, в том числе с многолетним сотрудником заграничной охранки Анри Бинтом, французом, как Генри Бинт проходил в текстах. На основании того, что он там наликвидировал и насобирал, Сватиков в 1918 году выпустил брошюру «Заграничная агентура Департамента полиции». Многие годы это оставалось единственной книжкой на эту тему.
Иван Толстой: Вот цитата из работы Сергея Сватикова:
«Рост революционного движения в конце 19 века в России и усилившееся в связи с этим преследование царским правительством революционных организаций, ознаменовались значительным увеличением числа политических эмигрантов, бежавших из России в Западную Европу. По данным Департамента полиции, в различных странах Европы в это время насчитывалось до 20 тысяч политических эмигрантов. Для наблюдения за деятельностью политических эмигрантов Третье отделение еще до этого посылало за границу своих сотрудников. Эти эпизодические командировки отдельных агентов полиции за границу преследовали узкие цели: выяснение связей и образа действий как целых групп, так и отдельных эмигрантов, установление связей эмигрантов с революционными политическими деятелями в России и тому подобное. После убийства 1 марта 1881 года Александра Второго самодержавие принимает более решительные меры против революционеров как внутри страны, так и против русских, политических эмигрантов за границей.
В 1881 году, когда Третье отделение уже было реорганизовано в Департамент полиции, за границей была создана так называемая заграничная агентура Департамента полиции с центром в Париже. До 1883-го это парижское отделение царской охранки состояло из 5-6 агентов, работавших каждый по отдельному заданию. В июне 1883-го для заведования заграничной агентурой Департамента полиции в Париж посылается надворный советник Корвин-Круковский. В удостоверении на имя Корвина, подписанного тогдашним директором Департамента полиции Плеве, указывалось, что он «обличен доверием Департамента полиции» и что «дружественным России державам предлагается оказывать ему содействие при исполнении им своего поручения». В помощь Корвину товарищ министр внутренних дел Оржевский предписал Плеве пригласить на службу для заведования агентами центральной парижской агентуры французского гражданина Александра Барле. Для несения наружного наблюдения Корвин пригласил трех агентов — французов Бинта, Риана и Росси.
Летом 1884 года Корвин-Круковский был отстранен от руководства заграничной агентурой за неудовлетворительную постановку работы по розыску. На эту должность был назначен дворянин Рачковский, состоявший в распоряжении Департамента полиции и выполнявший отдельные поручения Департамента за границей. С приходом Рачковского деятельность заграничной агентуры значительно активировалась. К сотрудничеству в охранку был привлечен такой опытный агент как Геккельман, он же Ландезен-Гартинг, будущая звезда полицейской провокации. Не ограничиваясь наружным и внутренним наблюдениями за эмигрантами-революционерами, Рачковский применил в отношении них всевозможные известные охранке приемы борьбы — провокация, перлюстрация и тому подобное. Приехав в начале ноября 1886 года из Парижа в Женеву, Рачковский с помощью своих сотрудников Бинта, Милевского и Турина в ночь с 20 на 21 ноября произвел вооруженное нападение на типографию «Народная воля». В течение нескольких часов налетчики разбросали по улицам Женевы несколько десятков пудов набора «Вестника «Народной воли», сочинений Герцена и других работ, а находящиеся в типографии несколько тысяч экземпляров уже отпечатанных изданий были уничтожены на месте. Естественно, что такой бандитский налет мог произойти только с молчаливого согласия женевской полиции.
(…) Рачковским первым из царской охранки была широко применена перлюстрация писем почти всех политических эмигрантов в Париже, Женеве, а чуть позже и в Берлине. Зная хорошо адреса всех эмигрантов, Рачковский за несколько франков в месяц подкупал консьержей или почтальонов и при их посредничестве перлюстрировал письма. Для наибольшего успеха в своей деятельности Рачковский установил тесный контакт как с парижской, так и с женевской полицией. Парижские, цюрихские и женевские префекты, их помощники и рядовые полицейские за вознаграждение в несколько сот, а то и десятков франков в месяц, в зависимости от ранга, не только закрывали глаза на деятельность иностранной, русской охранки в их префектурах, но и помогали ей всеми возможными средствами. В одном из рапортов директору Департамента полиции за 1886 год Рачковский ходатайствовал о награждении ряда чинов парижской префектуры во главе с префектом Гроньоном, и указывал на необходимость тесного контакта с будущим. «При успешности названного ходатайства наши политические отношения с местной префектурой, как первенствующим полицейским учреждением в Париже, несомненно должны стать на вполне прочных основаниях, укрепивши за мною возможность действовать без всяких внешних стеснений со стороны господина Гроньона и его подчиненных, а так же и пользоваться их прямыми, хотя, конечно, негласными услугами во всех потребных случаях». Так писал Рачковский в 1886 году.
