Эта первая беседа из всех философских аудиоциклов Пятигорского на «Свободе», где он прямо говорит о событиях, происходивших в момент сочинения текста и записи на радио. Одиннадцатое октября 1991 года: ГКЧП уже канул в безвечность, Горбачев цепляется за остатки бывшего Союза, переименовывая его из СССР в ССГ или что-то в этом роде. Через два месяца трое коренастых дядек соберутся в Беловежской пуще и положат этому уже последний окончательный конец.
Безусловно, ни о чем из вышеперечисленного Пятигорский не упоминает. Его интересует даже не цайтгайст, а мышление на переломе – никто не стал бы отрицать в октябре 1991, что происходит именно перелом. Но большинство тех, кто пытался мыслить (или прикидывался, что мыслит, или прикидывался, что пытается мыслить), тогда были заняты двумя вещами. Одни строили всякие планы и предсказывали будущее – им казалось, что оно, будущее, наступает по какому-то плану согласно расписанию (и именно то будущее, которое ожидали). Другие же пытались перетащить через перелом конца восьмидесятых—начала девяностых свое старое мышление, сложившееся, со всей его архитектурой, системой ценностей, терминологией и, главное, верой в цель. Вторым как раз, по мнению Пятигорского, был Хомский (он же Чомски – для экономии времени буду называть этого знаменитого лингвиста так, как писали еще в советских переводах).
Перед тем, как перейдем к Хомскому, поговорим о первой категории, о предсказателях. С ними проще всего. Берется система взглядов, которых человек придерживался до некоего важного события, после чего – если ход этого события хотя бы отдаленно соответствует этой системе взглядов – она целиком переносится на будущее. К примеру: кошки едят мышей, только что на наших глазах кошка съела мышь, значит, в конце концов, кошки съедят всех мышей и умрут с голоду. Чтобы такого ужаса не произошло, мы должны заранее подготовиться и приучать кошек питаться, скажем, капустой. Для реализации этого плана выделяются немалые средства, проводится общественная кампания «Спасем кошек от голода!», капустные грядки покрывают все большую и большую часть планеты – и так далее и тому подобное. В какой-то момент выясняется, что эта логика не работает – кошки ВСЕГДА ЕЛИ МЫШЕЙ, значит, и дальше будут это делать – ибо поголовье маленьких серых существ с хвостиками растет быстрее, чем потери мышиного племени от когтей пушистых кис. Даже если на ваших глазах кошки сожрут тысячу мышей, ничего не изменится – и придется куда-то девать гигантский урожай капусты. Тут возникает два выхода из ситуации. Либо надо все-таки заставить кошек питаться капустой (лучше же, чем душить и рвать зубами живые существа!), либо попытаться приспособить капусту для каких-то иных выгодных и полезных целей. Скажем, делать из капусты ракетное топливо. Ну а дальше уже начинается другой сюжет: борьба «капустной партии» с теми, кто защищает права кошек, в том числе и их право питаться тем, чем те привыкли. В игру вступают производители традиционного ракетного топлива – они обвиняют капустосажателей в экологических преступлениях, так как «кочанные сельхозкультуры» плохо влияют на почву, особенно в Перу, где отчего-то решили завести самые большие плантации. Против антикапустников выступают деятели культуры, которых убедили в полезности глобальной капустизации кошек и необходимости защитить мышей от насилия; «капустеры» (так называют писателей, поэтов, музыкантов и художников – участников про-мышиного движения) делают своей иконой Монтеня, который, как известно, удалился от дел в собственный замок, где выращивал капусту. «Без нее Монтень не написал бы ни строчки!» – так звучит их лозунг, начертанный над портретом основоположника жанра «эссе»: Монтень грустно смотрит на этот мир. На его голове сидит маленькая дружелюбная мышка. У ног Монтеня киса с таким нетерпением, будто только что выпила лафитник водки, запустила лапу в бочку с квашеной капустой.
«Все шутите», – устало скажет читатель. Отнюдь. Скажем, вы убежденный сторонник демократии и свободного рынка. Вы всю жизнь сражались с советским тоталитаризмом (на самом деле, в последние лет тридцать существования СССР – авторитаризмом) и с плановой экономикой. Вы считаете демократию и свободный рынок:
а. универсальными ценностями,
б. вещами настолько между собой связанными, что одно без другого не существует.
И вот пришел момент вашего торжества – оплот несвободы политической и экономической рухнул. Что придет на смену ему? Конечно, свобода: политическая и экономическая, ибо первой без второй не бывает. Значит, следует помочь неразумным, до какого-то момента заблуждающимся жителям бывшего нехорошего оплота обрести то и это. Плюс ко всему, вы смутно помните нечто про «базис» и «надстройку», мол, сначала надо создать условия для свободного рынка, а там уже политическая свобода/демократия придет нагая с оливковой ветвью свободных выборов в руке. Вы подгоняете эту конструкцию к повседневной жизни трех четвертей (в лучшем случае, а то ведь и больше) населения земного шара; продолжая метафору, вы засаживаете пространство их обитания капустой, вы вкладываете в это дело все свободные ресурсы – прежде всего, финансовые (вы же верите в деньги, этот универсальный знаменатель мира!) – и спокойно ждете наступления вечного мира и торжества либеральной рыночной демократии. Фукуяма уже объявил вердикт, еще одно усилие, как говаривал маркиз де Сад, и все будут свободны.
