Иван Толстой: Начнем с кино. В Венеции открылся 63-й кинофестиваль, самый старый в Европе. История, скандалы, шансы этого года. Мой собеседник – писатель Петр Вайль. Можно ли ожидать, что Россию и в этом году, как три года назад, на Венецианском фестивале ждет какой-то успех?

Петр Вайль: Говорят, что шансы есть. Я видел оба фильма, которые будут показаны в программах Венецианского фестиваля. Это конкурсный фильм Ивана Вырыпаева «Эйфория» и фильм в программе «Горизонты» Бориса Хлебникова «Свободное плавание». Это достойное представительство. Возможно, они поборются. Хотя многие критики считают, что такого конкурса, как в нынешнем году в Венеции, давно уже не было ни на одном мировом кинофестивале. Понятно, что конкуренция очень высока. Хотя, другой аргумент, который приводят сторонники, что нынешний президент фестиваля Марко Мюллер - большой поклонник современного российского кино. На это, опять-таки, есть контраргумент, что, в конце концов, решает жюри, а не президент кинофестиваля. Мы прекрасно помним, как президент Каннского кинофестиваля Жиль Жакоб просто зазывал, умолял Алексея Германа привезти своего «Хрусталева» в Канн. И что? Ничего из этого не вышло. Жюри фильм не оценило. Оценило уже потом, задним числом.

Так что все неизвестно. Хотя «Эйфория» может понравиться потому, что это такая понятная всем притча. Действие происходит где-то в донских степях, это, в общем, античная драма, перенесенная в наше время. Снято очень красиво, очень необычно, невероятная, виртуозная операторская работа, замечательная музыка, что-что вроде русского Пьяццолы на баяне. Замечательная игра главной героини Полины Агуреевой. Это актриса театра Фоменко, которая в кино появляется очень редко. И муж ее, Иван Вырыпаев, театральный режиссер, это вообще его кинодебют. Так что шансы могут быть. «Свободное плавание» Бориса Хлебникова - фильм очень необычный. Это в программе «Горизонты». Программа вполне почетная, престижная, но, все-таки, не конкурсная. Так что когда российские журналисты единодушно повторяют, что в прошлом году успех 2003-го года, когда Золотой Лев достался Андрею Звягинцеву за «Возвращение», почти повторился, потому, что Алексей Федорченко получил приз за победу в программе «Горизонты» с фильмом «Первые на Луне», это не совсем правда. Все-таки, конкурс есть конкурс, а вне конкурса, как бы ни было приятно, это не есть победа. Это - как выступать вне программы в Олимпийских играх, бежать где-то рядом.

Тем не менее, фильм Бориса Хлебникова - это очень любопытная лента. Российская провинция со всеми ужасающими ее признаками и, главное, что в этом фильме невероятно замедленный ритм. То есть, это надо выдержать, к этому надо иметь некий вкус. Подозреваю, что как раз киношная публика и жюри, и специалисты к этому вкус имеют. Им привили этот вкус тайваньские, гонконгские, азиатские фильмы. Так что Борис Хлебников тоже может добиться своего успеха.

Иван Толстой: В этом году Венецианский фестиваль открывается с громкого скандала, о котором его директор, Марко Мюллер, выказался в том смысле, что создатели Римского, конкурентного фестиваля, поступили не этично, не корректно, практически в это же время устроив свое действо. Как такие вещи возможны? Ведь они же, наверное, планировались очень задолго?

Петр Вайль: Такое соперничество существует во многих странах. Был такой же стык сочинского «Кинотавра» с Московским Кинофестивалем. Сейчас интересы разошлись, поскольку Московский Кинофестиваль остался международным, а «Кинотавр» сделался исключительно российским. Это, мне кажется, правильно. «Кинотавр», тем самым, получился интересным, потому что там представлено все самое интересное в России, а в Москве представлено все вовсе не самое интересное в международном кино. Что касается Италии, то Венецианский фестиваль, самый старый в мире, существует 32 года, самый почтенный, но всегда внутри Италии. Поскольку Италия - великая кинематографическая держава - раздавались голоса, что этого недостаточно, что надо создавать какой-то противовес. И вот сейчас устроили Римский фестиваль. Под него нашли очень большие деньги, и венецианские люди всерьез беспокоятся, это правда, идет борьба за звезд, за картины. Известно, что 13 октября, когда в Риме откроется этот фестиваль, его открывает Николь Кидман со своим новым фильмом. То есть, им что-то уже удалось переманить к себе. Но, повторяю, за Венецией - ее безупречная многолетняя репутация и мнение критиков о том что, программа нынешнего года чрезвычайно сильна.