Для характеристики личности Рачковского и объяснения его дальнейшей судьбы небезынтересно отметить и другую его сторону деятельности в Париже. Будучи человеком честолюбивым и склонным к авантюрам, он попытался построить на своей полицейской деятельности политическую карьеру. Будучи в курсе ведущихся переговоров о франко-русском союзе, Рачковский решил использовать эти переговоры в указанных целях. При помощи «талантливейшего» сотрудника Ландезина он выработал план мнимого покушения на жизнь Александра Третьего. Согласно этому плану, Ландезин при участии народовольцев-террористов Накашидзе, Теплова, Степанова, Кашинцева и других организовал в Париже лабораторию по изготовлению бомб для выполнения террористического акта над Александром Третьим. Деньги на организацию лаборатории Ландезину были отпущены Рачковским. После опытов, которые проводились террористами в окрестностях Парижа, они должны были поехать в Петербург и убить Александра Третьего. Через имевшиеся связи Рачковский все время держал в курсе этого дела французских министров — внутренних дел Констана и иностранных дел Флоранса. Накануне предполагаемого отъезда террористов в Петербург все они по распоряжению Констана были арестованы французской полицией, за исключением одного Ландезина, который успел скрыться. Рассчитывая задобрить Александра Третьего, французское правительство организовало шумный процесс 1890 года по делу русских террористов. Многие из них были приговорены к тюремному заключению, другие вместе с даже не причастными к делу эмигрантами были осуждены к высылке за пределы Франции. Ландезин как организатор заговора был заочно приговорен к пяти годам тюрьмы. Этой провокацией Рачковский не только возвысил свой авторитет в Министерстве внутренних дел и избавился от многих беспокоивших его парижских эмигрантов, но и сумел завязать солидные связи в политических кругах Парижа.
К этому времени, в частности, относится его знакомство, перешедшее позже в дружбу с французским президентом Лубе. Разумеется, что французские министры и президент недаром завязали дружбу с руководителем русских сыщиков и провокаторов в Париже. Эта дружба нужна была для того, чтобы повлиять на Александра Третьего в сторону большей доброжелательности к французам. Суровый приговор французского суда над русскими террористами смягчил сердце Александра Третьего по отношению к Французской республике, что выразилось в ускоренном заключении военного союза с Францией.
Энергии и изворотливости Рачковского, казалось, не было предела. Это был прирожденный сыщик, комбинатор и авантюрист. Для борьбы с русскими эмигрантами он пользовался их же средствами. Не лишенной остроумия была его идея создания во Франции Лиги спасения Русского отечества. Его агентура в Лиге развила бешеную деятельность против русских эмигрантов в Париже. Влиятельные парижские газеты по сигналу Рачковского, обычно сопровождающиеся крупными подачками из средств, отпущенных лично Его величеством, поднимали бешеный вой по поводу русских эмигрантов и якобы наводнивших всю Францию и мешающих дружественным между этими странами. Воззвания Лиги, тысячами распространяемыми в Париже, призывали французов всеми способами, вплоть до террора, бороться с русскими хулиганами, изменившими своей родине, приютившимися во Франции и поставившими своей целью натравить последнюю на дружественную Россию. Когда движение, организованное Рачковским, приняло погромный характер и наделало много шума, французское Министерство внутренних дел во избежание скандала запретило деятельность Лиги».
