Практически в каждой из последних передач Пятигорский говорит о философе, время которого «ушло». Ушло время Кожева, ушло время Сартра, ушло время Хомского. И вот сейчас, в конце нижеследующей беседы Пятигорский – используя, правда, косвенный оборот – провозглашает, что время Сократа ушло. Причем – здесь он хитрит и говорит как бы от себя, но под конец выясняется, что это вовсе не так – оно ушло якобы дважды. В первый раз – в те «20-25 лет, что отделяют старого Сократа от пожилого Платона», во второй – в те пару с лишним тысяч лет, что отделяют пожилого Платона от … скажем так … немолодого, но невероятно бойкого Жижека. Здесь возникает вопрос – что именно имеет Пятигорский в виду? Не историю же, ведь он много раз подчеркивал, что нет и не может быть «истории философии» (не считая академического курса), мышление находится вне истории, а сама история лишь только «неотрефлексированная метафора сознания».
Как раз историю он тоже подразумевал. Одно дело такие философы, как Сократ, имевшие дело с универсальным, с точки зрения Пятигорского, мышлением – и рефлексией по поводу собственного мышления. Другое дело – те, кто не только использовал «историю» в качестве строительного материала для своих философских схем, но и сами сознательно заточали себя в истории, дав ей право ограничивать свое мышление, как формально, так и содержательно. Гегель принадлежал ко второй категории; по версии Пятигорского, он поместил себя в ситуацию «конца истории», взял на себя задачу зафиксировать и объяснить смысл этого конца, после чего (опять-таки, по терминологии Александра Моисеевича) превратился из «философа» в «знающего». Не больше и не меньше звания философа, просто другое. Александр Кожев, по мысли Пятигорского, сделал то же самое, но уже в ситуации после конца истории, когда катастрофы двадцатого века лишь имитировали главную историческую драму – эпопею Наполеона. Жан-Поль Сартр далек от гегелевских и гегельянствующих претензий – хотя личной скромностью явно не отличался, но философски он был очень скромен, даже, быть может, чересчур – и, с полным пониманием того, что делает, стал рабом своей истории. Хомский же, не осознавая, что является рабом собственной истории, посвятил свою публицистическую деятельность тому, чтобы объяснить истории, что она движется не туда – и во всем этом, конечно же, виноват американский империализм. Тут уже мы видим не просто прискорбную эрозию мощного ума (а он, безусловно, у Хомского мощный – как научный ум, то есть, заранее себя ограничивший), тут просто пародия – при чем здесь американский империализм, когда речь идет об истории и – особенно – сознании и рефлексии? Жаловался ли Сократ на персидский империализм? Или на сиракузскую тиранию Дионисия?
Вот здесь мы и подходим к – казалось бы, банальному – вопросу, заданному в названии передачи. Зачем сегодня нужен Сократ? Проще всего ответить так: он нужен уже для того, чтобы не задавать дурацких вопросов с использованием слова «сегодня» в разговоре о философии. Сократ не просто «нужен сегодня», или «не нужен сегодня», он либо есть, либо его нет в нашем мышлении. При этом неважно, в каком именно времени наше мышление сейчас находится. Сократ или присутствует в нем, или не присутствует. Если первое, то, как ни странно, наше мышление получает некоторую географическую (и культурную, а, значит, историческую) прописку. Европейское сознание невозможно без Сократа, ибо он сделал первый истинно философский акт, акт, без которого этого сознания просто бы не было. «Сократ первым сформулировал проблематику абстрактного мышления применительно к конкретной жизни абстрактно мыслящего человека». То есть, тут сразу два регистра, абстрактный и конкретный, они разделены («сформулировал проблематику», значит, совершил процедуру различения), но взаимосвязаны. Будучи разными, регистры установлены так, что мышление человека может свободно перемещаться между ними, не теряя из вида ни одного, ни другого. Более того, абстрактное и конкретное становятся у Сократа безусловными ценностями, именно они разыгрывают главную драму человеческого мышления. И этот человек, и его сознание – то, что можно назвать европейским. Сознание становится европейским не по факту рождения его носителя в пределах между Атлантикой и Уралом (или между Брест-Литовском и Атлантикой, или между Гебридскими островами и Сиракузами), а по своему типу, в конце концов, по отношению к категориям абстрактного и конкретного. Оттого Чехов, к примеру, носитель европейского сознания, а Жозеф де Местр нет. Ганди да, а Гитлер нет. С другой стороны, хотя эти персонажи никогда не задумывались о таком, – Берти Вустер да, а Йозеф К. нет. Вопрос сложный и рискованный, но чем больше развлекаешься таким образом, тем лучше проясняются многие вещи – пусть сама игра выглядит довольно сомнительной.
Что, конечно, не означает какого-то превосходства европейского типа сознания над остальными. Пятигорский первый бы поднял на смех такое предположение – по академической профессии он был индологом и буддологом, более того, мне кажется, что Сократу предпочитал – о, ужас! – «Алмазную сутру» или беседу Арджуны с Кришной. Здесь Пятигорский просто указывает на то место, которое Сократ занимает в процессе возведения великого здания европейского сознания. Но, заметим, перед нами не «история», а процесс возведения здания, процесс, который имеет отправную точку, но затем уже существует безотносительно времени. Это здание всегда находится в процессе строительства и всегда же завершено и совершенно. Странным образом, от формулировки проблематики абстрактного и конкретного мы переходим к мистическому переживанию. Пятигорскому бы это понравилось.
Иными словами, Сократ нужен сейчас и всегда для такого типа сознания, которое без присутствия Сократа просто невозможно. Задавая столь грубый, на первый взгляд, и даже агрессивно-глупый вопрос, человек уже как бы выводит свое мышление за пределы этого типа. Он пытается установить дистанцию, отделяя себя от сократического европейского здания. Любопытно, что сам процесс различения себя, как сознания, и чего-то другого есть процесс безусловно философский. То есть, он не «есть», а может быть таковым при одном условии – если задающий этот вопрос имеет в виду в качестве конечной своей цели следование Добродетели в том значении, какое Пятигорский приписывал Сократу. Тогда это точный и важный вопрос. Если нет – манифестация жалкого невежества и того самого варварства, которое древние греки приписывали народам, не вкусившим счастья жить в полисах, пользоваться благами демократии (и нести ее обязанности), счастья скудно питаться лепешками, чечевицей и оливками, пить скверное вино со вкусом смолы и беседовать с Сократом и его учениками.
Беседа Александра Моисеевича Пятигорского «Кому сейчас нужен Сократ?» (цикл «Нерусская идея») вышла в эфир Радио Свобода 15 ноября 1991 года.
Проект «Свободный философ Пятигорский» готовится совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Напоминаю, этот проект был бы невозможен без архивиста «Свободы» Ольги Широковой; она соавтор всего начинания. Бессменный редактор рубрики (и автор некоторых текстов) – Ольга Серебряная. Постоянная заглавная фотография рубрики сделана Петром Серебряным в лондонской квартире А.М.Пятигорского в 2006 году.
Все выпуски доступны здесь