Иван Толстой: На какую лошадь нынче ставят знатоки в Венеции?

Петр Вайль: Трудно сказать, потому что там слишком много хороших имен представлено, и я, не будучи кинокритиком, не стал бы на эту тему говорить. Там интересные есть неконкурсные фильмы, которые вызывают едва ли не больший интерес. Например, фильм Оливера Стоуна «Всемирный Торговый Центр» о событиях 11 сентября. Не забудем, что он демонстрируется в самый канун пятилетней годовщины этого мрачного события. И еще есть одно такое пикантное событие, по крайней мере, вызывающее интерес даже самим описанием. Уже почти не важно, какой получится фильм. Дело в том, что португальский режиссер Мануэль де Оливейра, которому в этом году исполняется 98 (!) лет, снял фильм «Вечная красавица». Это ремейк знаменитого фильма Люиса Бунюэля «Дневная красавица», в котором главную роль исполняла Катрин Денев. Катрин Денев в этом году возглавляет жюри Венецианского фестиваля. Вот такая красивая история, которая уже замечательна вне зависимости от того, удачен или не удачен будет фильм Оливейра.

Иван Толстой: Парижские художники под открытым небом. Их ярмарку посетил наш корреспондент Дмитрий Савицкий.

Дмитрий Савицкий: Парижские художники, скульпторы, фотографы, ювелиры не всегда умудряются пробиться к потенциальным покупателям, им не всем удается найти себе галерейщика или хозяина бутика украшений, чтобы заработать на жизнь своими же произведениями. К счастью, в Париже, как и в других крупных городах, мэрия учла трудности выживания креаторов, и разрешила им дважды в неделю выставлять свои произведения под небом Парижа на бульваре Эдгара Кине, возле Монпарнасса, и на бульваре Лерду-Роллан – рядом с площадью Бастилии. Я решил навестить парижский рынок креаторов, тем более, что на бульваре Лерду-Роллан выставляется немало русских…

Когда вы начали заниматься живописью?

Лидия Красницкая: О! Я начинала в ранней молодости! Позже я отправилась в Соединенные Штаты, где и выработался у меня этот стиль, не совсем традиционный. Скажем, контрастный по отношению к классическому. Более просветленный, что ли… Достаточно лишь разработать основную тему и дать главные детали.

Дмитрий Савицкий: Это художница русских кровей, Лидия Красницкая, такая чудесная «яблочная бабушка» с большой щедрой улыбкой… Похоже, что вы жили у моря на Лонг-Айленде?

Лидия Красницкая: Нет! Совсем нет!

Дмитрий Савицкий: В Калифорнии?

Лидия Красницкая: Точно! На северо-западе!

Дмитрий Савицкий: Это ваш отец был из иммигрантов? Принадлежал к белым русским?

Лидия Красницкая: Да! Он покинул Россию вместе с волной русских в 1920 году и какое-то время жил в Галлиполи. Потом он перебрался в Болгарию, где начал работать для французского парфюмёра, Гарнье. Он был у него инженером-электриком и занимался оборудованием парфюмерной фабрики. В ту эпоху многие подрабатывали чем могли. А так как у господина Гарнье был заводик, который обрабатывал лепестки роз после летнего сбора, то зимой вытяжку делали уже во Франции.

Дмитрий Савицкий: В Грассе?

Лидия Красницкая: Нет, возле Шартра. И вот именно таким образом мой отец и познакомился с моей матерью в Париже, а результатом стала вот я…

Дмитрий Савицкий: Так что вы выросли в Провансе?

Лидия Красницкая: Да нет же! Я так и живу рядом с Шартром, в 100 км на восток от Парижа.

Дмитрий Савицкий: Что вы думаете об этом рынке? От него есть толк?

Лидия Красницкая: Он был создан около двух с половиной лет назад… Что я могу сказать… На самом деле это самый очаровательный и недорогой бутик для желающих выставить свои картины в Париже!