Иван Толстой: Так писал Сергей Сватиков в своей книге 1918 года «Зарубежная агентура Департамента полиции». Книга была секретным тиражом переиздана в 1941 году на Лубянке. Историк Олег Будницкий продолжает:
Олег Будницкий: Но тут происходит большевистская революция, Сватиков бежит на родной Дон. Он содействует созданию Добровольческой армии, принимает некое косвенное участие, во всяком случае, сочувствует и как-то знает лично генерала Алексеева, генерала Корнилова, с Корниловым общается. Но отношение в армии к Сватикову в целом негативное. Поскольку он социал-демократ, а значит революционер, а значит он причастен к тому, что происходит с Россией. Кроме того, по случаю слухов по поводу убийства Николая Второго (сначала это были слухи, потом слухи подтвердились; в данном случае речь шла о слухах, Николай Второй еще был жив) Сватиков публикует статью в одной из ростовских газет о императоре Николае Втором, хотя о покойниках не принято писать плохо, он, оценивая его деятельность исторически, относится к ней весьма критично. Это приводит к тому, что его пытался убить один из офицеров-монархистов, возмущенный публикацией Сватикова, пытался просто застрелить.
По поводу Сватикова появляются в правого толка изданиях крайне негативные критические статьи. Это слабо сказано — критические статьи. Появляются просто резкие в высшей степени отрицательные тексты не просто критического, а поносного характера. В Ростове меняются разные власти, как мы знаем, была большевистская, была немецкая, была Краснова. В конце концов восстанавливается власть Добровольческой армии. В начале 1919 года, когда происходит институционализация многих структур, связанных с деятельностью гражданского правления и с деятельностью армии одновременно, создается при Особом совещании (Особое совещание — это своеобразное правительство при генерале Деникине) отдел пропаганды, который возглавил известный уже нам Николай Парамонов, который ретроспективно стал одним из наследников с братом Петром скончавшегося Елпидифора. Знаменит он был тем в отношении бизнес-деятельности, что он именно он основал каменноугольные рудники, которые мы называем шахтами теперь в Александровске-Грушевском, который теперь называется город Шахты. Кроме того, Николай был издателем. Он основал «Донскую речь», о которой я могу очень долго говорить — это было одно из крупнейших демократических издательств в дореволюционной России. Именно «Донская речь» выпускала и «Былое», и «Историческую библиотеку» и великое множество книг и брошюр, которые посвящены были историческим и злободневным политическим вопросам. Кончилось в конце концов это запрещением практически всего, что сделано «Донской речью», закрытием издательства, судебным преследованием Николая Парамонова.
Иван Толстой: С чьей стороны?
Олег Будницкий: Царской власти. Он находился длительное время под судом. В конечном счете, человек был не бедный, дело тянулось, тянулось, всплывали новые данные, кончилось это все дело тем, что дотянули до 300-летия дома Романовых, 1913 год, и он попал под амнистию. Но оставался ограниченным в правах довольно длительное время, пока во время одного из визитов императора Николая Второго брат Николая Парамонова Петр не принес на прием по случаю пожертвования на оборону государства некую крупную сумму денег. Николай Парамонов, кстати, по партийной принадлежности был кадет, из левых кадетов. Так вот, Николай Парамонов возглавил отдел пропаганды. У него был все-таки опыт — он был издатель. Он пригласил на должность своего заместителя Сватикова.
Иван Толстой: Кто еще входил в «Осваг»?
Олег Будницкий: Вы знаете, впоследствии кто только не сотрудничал с «Освагом», но мы говорим об отделе пропаганды. Идея Парамонова и практическая работа Сватикова заключались в том, чтобы привлечь к работе в отделе пропаганды достаточно широкий круг политических сил, включая левых. Парамонов полагал, что победить большевиков, опираясь только на правых, невозможно, нужно привлечь и левых, нужно привлечь умеренных социалистов, и тогда это заиграет. А там кто только не работал на «Осваг», в том числе художник известный Лансере, например, несть числа тем, кто печатался в «осваговских» изданиях в самых разных вариантах.
Иван Толстой: Дедушка приложил силы.
