Это одна из самых остроумных, блестящих – и страшных – радиобесед Пятигорского. Ее тема – уловка, причем уловка нефилософского сознания, которое считает себя философским. Мастеров уловки здесь несколько – первый есть главный герой, Дьердь Лукач, другие подразумеваются, даже если некоторые из них на момент этой записи еще пешком под стол ходили и знать об их существовании Пятигорский никак не мог.
Хитрый и изощренный ум прошлого века, Лукач, уходил от судьбы много раз. Родившись в еврейско-немецкой семье в Будапеште за 15 лет до начала двадцатого столетия, он умудрился:
- Не попасть на фронт Первой мировой и остаться в живых.
- Быть в руководстве Венгерской советской республики и остаться в живых после ее разгрома.
- Прожить в СССР (с перерывом) с 1929 по 1945 год и уцелеть во время сталинских чисток – полуссылка в Ташкент не в счет. В тридцатые годы в СССР было репрессировано восемьдесят процентов венгерских политических эмигрантов.
- Быть членом правительства Имре Надя в 1956-м и уцелеть после советского подавления венгерского восстания.
- Наконец, быть замешанным во множестве темных историй, от расстрела пленных якобы по его приказанию в 1919-м, до сомнительной роли в СССР и особенно в Венгрии в годы диктатуры Ракоши. И все как с гуся вода.
Кстати, с мясником Ракоши в этой беседе Пятигорского связан любопытный сюжет. Пятигорский датирует казнь Ласло Райка, не говоря уже о возвращении Лукача из СССР в Венгрию, апрелем 1950 года. Это, конечно, не так. Дьердь Лукач оказался в Будапеште за пять лет до того и уже успел поработать профессором местного университета и даже быть избранным в карманное Госсобрание. Что касается Райка, то обвиненный в ходе показательного процесса в шпионаже в пользу Тито, он был казнен 15 октября 1949 года. Ласло Райк признался во всем, надеясь избежать смертного приговора, но Ракоши обманул его. Что заставило проявить такую слабость испытанного смельчака, бойца интербригад в Испании, подпольщика, приговоренного к смерти нацистами в декабре 1944-го и чудом оставшегося в живых, – сложно сказать. Одно очевидно: этот человек, как и многие из его поколения, прожил страшную жизнь.
Так зачем Пятигорский свел вместе три события – возвращение Лукача, казнь Райка (где по его воле еще присутствует Имре Надь, которому суждено быть казненным советскими уже через девять лет) и свой разговор в читалке библиотеки МГУ с тайной ценительницей Лукачевых работ? Прежде всего, если вслушаться, то фраза построена так, что непонятно, действительно ли три события совпадают по времени, или они размещены последовательно. Если верен второй вариант, то Пятигорский выстраивает нечто вроде мизансцены своей беседы о марксизме: Лукач уже в Будапеште, Райка уже казнили, все на своих местах, все готово. Плюс – и подразумевается, что это должно быть известно слушателю – Надя тоже убьют, причем типологически те же, что убили предыдущих и позабыли убить Лукача. В свою очередь, разговор в читалке библиотеки МГУ, датированный апрелем 1950 года, выстраивается так: юный Пятигорский готовится к экзамену по марксизму-ленинизму и изучает (о чем можно догадаться) скулосводящую чугунную чушь. Заговорившая с ним женщина, явно считающая себя истинным марксистом-ленинистом, шепотом советует юному студенту обратить внимание на работы Лукача, который есть единственный истинный марксист. Из всех участвующих в этом сюжете людей (Лукач, Райк, Надь, культурная марксистка в библиотеке и студент Пятигорский) лишь последний не является марксистом-ленинистом, причем не только объективно не является, он не считает себя таковым.
Пятигорский сводит все эти события вместе не ради драматической красивости, он создает историко-культурный сюжет, важный для разговора о фигуре Лукача. Перед нами замкнутый мир, где марксисты – уж простите, но как пауки в банке – нещадно истребляют друг друга, интеллектуально и физически, и каждый пытается доказать, что именно он является истинным марксистом. В борьбе побеждает Лукач – улизнувший от верной смерти несколько раз (что было трудно) и умудрившийся улизнуть от осуждения и презрения окружающего мира, как человек и как теоретик (что еще сложнее). Такова особенность нашего отношения к чудовищным и дурно пахнущим событиям прошлого столетия: мы скорее простим коммунисту приказы о расстреле пленных и прямую работу на людоедов, чем консерватору – практически почти никак не реализованную первоначальную (заметим, именно первоначальную!) симпатию к людоедам иного типа. Романтический флер, окутавший коммунистов еще в 1920-е, так и не рассеялся до сих пор – несмотря на наше знание обо всех их проделках. И в этом есть еще один сюжет, связанный с уловками.