Дмитрий Савицкий: Лидия Красницкая пишет морские пейзажи, лошадей, альбатросов, загадочные дали – это ее, как она говорит, американский стиль. Но мне больше всего понравились ее полные деталей, теплые по цвету интерьеры и портреты… Но – идем дальше:

От стенда подвесок, ожерелий и серег Жанны Шумской и перехожу наискосок к небольшой палаточке, в которой обитает изящная японка – Йоко. Она художница, причем удивительно тонкая, чудесный колорист. На ее бледных пастелях и акварелях – голубые и розовые летающие фигурки, не обязательно напоминающие нас грешных, гомо-сапиенсов… Вы из какого города?

Йоко: Из Токио.

Дмитрий Савицкий: И давно вы в Париже?

Йоко: Уже – 22 года!

Дмитрий Савицкий: Это вполне солидный опыт жизни в Париже! А живопись – сколько лет профессионального стажа?

Йоко: Уже сорок лет! Сначала я была дизайнером, потом перешла на живопись.

Дмитрий Савицкий: Трудно самостоятельно продавать свои работы?

Йоко: В Японии легко, без проблем. Во Франции, здесь на рынке, время от времени - два-три рисунка.

Дмитрий Савицкий: Как бы вы сами определили ваш стиль?

Йоко: Это пастель на японской бумаге… Духи, всегда духи, но незлые, симпатичные, как в детских снах…

Дмитрий Савицкий: Ваши работы – стоят дорого? Во сколько вы их оцениваете?

Йоко: Эта стоит 200 евро, эта, поменьше, 50…

Дмитрий Савицкий: На этом, под открытом небом базаре прикладных искусств и ремесел немало настоящего китча. Но есть и удивительные мастера, к примеру, Жан Савура из Шампани. Судя по всему, на бульваре Лерду-Роллан он зарабатывает больше всех. Продает же он свои фантастические скульптуры, сделанные из тёрок, половников, чайников и прочей, весело раскрашенной, кухонной утвари. Публика на бульваре, скорее зеваки да прохожие. Мало кто приходит сюда специально присмотреть акварель для гостиной. Но рынок жив, живет и даже в дождливые дни наши парижские креаторы всех уровней таланта и воображения, уносят домой честно заработанные творчеством евро.

Иван Толстой: В Литве, в Клайпедском государственном музыкальном театре состоялась премьера «Реквиема» Владимира Константинова, написанного в стиле симфо-рок. «Реквием Реборн» получил высокие оценки критиков. Рассказывает наш литовский корреспондент Ирина Петерс.

Ирина Петерс: На фестивале «Музыкальный август на взморье» Клайпедский государственный музыкальный театр представил громкую премьеру. Молодой хормейстер этого театра Владимир Константинов сочинил необычный реквием, который сам и продирижировал. Написавший до этого несколько небольших собственных произведений, он, на этот раз, по выражению коллег-музыкантов, взял максимально широко - от симфонической палитры до рок-стилистики, плюс хор, плюс сопрано солистки. Успех превзошел все ожидания. Рассказывает руководитель театра музыковед Аудроне Некрошене-Жигайтите.

Аудроне Некрошене-Жигайтите : Была намечена эту дату премьера «Реквиема» Ллойда Вебера. Но Константинов мне показал свой «Реквием». Именно «Реквием» о Возрождении. Это произведение захватывает публику. Он выбрал очень редкий стиль. Это симфо-рок. И название само «Реквием Реборн» очень важно в разных оттенках этого слова – тут получаются смысловые игры. Реквием, месса по усопшим - это и Возрождение.

Ирина Петерс: В первый раз 50-минутный «Реквием» Владимира Константинова прозвучал в Клайпедском театре, а второй – на открытой террасе в курортном городке Йоткранте, что на Курской косе. Исполняемая в этих местах музыка, особенно классическая, по общему признанию бывающих здесь музыкантов разных стран, звучит совершенно по-особенному. Дыхание моря, шум сосен и громада неба всегда превращают исполнение здесь музыкальных произведений в нечто фантастическое.

Аудроне Некрошене-Жигайтите : На этот раз это тоже случилось. Гора сосновая очень красивая. Вот эти сосны, тени от них, все это сопутствовало звучанию музыки. И, самое главное, то, о чем говорил сам Константинов, что для него очень было очень важно, Реборн, Возрождение, рок и симфония абсолютно возможно сочетать, и публика это приняла всеми чувствами. Я думаю, что он достоин теперь называться композитором на всю оставшуюся жизнь. Я думаю, что это произведение достойно множества аудиторий. И в Литве, и за рубежом. Очень редкое явление - что сегодня мало кто может дирижировать и ставить свои произведения. Володя Константинов из тех редких. Мы просто вернулись во времена Вагнера и Бетховена.