Олег Будницкий: В конечном счете у «Освага» сложилась чрезвычайно одиозная негативная репутация как у примитивного пропагандистского органа, который способен не только привлечь к делу, такое было общее мнение о чрезвычайной коррумпированности «Освага», поскольку отпускались деньги на те или иные пропагандистские проекты, как они расходовались — тайна сия велика. Хотя можно посмотреть по документам. Об «Осваге» есть несколько работ, я довольно подробно о нем пишу в своей книжке «Российские евреи между красными и белыми», там большой фрагмент о деятельности «Освага», в частности, его антисемитской пропаганде. Хотя антисемитизм официально не входил никоим образом в идеологию белого движения, но «благодаря» «Освагу», я не говорю о погромах, я говорю о чисто пропагандистской деятельности, белое движение стало ассоциироваться с антисемитским. Антисемитизм, я ссылаюсь на это в своей книге, стал козырной картой отдела пропаганды белых.
Иван Толстой: Еще цитата из книги 1918 года «Зарубежная агентура Департамента полиции».
«Биографии ряда секретных сотрудников и их показания следственной комиссии Временного правительства показывают, что эти люди в своем большинстве выбиты из нормальной колеи теми или иными условиями жизни, потерявшие связи с той средой, в которой они находились в обычных условиях, сравнительно легко шли на сотрудничество с охранкой. Среди секретных сотрудников охранки часто встречаются представители эсеров и анархистов, которые один раз попав в руки охранки, навсегда становились ее слугами. В отдельных случаях это были представители интеллигенции, напуганные в годы первой русской революции и растерявшиеся перед разнузданной царской реакцией. Но чаще всего в заграничной агентурной охранке находились люди с темным уголовным прошлым, для которых не существовало ни класса, выходцами из которого они были, ни товарищества, ни дружбы. Эти люди продавались тем, кто платил больше. Но и были наоборот и случаи раскаяния, когда бывшие царские охранники рвали связи со своими хозяевами и переходили на сторону оппозиции, раскрывая при этом все секреты охраны. Правда, таких идейно раскаявшихся бывших охранников было немного, чаще всего предавали охранку те, кто не ужился с ней по другим причинам, более деликатного характера. Обычно это были чиновники, карьера которых в охранке в силу интриг и продажности становилась под угрозу, чиновники, которые проворовывались или те, кто за работу против полиции, намеревался получить больше, чем в самой полиции. И Бакай, и Меньшиков, и Лопухин дали Бурцеву, разоблачителю провокаторов, много сведений о составе провокаторов царской охранки только потому, что служебная карьера в Департаменте полиции для них кончилась, а чувство ненависти и зависти к тем, кто занимал высокие посты в Департаменте, было значительно сильнее, чем преданность самодержавию. Таким образом, общий развал работы охранки и постоянные провалы ее агентов были следствием развития ее собственных внутренних противоречий. Департамент полиции уделял большое внимание вербовки секретной агентуры из числа нелегальных противоправительственных партий. Особенно большая работа в этом направлении была проделана Рачковским. Ко времени его руководства политическим сыском относится разработка специальной инструкции по организации и ведению внутреннего культурного наблюдения. Действие этой инструкции было распространено и на заграничную агентуру».
Иван Толстой: Сергей Сватиков. «Зарубежная агентура Департамента полиции», книга 1918 года. Историк Олег Будницкий продолжает.
Олег Будницкий: Само наличие Сватикова в «Осваге» вызвало возмущение второго человека в белом лагере и очень влиятельного - председателя Особого совещания генерала Абрама Михайловича Драгомирова. Драгомиров настоял на том, чтобы Сватиков не был утвержден в должности заместителя руководителя отдела пропаганды, Сватиков, соответственно, ушел в отставку. По этому поводу, кстати говоря, Парамонов написал большое письмо Деникину, что дело не в Сватикове — дело в линии нашей пропаганды. Ваш покорный слуга это письмо опубликовал, так же, как опубликовал письмо Сватикова Владимиру Бурцеву в Париж, где он описывал эти обстоятельства и говорил, что ничем хорошим это не кончится, что оказалось вполне справедливым. Левые социал-демократы его уволили, по существу, так закончилась его недолгая работа на отдел пропаганды.
Сватиков уехал во Францию, в Париж, где начинается его очередной период эмиграции. Первая была его эмиграция в Германию, когда он учился, теперь он в Париже и, собственно говоря, начинается эмигрантский период его деятельности. Сватиков опять-таки сотрудничает в разных эмигрантских изданиях, в еврейской печати не публиковался, где немножко напечатал о происхождении «Протоколов сионских мудрецов», приобретших вдруг гигантскую популярность в эпоху гражданской войны и использовавшихся в том числе пропагандистскими структурами белых в качестве орудия пропаганды.