Как известно, получилось по-другому. Пишу, конечно, безо всякого злорадства – автор этих строк, как и любой благонамеренный человек, считает, что жизнь лучше смерти, свобода лучше несвободы, Нью-Йорк лучше Пхеньяна. Здесь важно понять, почему получилось совсем иное. Если от частного к общему, то нельзя одновременно быть неолибералом-антикоммунистом и в то же время повторять марксову формулу про приоритет «базиса», отношений собственности, над «надстройкой», социумом, политикой, культурой. Тут что-нибудь одно: либо экономический детерминизм основоположников марксизма, либо приоритет столь нематериальной штуки, как «свобода». Во-вторых, и это более универсальное соображение, удивительным заблуждением было (и остается отчасти) прямое увязывание «свободного рынка» и «политической свободы» только на том основании, что в обоих словосочетаниях присутствует слово «свобода». Уже к 1991 году стало очевидно – на примере Китая, Южной Кореи и еще нескольких стран – что связь эта фиктивная. То есть, она когда-то была эффективной – в конце, скажем, XIX века, но с тех пор много воды утекло. Нелюбовь, подозрительность, а то и ненависть к истории и особенно историзму – вот что отличает любителей переводить кошек на капустную диету. И, наконец, главное. Сосредоточившись на борьбе с Империей Зла (которой СССР, безусловно был, в каком-то смысле), сторонники Империи Добра (которой действительно были противостоящие Империи Зла силы – в каком-то смысле, конечно) решили, что играют в шахматную партию, исход которой решит судьбы мира. То есть, мир зависит от перестановок фигурок конкретно на этой доске – как в валлийском эпосе «Мабиногион» великие вожди, сидя на холме, играют в шахматы, а в результате их ходов под холмом пачками падают окровавленные воины. На самом деле, досок в мире много; даже нет, в мире много игр – плюс в мире есть многое вне игр вообще.
Это, скажем так, «схематики». А еще были (и есть) «идеологи», к ним Хомский и принадлежит. У вторых все очень похоже на первых, но с одним отличием. «Идеологи» действительно верят в идеологию, а не схему, но еще вот что важно: для них интенция и телеология важнее торжества нынешней схемы. Особенно это касалось (и касается) западных левых идеологов. Ведь им минувшие десятилетия, примерно с 1929 года, пришлось очень нелегко. Сначала нужно было изворачиваться и закрывать глаза на сталинизм — что после войны стало еще сложнее, несмотря на вполне законную гордость за огромный вклад коммунистов (и СССР) в победу над нацизмом и фашизмом. Потом случился XX съезд КПСС и примерно в то же самое время – советская интервенция в Венгрию. Затем посадки и высылки диссидентов и просто деятелей культуры уже из отчасти вегетарианского Советского Союза. Плюс подавление «пражской весны». Сначала какую-то надежду западным левым подавал Мао, но и здесь получилось чудовищно. Еще хуже произошло в Кампучии. Брежневский СССР впал в маразм вместе с генсеком. Наконец, советский лагерь рухнул. Все это время западным левым помогали две вещи:
а. «Холодная война», в ходе которой Запад, а особенно США, натворили немало мерзостей, что давало обильную пищу для подпитки антиамериканизма и антикапитализма.
б. Реальная работа по строительству более справедливого, социально ориентированного общества, которое и стала главным достижением послевоенного Запада. Если Запад победил в «холодной войне», если он действительно был Империей Добра, то только благодаря тому, что к «свободному рынку» и «политической свободе» здесь добавился «социализм». Прежде всего я говорю о Западной Европе, но и в США, начиная с довоенного «нового курса» Рузвельта и с продолжением в виде программы строительства дешевого жилья и «войны с бедностью (не говоря уже о решительном уничтожении расового неравенства), политика велась в том же направлении. Такая политика была бы невозможна без мощного левого движения почти во всех этих странах, а даже умеренное левое движение было бы невозможно без радикальной критики капитализма с дальнего края, от Сартра, Фуко, Альтюссера и до Хомского.
Эта «левая критика», как справедливо отмечает здесь Пятигорский, исходила из того же базового представления, что и схема их правых оппонентов. И те, и другие считали, что есть одна универсальная шахматная доска, где решаются судьбы человечества. Только для Хомского и некоторых его единомышленников настоящий игрок там всегда был один – зловещие Штаты, а вот против них садились играть самые разные спарринг-партнеры, причем с одинаковым (никаким) успехом. То есть, «схематики» мыслили (и мыслят) гностически, их мир – мир решающей схватки Добра со Злом, а «левые критики» параноидально видят только один полюс, Зла, и взыскуют его скорейшего разоблачения и гибели. Самое смешное, что сами обитают они внутри этого полюса. Мордоряне, беспощадные критики Мордора.
Это самая веселая из бесед Пятигорского. Обижать знаменитого лингвиста он не хочет, слишком уважает за профессиональные заслуги, но отказать себе в иронии по поводу его политических проповедей не может. Отсюда уморительный лозунг: «Бедолаги всех стран, соединяйтесь!»
Беседа Александра Моисеевича Пятигорского «После конца времени" – Ноам Чомский (Хомский), левый пессимизм» (цикл «Нерусская идея») вышла в эфир Радио Свобода 11 октября 1991 года.
Проект «Свободный философ Пятигорский» готовится совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Напоминаю, этот проект был бы невозможен без архивиста «Свободы» Ольги Широковой; она соавтор всего начинания. Бессменный редактор рубрики (и автор некоторых текстов) – Ольга Серебряная. Постоянная заглавная фотография рубрики сделана Петром Серебряным в лондонской квартире А.М. Пятигорского в 2006 году.
Все выпуски доступны здесь