Ирина Петерс: Сам автор музыки - Владимир Константинов - попробовавший себя в экспериментальном жанре, признается, что не ожидал шумного успеха.

Владимир Константинов: Это, все-таки, великое счастье. Я имею в виду сам факт исполнения произведения. Когда я его задумывал, не очень-то мечтал о том, что оно будет когда-нибудь исполнено. Но, слава богу, это случилось и вызвало очень позитивную реакцию у музыкантов, что я особенно ценю. Тепло в глазах музыкантов. Реакция зрителей? Они повскакивали с мест, как только стих последний аккорд, и очень долго хлопали.

Такие переживания, от которых я до сих пор не могу отойти. Я не знаю, будет ли у меня в жизни еще что-нибудь подобное.

Ирина Петерс: Константинов считает сакральную и рок-музыку, если это настоящая музыка, одинаково глубокими для себя вещами. Принижаемая в советские годы, и та, и другая сейчас для композитора обрела в совместном звучании в его произведении единый философский смысл.

Владимир Константинов: И музыка-духовность, и музыка-рок с той поры тоталитарной, оба жанра были в одинаковой степени угнетены. Религия была подавляема, она была чуть ли не вне закона, а рок-музыку тоже слушать было ой как не рекомендовано. Для меня, подростка, в то время рок-музыка была местом особого притяжения души. Я считаю рок-музыку музыкой серьезной и очень глубокой. Единение музыки академической и рок для меня не является чем-то необычным и неожиданным. Хотя, в контексте общемузыкальном, эти культуры пока довольно разделены.

Ирина Петерс: Главный дирижер Клайпедского музыкального театра Илмар Лапиньш предрекает и международный интерес к новому произведению.

Илмар Лапиньш: Почему я считаю произведение Константинова уникальным? Есть католическая месса. Там есть свой порядок, и многие композиторы это делают - Моцарт, Верди... Современные реквиемы - это Бриттен – военный реквием, где английский текст и латинский текст связываются с погибшими, со второй мировой войной. Один из таких знаменитых примеров - это Эндрю Ллойд Вебер, автор новых мюзиклов. В такой же манере он написал свой «Реквием». Но там все традиционно, кроме синтезаторов и джазового ударника. Здесь большой симфонический оркестр, большой хор, солистка, оперная певица и тенор джаз-рока. Музыка, по булгаковской терминологии, действительно, первой свежести. Я думаю, что это займет видное место в европейской и, может, мировой концертной практике.

Иван Толстой: Русские европейцы. Горбачев и Ельцин. Их портреты в исполнении Бориса Парамонова.

Борис Парамонов: Первых вождей новой демократической, то есть европейской, России, - как не посчитать их европейцами? уникальными русскими европейцами, которым удалось то, чего не удавалось ни одному русскому до них? Ведь нет никаких сомнений, что Россия (первоначально – Советский Союз) с конца восьмидесятых годов до 2000 года, по крайней мере, управлялась и жила по европейским стандартам.

Это и верно, и в то же время – вопиющая ложь. Думать, что в России в это время торжествовала демократия – значит, стать на точку зрения тех бедных людей, для которых была придумана утешительная (только вот утешающая ли?) рифма к демократии – дерьмократия. Куда вернее будет сказать, что горбачевски-ельцинские годы – это разгул анархии, бандитского беспредела, всеобщего обнищания и унизительной для традиционного русского сознания утраты страной великодержавного статуса. Говорить, что плюсы в этой ситуации были большее ее минусов, могут только люди, для которых альфа и омега национального бытия – свобода прессы и сексуальных меньшинств.

Едва ли не на поколение вперед русским массовым сознанием овладела идея – по существу предрассудок – тождественности свободы и анархии. В этом смысле Горбачев и Ельцин могут рассматриваться не как удачливые европейские реформаторы России, а как политические деятели, надолго (будем надеяться, что не навсегда) скомпрометировавшие западную идею в России.