Сватиков становится представителем Пражского архива в Париже. Он был увлеченнейшим библиофилом, в этом отношении он наш собрат и предшественник, как и многие другие. Он был одним из редакторов журнала «Русский библиофил».
Как раз в эмигрантский период Сватиков написал свой главный исторический труд - «Россия и Дон». Это монография, фолиант 500 с лишним страниц, он вышел в Белграде в 1925 году. Это книга, собственно говоря, о казачестве донском и его взаимоотношениях с центром, с властью, и так далее, книга, я бы сказал, идеализирующая донское казачество и его демократические устремления, его некую автономность. На этот компендиум появились рецензии серьезных историков - Бориса Николаевского, но для нас важнее в данном случае Александр Кизеветтер, который больше знал об истории раннего казачества, чем Николаевский. И тот, и другой, особенно Кизеветтер, справедливо заметили, что это очень ценное собрание материалов, но с выводами автора согласиться никак нельзя. Но эта книга сохраняет свое значение для историографии как раз как собрание очень важных материалов. Это не сборник документов, просто он цитирует источники, он пересказывает источники, он опирается на источники, и это оригинальная концепция, но концепция, которую серьезная историческая наука не поддерживает.
Возможно, еще ярким публичным событием в жизни Сватикова стало его участие в качестве эксперта в бернском процессе по поводу «Протокола сионских мудрецов». Бернский процесс проходил в трех актах, в трех действиях. Он проходил в Берне, в Швейцарии, в 1934-1936 годах. Почему там была роль Сватикова и других русских экспертов? Дело вот в чем: в 1933 году в Германии пришел к власти Гитлер, пришли нацисты, антисемитизм был одним из краеугольных камней нацистской идеологии, и «Протоколы сионских мудрецов» стали активнейшим образом распространяться и популяризироваться, в том числе в Швейцарии, швейцарскими нацистами. Швейцарские еврейские общины (понятно, что в Германии это было невозможно) обратились в суд по поводу распространения «Протоколов» с тем, чтобы запретить это распространение, поскольку это фальшивка и текст, который разжигает ненависть к евреям. Как мы теперь знаем (говоря «мы», я, наверное, имею по большей части себя, потому что ваш покорный слуга в архиве Гуверовского института в коллекции Бориса Николаевского изучил тщательнейшим образом те коробки с документами, которые посвящены бернскому процессу по «Протоколам»), одним из экспертов на процессе был Борис Николаевский. Совершенно очевидно, что процесс инициировали русские евреи-эмигранты, Илья Михайлович Чериковер, известный автор книги о погромах в период гражданской войны, автор монографии «Распространение просвещения среди евреев», и так далее. Чериковер один из основателей Института еврейских исследований, который занимался изучением истории евреев восточноевропейских, прежде всего говорящих на идише. Так вот, именно Чериковер побудил швейцарских евреев этот процесс инициировать. И он организовывал защиту, экспертизу, потому что понятно было, что «Протоколы» впервые были опубликованы на русском. Понятно было, что они были изготовлены в России или не в России, но на русском языке и для российского употребления. Есть разные версии, почему и для чего это было нужно, одна из версий — для дискредитации революционного движения. Другая версия конспирологическая, что это речь шла о внутренней борьбе при дворе, их хотели использовать для разоблачения каких-то проходимцев, которые были близки к императору Николаю Второму. Эту сложную теорию развивал Борис Николаевский, в частности. Понятно было, что корни изготовления «Протоколов» нужно искать в России.
