Среди великих горных цепей Америки Катскильские горы, расположенные всего в двух часах езды от Нью-Йорка, отличаются покладистым характером. В меру пологие, они позволяют заменить альпинизм прогулкой, что и делает их незаменимыми для отпускников-дилетантов, вроде меня.
Не выделяясь крутизной, Катскильские горы отличились не в естественной, а в литературной истории, которая определила их координаты на карте художественного воображения. Репутацию Катскилам создал Вашингтон Ирвинг. Будучи основоположником американской словесности, он столкнулся с фундаментальным изъяном Америки – ее молодостью. Дефицит прошлого мешал новой стране обзавестись своей мифологией. Ей не на что было опереться: Новый Свет был лишен древнего эпического предания (по крайней мере до того, как Лонгфелло не сочинил "Гайавату"). Тут не было величественных античных руин, средневековой батальной славы, а главное, многовековой истории, служившей Европе рудником сюжетов.
Понимая, что Америка во всех отношениях проигрывает своим соперникам из Старого Света, Ирвинг сделал гениальный ход – перевернул доску. В своей "Истории Нью-Йорка" он описал его невзрачное голландское прошлое. Соль этой пародийно-детальной, комически дотошной, издевательски педантичной летописи в том, что в голландской Америке никогда ничего не происходит. Все события тут не стоят выеденного яйца. Ленивая, сытная, сонная и счастливая жизнь бережет поселенцев от европейских потрясений. История не развивается, а длится. Время будто попало на заколдованный остров – здесь ничего не меняется. Ирвинг изобразил еще недавно открытую Америку убежищем от истории. Вся тихая, неспешная, растительная жизнь этой дивной земли "зиждилась, – пишет автор, – на широкой голландской основе безобидной глупости".
Издевательства не помогли. Ирвинг хотел написать исторический труд в виде бурлеска, а вышла идиллия. Разрабатывая эту внезапную жилу, писатель и наткнулся на героя, которому выпала редчайшая в литературной истории честь – войти в национальный фольклор. Я, конечно, говорю о славном Рипе ван Винкле.
Добродушный и слабовольный Рип – бродяга и мечтатель. Предпочитая крестьянскому труду охоту на белок, а сварливой жене – общество миролюбивой собаки с грозной кличкой Волк, он прожил свою жизнь, как учил Эпикур: незаметно. Даже слишком, ибо Рип ван Винкль умудрился проспать американскую революцию. Случиться такое, уверяет нас Вашингтон Ирвинг, могло только в Катскильских горах. Тут, как в гончаровской Обломовке, сама жизнь погружена в сладкий послеобеденный сон. История, застряв в Катскилах, как зацепившееся за гору облако, так затормозила свое течение, что оно почти прекратилось. Ирвинг открыл темпоральную аномалию – оазис внеисторического бытия, где навсегда застряли предки Рипа ван Винкля. "Добравшись до амфитеатра, Рип увидел немало достойного удивления. Посредине, на гладкой площадке, компания странных личностей резалась в кегли. На них было причудливое иноземное платье: одни – в кургузых куртках, другие – в камзолах, с длинными ножами у пояса, и почти все в необъятных штанах".
В сущности, Катскилы у Вашингтона Ирвинга – американская Шангри-ла, мифическая страна буддистов, где никто никогда не старится. Правда, к самому Рипу это не относится. От двадцатилетнего сна он пробудился седобородым старцем, но только потому, что всегда мечтал им быть: "Свободный от каких бы то ни было домашних обязанностей, достигнув того счастливого возраста, когда человек безнаказанно предается праздности, Рип занял старое место у порога трактира". Так заканчивается эта классическая сказка для пенсионеров, превратившая Катскилы в волшебные горы Америки.
Два века спустя я нашел Рипа ван Винкля на том месте, где его оставил Вашингтон Ирвинг. Любовно вырезанный из местной древесины, он стоял в родной деревне, которая так и называется – Катскилы. Раскинувшаяся на самом живописном берегу Гудзона, она изменилась меньше, чем можно было ожидать. Сонное местечко с заколоченным кинотеатром, покосившимся, что редкость, банком и пустырем, который ленился засеивать герой, обессмертивший бездельем эти края. Деревянный Рип стоит у околицы, откуда он отправился в свое, мягко говоря, затянувшееся путешествие. Мы до сих пор можем проследить дорогу (километров 20), которая привела Рипа к скале, где он заснул почти навечно. Я забрался на нее, надеясь поглазеть на описанные Ирвингом чудеса, но шел дождь, и сколько я ни вглядывался в залитый туманом каменный амфитеатр, голландцев мне увидеть не довелось. Даже туристов не было.