В сущности никто и не ждал от них присяги на верность Европе, строю демократических западных идей. Горбачевым в его первых реформаторских попытках управлял, несомненно, проект так называемого социализма с человеческим лицом – и даже не столько в скандинавском его варианте, сколько в модификации известной Пражской весны. Недаром же его соседом по студенческому общежитию в Московском университете был чех Млынарж, будущий деятель правительства Дубчека. Но главное влияние, конечно, шло со стороны Александра Николаевича Яковлева – видного и, что называется, прогрессивно настроенного партаппаратчика, впавшего в немилость и отправленного послом в Канаду. Нет слов, это был порядочный человек доброй воли. Пафос Яковлева, которым он сумел увлечь Горбачева, - правда. Солженицын в свое время написал, что если такие сдвиги произошли от вполголоса сказанного слова правды (имея в виду собственную писательскую деятельность), то какой же геологический обвал случится, когда на страну хлынет вся правда о ее советских годах! Так и произошло. Советский Союз, коммунистическая система обрушилась от слова, стены Иерихона пали от звуков трубы. Режим был идеократией, или, еще лучше сказать, логократией, - стоял и держался на системе слов, системе лжи. Слово, но только правдивое, его и похоронило.

Это было колоссальное событие двадцатого века, и событие это было – русское. Оно произошло в стране Льва Толстого, это увидели самые зоркие. Католический автор Дьердь Лукач (тезка и однофамилец знаменитого марксиста) написал тогда, что Россия сумела убедить мир в том, что говорили все великие русские, - что она христианская страна. В одном фильме знаменитого немецкого кинорежиссера Вимбуша – Горбачев за письменном столом, а за его спиной ангел. Не нужно думать, что западные люди обрадовались падению геополитического противника – это было простое психологическое облегчение. Человек, покончивший с холодной войной, снял с людей бремя страха. Такое будет помниться всегда.

Но, увы, геополитические сюжеты есть, и никуда от них не деться политическому деятелю. Как раз такого сорта мышление было чуждо Горбачеву. Маргарет Тэтчер – первой на Западе увидевшая политические потенции Горбачева, - пришла, говорят, в ужас, узнав, что Горбачев согласился на объединение Германии, ничего не оговорив в пользу России. Помнится, немцы от себя отстегнули девять миллиардов марок на строительства жилья для советских военнослужащих, уводимых из Германии. Один дом вроде бы построили – показывали в телехронике. Остальное, надо думать, разошлось по мелочам.

Христианская закваска русского человека, коли она сохраняется, отнюдь не способствует политическому здравомыслию. Горбачев доказал это, казалось бы, как никто другой. Но скоро, впрочем, появился другой – Ельцин. При нем разбазаривание русской земли и русского богатства приняло гиперболическую форму – вернее бесформенность – индейского потлача. Потлач – обычай раздаривания собственного имущества, происходящий у индейцев в определенные праздничные дни; проще и понятней сказать – всеобщая пьянка в складчину. Нажитку это не способствует, но оставляет приятную память (должно быть). И если внегосударственная щедрость Горбачева в христианском контексте напоминает о молодом Франциске Ассизском, начавшем выбрасывать из окна достояние отца – богатого торговца тканями, то ельцинский всероссийский загул сравнить не с чем, кроме этого потлача. Началось со знаменитого: берите столько автономии, сколько можете! – а продолжилось пресловутой приватизацией с выплатой на душу населения ваучера стоимостью, помнится, тридцать четыре доллара.

Дальнейшее известно, и напоминания не требует. За десять примерно горбачевски-ельцинских лет Россия пережила Февральскую революцию и НЭП одновременно. Нужно благодарить Бога, что за это время она не обрушилась ни в новый Октябрь 17-го, ни в сталинский террор, ни в югославский вариант войны всех против всех. И что бы ни происходило в России сейчас, говорить о возвращении к советского типа тоталитаризму не приходится. И это не потому, что за это время народ стал политически умудреннее (в этом очень позволительно сомневаться), а политически созрела власть. Она поняла, что проводить властную волю можно в любом желательном для нее направлении, не прибегая для этого к массовому террору, а наоборот, развлекая население сплетнями из жизни поп-звезд. Пугачева и Киркоров – лучшая для население отдушина, чем Горбачев и Ельцин. А ведь понять это – тоже немало. Это тоже ведь некий элемент европеизма, американизма, цивилизованности. Ориентация по звездам – но не кремлевским.

Да здравствует Ксюша Собчак!

Иван Толстой: В Амстердаме, под грохот взлетающих и садящихся самолетов, идут представления городского «Лесного театра». Рассказывает наш нидерландский корреспондент Софья Корниенко.

Софья Корниенко:

Говорю тебе: сдайся!

