Жану-Полю Сартру не повезло дважды: в первый раз, когда он стал знаменитостью, во-второй, когда о нем забыли. И то, и другое связано с недоразумением.
Сартр был мало кому известен в тридцатые и даже в сороковые, почти до самого конца первого послевоенного десятилетия. Философ, почитатель нечитабельного Хайдеггера, немца, между прочим. Неприятный тип, играющий в соблазнителя, но не в чисто французском духе – за всеми их менажами с участием Симоны де Бовуар и разных девушек (а со стороны Симоны и молодых людей) чувствовался какой-то идеологический расчет: мол так надо, так современному философу-аморалисту положено. Другой, как сказал бы Пятигорский, «чемпион французского экзистенциализма», Альбер Камю, вел себя провинциальнее и привычнее – вполне конвенциональные романы, которые вовремя заканчивались, а вот Сартру непременно нужно было доказать, что «мы другие и сознательно презираем условности». Действительно, все делалось для создания образа настоящей европейской богемы – но до какого-то времени эффект был минимальный. Слишком много было перед войной матерых конкурентов, один Батай чего стоил, не говоря уже о сюрреалистах, не растерявших еще своего элана. Во время же войны стало не до того; тут либо совсем уходи в резистанс, либо сиди потихоньку, пока оно само собой не рассосется. Франции, как обычно, повезло, и «оно» почти само собой и рассосалось – не считая, конечно, погибших евреев, партизан, солдат союзников, высадившихся в Нормандии. В остальном business as usual – профессорские должности, книги, рецензии, сидение в кафе (пусть там и не было былого ассортимента), друзья, беседы, менажи а. Сартр с Симоной де Бовуар выбрали этот вариант – а он к большой популярности явно не вел. Был, впрочем, еще вариант сотрудничества с немцами – или мягкого, в эстетской несознанке, как у Кокто, или, наоборот, в полном уме и памяти, как у Дриё ла Рошеля или Селина (Ла Рошель был вообще чрезвычайно экзотичным персонажем. Незадолго до самоубийства в 1945-м он записал в дневнике: «Я был прав в 1934 г., когда писал …, что национал-социализм является раздражённой реакцией Германии, которая чувствует себя постаревшей, умалившейся перед лицом поднимающегося славянского гения… Сегодня монархия, аристократия, религия обретаются в Москве и нигде более». Очень смешно), но Сартр был человеком меры – а симпатии к стопроцентным изуверам уже за пределами всяких границ. Оттого Пятигорский и называет его буржуазным.
«Но хорошо, – скажем мы, – Гитлер ему не нравился, зато нравились Сталин и Мао, а это изуверы не меньшие». Верно. Только здесь надо иметь в виду следующее. Гитлер был актером, который нес с собой изуверскую идеологию, взывающую к архаике почвы и крови. Гитлер был весь поздний романтик, человек сецессиона, его люди искали какие-то граали в Тибете и вообще вели себя как хорошо организованные дикари. Это выглядело довольно экзотично и привлекательно для обывателя (отсюда и любовь советского народа к эсэсовской форме и красивому Штирлицу) – и для избалованного эстета. Сартр не был ни первым (по крайней мере, пытался не быть первым), ни вторым. А вот Сталин и Мао, вроде бы, двигали историю вперед; на фоне реакционных нацистов они выглядели агентами прогресса, пусть и не очень-то гуманными. Гегельянство не было в особой чести у Сартра, тем не менее, его отношение к людоедам в красном определялось дихотомией «прогрессивный vs. реакционный». В этом смысле он мыслил просто, даже банально, даже примитивно. Впрочем, Сартр никогда не прикидывался уж очень сложным.
Вот эта простота и сыграла с ним злую шутку. Внимать Сартру, подражать ему легко, он же несложен – по крайней мере, так казалось. На самом деле, Жан-Поль Сартр писатель сильный, стильный, иногда даже тонкий, но именно «писатель», а не «философ». Его «Слова» – одно из самых захватывающих вскрытий трупа «литератора», а его солдатские дневники «странной войны» – чтение поучительное, отталкивающее и саморазоблачающее. Сартр умел анализировать свое поведение и свои реакции. Что он точно не умел (точнее – не хотел), так это анализировать свои мысли. Но внешне это был человек с вечной трубкой во рту, он вечно что-то там шкрябает в блокноте, его от всего тошнит, он ведет загадочную сексуальную жизнь, его жена выглядит высокомернее любого аристократа; Жана-Поля и Симону всегда можно найти в «Кафе де Флёр», что рядом с их домом на рю Бонапарт. Тут важно еще вот что вспомнить: именно в конце сороковых-начале пятидесятых началась богемная слава парижского района Сен-Жермен-де-Пре, с его кабачками, кафе и клубами. Там играли лучший в Европе джаз (в Париж переехали после войны несколько первоклассных американских джазменов, да и местные были гениальные – Стефан Граппелли, Джанго Рейнхардт), там пили и говорили пережившие войну интеллектуалы, Жюльетт Греко во всем в черном поет, Борис Виан играет на трубе. Нет Бога кроме экзистенциализма, а Жан-Поль Сартр пророк его.