В двадцатом веке коммунисты – явные чемпионы по части изворотливости и хитроумия. Конечно, им помог общий имидж фанатиков классовой борьбы (шаг вправо, шаг влево – расстрел!), еще больше – то, что они действительно были чуть ли не главными участниками исторической драмы – борьбы в нацизмом и крайне правым авторитаризмом вообще. Не только участником, но и победителем, не забудем. Коммунистическая идеология, построенная на мессианском, даже хилиастическом, но утопизме с воспаленным культом будущего, всепокоряющего человеческого разума и проч., идеология, окутанная риторикой о защите угнетенных – она оказалась гораздо более по душе среднему человеку на Западе, чем уже совсем изуверский, архаизирующий, антигуманный нацизм/фашизм. По части имиджа и PR-работы у коммунистов все было просто превосходно поставлено – сравните списки симпатизировавших им (и симпатизирующих) интеллектуалов и вообще деятелей культуры, и тех, кто выражал теплые чувства в отношении Муссолини, Гитлера и даже Франко. Наконец, и это важно помнить, пример Советского Союза и (позже) стран соцлагеря заставил западный мир взяться за большую работу по созданию социально-справедливого общества. Тут, конечно, не только «пример», но и «страх»; чтобы обезопасить себя и устои демократии и рыночной экономики, элиты по лучшую сторону «железного занавеса» были просто вынуждены, не дожидаясь революций, принять соответствующие меры. Редкий случай, когда целые группы людей делают правильный стратегический выбор между добром и злом, исходя из самых мелких соображений.
Так или иначе, коммунисты (и околокоммунисты) имиджевую войну выиграли. По улицам западных городов ходят безобидные юные существа с Че Геварой, а не каким-нибудь никарагуанским контрас на груди. Энди Уорхол плодил попартовских мао, а не салазаров. Лукача читают больше, чем, скажем, Шпенглера, а ведь оба они есть продукты одного и того же времени – предвоенной belle epoque. В конце концов, Томас Манн создал в «Волшебной горе» дуальную, без вариантов, идеологическую картину своего времени, на одном полюсе которой находится милый наивный гуманист Сеттембрини, а на другом – изощренный софист и циник, еврей, иезуит, гегельянец Нафта. И больше никого, заметим. Все остальные – скажем так, «нормальные люди» – живут, болеют, умирают, едят, любят, даже напиваются под водительством Пепперкорна, не более того. Как известно, Нафта создан Манном из биографического материала Лукача, блиставшего сначала в околоуниверситетских кругах Гейдельберга, а потом в будапештских салонах времен Первой мировой.
Но есть еще одна причина гениальной уворотливости коммунистов прошлого века (да и радикальной марксистской теории) – и до сего дня. Ее следует искать еще в гегелевском рассуждении об Абсолютном Духе (АД), воплощением которого стал Наполеон Бонапарт, а толкователем – сам Гегель. Гегель видел свою задачу в том, чтобы разъяснить Наполеону, что тот есть воплощение АД. По Марксу (по одному из вариантов Маркса, это мыслитель большой и в узкий гробик его, как Ленина, не уложишь), да и по Ленину с его верными последователями получается так: партия, ведомая теоретиками, есть носитель знания о том, что пролетариат (и только он) обладает специальной особенностью – видеть мир до конца, считывать все его феномены как проявления классовой борьбы и, самое главное, узреть конечную цель сущего, Бесклассовое Общество, Коммунизм. Еще раз: носитель этого знания – коммунистический теоретик, он же коммунистический функционер. Его миссия, ради которой он забывает о своей индивидуальности, о своем частном существовании – оплодотворить пролетариат знанием о самом себе как носителе окончательного знания. Если что-то не получается – виноваты либо те, кого оплодотворяют, либо негодные методы оплодотворения, либо даже оплодотворители. Но знание о тайном знании тут ни при чем; оно, сияющее, чистое и твердое как алмаз, передается из рук в руки, из сознания в сознание неизменным – до того момента, когда, наконец, все условия сойдутся, нужные люди окажутся в нужных местах и оковы старого мира рухнут. Невозможно спорить с тем, что такая картина гораздо внушительнее любого Третьего Рейха и уж тем более Третьего Рима.
Беседа Александра Моисеевича Пятигорского «Дьёрдь Лукач» (цикл «Нерусская идея») вышла в эфир Радио Свобода в самом конце 1991 года.
Проект «Свободный философ Пятигорский» готовится совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Напоминаю, этот проект был бы невозможен без архивиста «Свободы» Ольги Широковой; она соавтор всего начинания. Бессменный редактор рубрики (и автор некоторых текстов) – Ольга Серебряная. Постоянная заглавная фотография рубрики сделана Петром Серебряным в лондонской квартире А.М. Пятигорского в 2006 году.
Все выпуски доступны здесь