Сватиков занимался, напомню, ликвидацией и изучением материалов заграничной охранки. Еще в начале 1920 годов он писал о подлогах Рачковского и упоминал о том, что Рачковский инициировал ряд подложных текстов, приписанных Тихомирову, Плеханову, каким-то неизвестным революционерам. У него была целого рода фабрика подобного рода фальшивок. Уже тогда Сватиков высказал предположение, что заказчиком «Протоколов» является Рачковский. Тем паче, что по показаниям этого самого Анри Бинта, Кретон специально ездил в Германию, чтобы покупать старинные еврейские книги, книги о каббале и так далее. Сватиков пришел к умозаключению, что вся эта литература не случайно заказывалась Рачковским — она была нужна для того, чтобы использовать эти тексты для изготовления «Протоколов сионских мудрецов». Сватиков написал обширную работу, рукопись о том, как были изготовлены «Протоколы сионских мудрецов». Он выступал на процессе в Берне наряду с другими русскими экспертами, Борисом Николаевским, Павлом Милюковым, с показаниями о том, что ему известно, что он знает об этом. Эта версия Сватикова, собственно говоря, и легла в основу практически всей последующей литературы о «Протоколах сионских мудрецов». Этот текст, которые долгие годы хранился в архиве Гуверовского института в коллекции Бориса Николаевского, опять-таки был опубликован вашим покорным слугой в сборнике «Евреи в русской революции» в 1999 году, к которому я интересующихся и отсылаю.
Иван Толстой: Какими были поздние годы Сватикова?
Олег Будницкий: Он был и не слишком старым человеком, но человеком не очень здоровым. Он был очень тучен, между прочим, был не очень здоров, и с ним случился инсульт. И кто взял на себя заботу о Сватикове? Владимир Львович Бурцев, еще один эксперт, кстати, на процессе о «сионских протоколах».
Иван Толстой: И автор книжки отчета.
Олег Будницкий: И автор книжки не просто отчета, а он автор книжки, вышедшей в 1938 году под названием «Протоколы сионских мудрецов». Доказанный подлог». Это не только по материалам процесса, хотя там очень много использовано, но на основе тех рукописей экспертов, которые он читал и с которыми он говорил. Прежде всего, это рукопись Сватикова, это рукопись Бориса Николаевского и некоторые другие. Хотя у Николаевского была другая редакция создания «Протоколов», но это в данном случае неважно.
Бурцев о Сватикове как-то заботился, за ним приглядывал. Но, увы, 17 января 1942 года Сергей Сватиков скончался в Париже. В том же году, кстати, умер и Бурцев, который был почти на 20 лет его старше. Но как раз Бурцев умер не от старости, а от заражения крови. Жил он в нищете, все свои деньги тратил на покупку каких-то периодических изданий, на какие-то исторические изыскания. И у него не было даже денег на ремонт башмаков. И все не мог справиться с гвоздем, который торчал, в конце концов этот гвоздь привел к тому, что у Бурцева случилось заражение крови, от которого он и умер. Такой был грустный финал этих известных деятелей, разоблачителей, среди прочего, заграничной охранки.
Когда у меня появились первые аспиранты, то одному из них — Сергею Маркедонову, ныне довольно известному политологу, к сожалению, добавлю я, потому что я считал и считаю, что Сергей одаренный историк, был, во всяком случае, он ушел во всякую политологию, публицистику, аналитику, и так далее. Было бы весьма правильно, если бы он вместо этого или параллельно с этим занимался бы серьезной историей, но у каждого свой путь, в своей сфере он добился неплохих, как мне кажется, успехов. Так вот, я ему дал тему о Сватикове. И Сергей защитил диссертацию о Сватикове и издал книжку в Ростове, где можно многое почерпнуть о его исторических взглядах, дореволюционном, прежде всего, периоде его жизни и анализ подробный его трудов об истории казачества, некоторых других исторических работ.
И недавно, когда завершилось эта четырехтомное, а считая нулевой, пятитомное потрясающее, с моей точки зрения, издание публикации архива «Современных записок», переписка редакторов, когда редактор этого проекта прислал мне перечень людей, которые предлагали откомментировать переписку, написать вступительные статьи (я зарекся заниматься публикаторской деятельностью, только пишу книги) когда я увидел список, мне было понятно: хорошо, Маклакова я возьму обязательно, тут уже никак — это мой герой. Но когда я увидел, что там еще и Бурцев, и Сватиков, и Карпович, которым я интересовался и интересуюсь, то не удержался и откомментировал все эти тексты. В четвертом томе среди прочего вышла переписка Сватикова с людьми, причастными к «Современным запискам», то есть с Рудневым. Переписка небольшая, но это опять-таки позволяет вспомнить о Сватикове.