Сартр с удовольствием согласился на участие в этом милом спектакле, что его, собственно, и погубило. Пасти народы всегда проще, особенно, если «народы» чужие, а аудитория – вся своя и говорит на том же языке. Важную роль сыграла и эпоха, но не в том смысле, в котором говорит Пятигорский. Он имеет в виду время господства в общественном сознании некоторых западных стран так называемых «публичных интеллектуалов», причем левых – именно такая эпоха, по его мнению, в начале 1990-х подошла к концу. Пятигорский ошибался редко, но здесь явно недооценил послевоенный цайтгайст. Слова о «конце эпохи Сартра (и таких как Сартр») сказаны в 1991-м, примерно в это же самое время в легендарном левом лондонском издательстве Verso издавалась уже семнадцатая книга сорокадвухлетнего Славоя Жижека For They Know Not What They Do. Сокрушительная популярность Жижека была еще впереди, но уж точно: между самоубийством Ги Дебора и интеллигентской модой на «левое» нынешнего покроя не было никакой паузы.
Но я про другой цайтгайст. В начале 1950-х медиа окончательно превратились в главный инструмент политической и идеологической жизни Запада – я имею в виду, прежде всего, телевидение. Несмотря на кажущуюся нетелегеничность Сартра и де Бовуар, они часто дают интервью и превращаются в каком-то смысле в медиаперсон.
У них спрашивают обо всем, они диктуют как надо жить и что надо думать, какие идеи носят в этом интеллектуальном сезоне. Мне кажется, что говорить с де Бовуар в те годы, уже в шестидесятые, было интереснее – она, автор великой книги «Второй пол», проповедовала феминизм; Сартру с какого-то момента оказалось просто нечего проповедовать. Потом случился май шестьдесят восьмого, на который Сартр побежал, как старая полковая кляча, заслышав зов трубы, но революции не вышло – точнее, она вышла не такой, как он предполагал. На фотографиях парижского мая Сартр стоит рядом с молодым стильным лысым Мишелем Фуко, как провинциальный дядюшка, которого столичный племянник из озорства привел в порнокинотеатр.
Ну а забыли Сартра – не забыли, конечно, а полузабыли – очень зря. Жизнь его дает важный негативный урок начинающему интеллектуалу, а многие сочинения – столь же серьезный позитивный урок настоящего таланта, тонкости и чисто европейской культурности. В наше полуварварское время это немало.
P. S. В конце сороковых не всем нравилась слава Сартра-интеллектуала и открывателя горизонтов. Парижская Samedi soir писала: «Французские романисты не смогут обогатить нашу литературу, открыв Америку. (…) Турень не населена неграми, которые проводят жизнь, распевая спиричуэлсы, изгоняя духов и потребляя ямайский ром. Дижон не похож на Чикаго, парижане не разгуливают, насосавшись виски». Приведу напоследок и текст явно сочувственный: «Этот академический сопляк оторвался от своих книг, чтобы воспламенить усердных обитателей Кафе де Флёр яростным дыханием литературной революции». Похоже на рекламу энергетического напитка, не так ли?
Беседа Александра Моисеевича Пятигорского «Рабфак Жана-Поля Сартра» (цикл «Нерусская идея») вышла в эфир Радио Свобода 21 июня 1991 года.
Проект «Свободный философ Пятигорский» готовится совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Напоминаю, этот проект был бы невозможен без архивиста «Свободы» Ольги Широковой; она соавтор всего начинания. Бессменный редактор рубрики (и автор некоторых текстов) – Ольга Серебряная. Постоянная заглавная фотография рубрики сделана Петром Серебряным в лондонской квартире А.М.Пятигорского в 2006 году.
Все выпуски доступны здесь