Взгляни, как серый дым

Тает в холодном синем небе

То же будет и с тобой

Самый большой парк Амстердама не зря носит таинственное название «Амстердамский лес». Когда-то я заблудилась здесь ночью и не могла выйти добрых два часа. Точнее – недобрых, потому что ночью Амстердамский лес вызывает магический ужас. Даже в вечерние часы развеять его колдовскую мглу не способны многочисленные театралы, организованно жующие свои салаты и лосось-барбекью, которые они вот уже 21 год подряд в китайских сумках приносят сюда за три часа до начала представления в Het Bos Theater, «Лесном театре». А вино можно пить и во время представления. «Купите мороженое», - пристает ко мне одна из многочисленных помощников-волонтеров. «Тогда вы можете занять место в более дорогом ряду». На улице градусов 13.

Режиссер театра Франсес Сандерс: Если начинаешь подобный бизнес, то всегда надо учитывать риск плохой погоды. Поэтому у нас всегда был так называемый «резервный рисковой фонд». Мы его годами не трогали и берегли на тот год, когда вдруг, может быть, спектакль очень плохо пойдет, чтобы совсем не прогореть. Но в прошлом году, в конце второго ужасного лета, вся эта наша заначка была уничтожена, деньги закончились. Мы оказались в таком положении, что делать следующий спектакль означало бы идти на неоправданный риск. К тому же, всякая постановка начинается с затрат, и лишь в конце приносит прибыль. Мы обратились в мэрию Амстердама, и они с большим пониманием отнеслись к нашему положению. Дополнительных денег как таковых мы не получили, но нам простили задолженность, продлили субсидирование. Так что мы готовы к обычному плохому голландскому лету.

Софья Корниенко: «К обычному!» - повторяет Сандерс, то есть пару дней солнышко светит, пару дней дождик идет. Неужели климат переменился так сильно? После полутора месяцев сильнейшей с 18 века жары, на Голландию обрушились почти тропические ливни. Дождь идет пять недель подряд, так же было и в прошлом, и в позапрошлом году. Лесной театр работает девять недель в году, в последние три года – девять самых дождливых недель. Что же будет следующим летом?

Франсес Сандерс: Это от многого зависит – нам еще две недели играть. Мы почти не отменяли представлений, играли почти каждый вечер, но приходит маловато народа. Мы способны принять до двух тысяч зрителей, и обычно, теплым августовским вечером театр полон. А теперь только от пятисот до – максимум – девятисот человек. Если днем сильный дождь – мало кому в голову приходит сама мысль пойти вечером в театр под открытым небом. Хотя на самом деле, если взять теплую обувь и толстый свитер, то Вас ждет очень приятный вечер. Ведь на улице летом все равно всегда приятнее, чем в помещении. Изначально здесь была построена площадка для дневных представлений для детей. То есть, свет и многое другое нам приходится каждый год монтировать самим. Но несколько лет назад днем здесь стало играть почти невозможно – слишком близко разросшийся аэропорт Схипхол. Мы в свое время позвонили в Схипхол и спросили, в какое время летают меньше всего. Они сказали, что вечером после половины десятого – меньше. Иногда нам не везет, вот вчера, например, много было самолетов.

Софья Корниенко: Амстердамский аэропрот-спрут не только глушит лесные пьесы, но и помогает театру. Как минимум четверть денег идет от него. Еще часть финансирования поступает из амстердамской мэрии. Однако около половины всех средств театр вынужден зарабатывать сам. Не рассчитывая на ласковую погоду, лесной режиссер Сандерс решила привлечь зрителей Бертольдом Брехтом, модным в год пятидесятилетия со дня его смерти.

Франсес Сандерс: Да, да, да – он вернулся на сцену, не правда ли? Мы уже второй раз ставим Брехта. Когда-то я делала «Меловой круг». Дело еще в том, что у нас очень большой театр, а большой театр требует больших эпических произведений. А ведь история знала не так уж много крупных драматургов-любителей эпоса. Первым в голову приходит Шекспир, и мы его очень много ставили. Из более современных авторов Брехт – в числе немногих, кто работал в эпическом жанре. Я имею в виду – работал с объемными, иносказательными повествованиями на сцене. К тому же большой театр под открытым небом как нельзя лучше подходит для брехтовской манеры повествования – с частым обращением к песне, например. Сам Брехт как драматург родился из жанра кабаре, в молодости он работал в театре-кабаре Карла Валентина в Мюнхене. То есть он был воспитан на той форме театра, которую мы в Голландии называем kleinkunst (эстрадный жанр). Вот почему он нам подходит. А какой он был поэт! Безусловно, в его творчестве очень многое устарело, прежде всего – его морализм и марксизм. Но если его пьесу «подчистить», убрать привязки ко времени, в котором он жил, то остаются самые что ни на есть живые характеры и актуальные вопросы. Брехта публика всегда смотрит активно и уходит домой с парой философских дилемм в голове.

Софья Корниенко: «Добрый человек из Сезуана» - это вымышленный Китай, то есть – кривое зеркало. Искушение добротой, соблазн стать жертвой собственной юродивой благодетели – актуальная тема на современном политкорректном Западе. Сандерс действительно «подчистила» Брехта – постановка получилась по-детски доступная, с красочными по-альмадоварски трансвеститами под зонтиками и комичными воздушными богами в средневековых платьях а ля Золотой Век. Дождь сегодня вечером так и не пошел, однако в спектакле дождь на всякий случай задействован – он идет из огромной серой трубы над сценой. Восемь актеров, невзирая на холод, каждый день играют все 29 ролей пьесы, переодеваясь на глазах у зрителей. «Здесь принцессам не место», говорит Сандерс о своих актерах, некоторые из которых вполне знамениты и коротают здесь лето вовсе не ради денег. Голландия – маленькая страна, и почти все актеры работают здесь free-lance, то есть нанимаются для участия в проекте на четыре-пять месяцев, затем переходят в новую постановку. Дольше постановки здесь не идут – все голландские театралы успевают посмотреть новые спектакли за полгода. О том, что спектакли могут идти по пятнадцать лет здесь мало кто знает. И все же, пусть несколько месяцев в году, но не надоедает ли двадцать лет подряд работать на улице каждое лето?

Франсес Сандерс: Почему-то режиссеров никогда не спрашивают, не устают ли они годами работать в одном и том же театре. Ведь каждый год – все абсолютно по-новому.

Софья Корниенко: Спектакль длится два с половиной часа. Холодно, и от сидения на деревянной скамье ужасно ломит спину. Но как чудесно пахнет лес! И под финальные аплодисменты кажется, что все произошло на самом деле, как игра эльфов, бессовестно подсмотренная сквозь густую листву.

Иван Толстой: В последние годы в Польше ширится мода на деревню. Горожане уезжают жить на природу. Наш корреспондент Алексей Дзиковицкий передает из Варшавы.

Алексей Дзиковицкий: В социалистической Польше, в прочем, как и в ряде других стран восточного блока, сельские жители десятилетиями пытались вырваться из обираемых властями деревень в относительно свободные города. Работа и жизнь в городе означали повышение социального статуса. Полученная после многих лет ожидания в очереди и жизни несколькими семьями в одной комнате, отдельная квартира в городе была для многих пределом мечтаний.

В начале ХХІ века в Польше – стране, где господствуют рыночные отношения, многое изменилось – и в городе, и в деревне.

Многие сельские жители уже не хотят ехать в город – они стали фермерами, те же, кто так и не приспособился к новой реальности после распада так называемых ПГРов – государственных сельских хозяйств, в большинстве своем в город ехать не могут – нет нужной квалификации, да и не хотят: можно ведь жить и на пособие по безработице, имея собственный огород.

Горожане, в свою очередь, после горячих 90-х, наполненных бесконечной беготней, нервами, стрессом и попытками найти себя в новой реальности, стали, наоборот, ценить тишину сельской жизни.

Да ведь к тому же и машин прибавилось – автомобили непрерывно шумят на улице, а с другой стороны позволяют практически каждому работающему человеку добираться до места работы в мегаполис из близлежащей деревни и небольшого городка, не будучи зависимым от не всегда приятного и удобного общественного транспорта.

В настоящее время около 42-х процентов жителей городов заявляют о том, что хотели бы переехать жить в деревню – это почти в два раза больше, чем в 1998 году. Однако это не только намерения: многие так и делают.

По данным Главного статистического управления население городов в Польше уменьшается с 2000 года, в то время как ежегодно в деревнях и пригородных поселках прибывает 35-40 тысяч жителей. Говорит пани Мария, 55-летняя варшавянка, которая три года назад вместе с мужем решила переехать в деревню, что расположена среди Мазурских озер.

Мария: «Каждый нуждается в тишине, спокойствии – это все мы нашли здесь в деревне. А в городе, знаете, было по-разному. Мы жили в многоэтажном доме: у соседей то драка, то пьянка».

Алексей Дзиковицкий: Квартира в Варшаве была продана. Этих денег с лихвой хватило на покупку деревенского дома и организацию агротуристического бизнеса.

Пани Мария не скучает по городу – время от времени они с мужем выбираются в столицу на концерт или в театр. На автомобиле это два часа езды. Причем, билеты можно купить прямо у себя в деревне – через интернет. При помощи всемирной паутины можно следить за книжными, музыкальными новинками – жизнь в деревне уже не означает оторванности от культурной жизни, как это было раньше.

Кстати, интернет, новые, все более совершенные средства связи - это еще один стимулятор для выезда из крупных городов. Используя эти новинки, можно работать практически в любом месте страны, получая задание и высылая через интернет сделанную работу. Говорит Яцек Новаковски, 35-ти летний программист одной из столичных фирм.

Новаковский: «При современных средствах связи мне нет смысла сидеть в офисе в загазованном центре города, можно работать и в домике над озером».

Алексей Дзиковицкий: По его словам, жизнь в небольшом городке значительно дешевле, а что касается культурной жизни, то он вместе с несколькими местными жителями и такими же приезжими из столицы решил создать в местном доме культуры любительский джаз-бэнд – на нечто подобное столице никогда не хватало бы времени.

Есть, однако, и другая сторона переезда из города в деревню – нередкие трудности с налаживанием отношений с местными жителями. Если в городах это по большому счету не имеет значения, то в небольшой деревне контакт с соседями необычайно важен.

Нередко местные жители принимают в штыки приезд чужаков из города, которые раздражают их своим способом жизни, ультрасовременными ремонтами деревенских домов, ночными грилями во дворе с участием гостей из города, громкой музыкой и даже неподходящей к сельской степенности манере говорить или одеваться. Говорит жительница одной из деревень под Варшавой.

Жительница деревни: “Мы на самом деле тяжело работаем, много вкладываем в свою работу, у нас семьи и мы знаем друг друга от самого рождения. У нас своя культура, свои понятия о жизни. Для нас важно, чтобы жить здесь было спокойно”.

Алексей Дзиковицкий: Популярный журнал «Пшэкруй» описывает историю семьи из Вроцлава, которая устав от «крысиной гонки», решила переехать в горную силезскую деревню. Рассказывает отец семейства – горожанин, который после четырех лет жизни в горах, снова вернулся во Вроцлав.

«У нас было много энтузиазма и желания начать новую жизнь – отремонтировали дом, создали экологическое хозяйство. Однако горцы сразу нас невзлюбили – некоторые, проходя мимо, демонстративно плевали через забор в наш огород».

Алексей Дзиковицкий: Оказалось, что в один из дней в деревне кого-то хоронили. Приезжие не знали об этом, а если бы знали, то не пошли бы на похороны к незнакомому человеку, чтобы не мешать родственникам своим присутствием. Между тем, проститься с покойным пришли все до единого жители деревни – кроме новых жителей, бывших горожан.

В деревне это было воспринято как оскорбление, после которого вроцлавянам так и не удалось наладить хорошие отношения с местными горцами. Говорит профессор Петр Новак, социолог из Ягеллонского университета.

Петр Новак: Дело в том, что деревня - это уже не корни тех, кто приезжает сюда из города, это не их земля. Деревенским жителям тяжело воспринимать культуру, уклад жизни, который привозят с собой горожане. Уклад, который не подчинен крещениям, похоронам и свадьбам. Горожанин всегда будет чужим в сельском организме, где все знают друг друга всю жизнь и знают друг о друге практически все.

Алексей Дзиковицкий: Тем не менее, мода на переезд в сельскую местность продолжается – торговцы недвижимостью объезжают не только городские квартиры и пригородные дома в поисках клиентов, но все чаще – деревни. Говорит Ярек Марковский – специалист по торговле недвижимостью.

Ярек Марковский: Люди переезжают из города в пригород, деревни. Обращаются к нам с просьбой найти тихий домик, где было бы спокойно, чистый воздух, хорошая дорога и много зелени.

Алексей Дзиковицкий: По его словам, «отдельные инциденты» не в состоянии изменить общую тенденцию – не исключено, что в скором времени в деревнях недалеко от города горожане будут просто доминировать численно, так что еще не известно, кто к кому должен будет приспосабливаться.