Говорят, что золотая арка этой бескрылой закусочной знакома миру лучше, чем символы всех других религий – от креста до полумесяца. Многие считают, что в этом нет ничего хорошего. Борясь с разнообразием гастрономической культуры, “Макдоналдс” утюжит планету своим универсальным меню. В принципе, я с этим согласен, и в Америке забредаю в "Макдоналдс" лишь по нужде – в поисках уборной. Тем паче мне нечего в нем делать за границей. Но сейчас, в дни изгнания этого флагмана американского общепита из Москвы, я хочу вспомнить тот исторический момент, когда он там появился впервые.
Когда в 1990 году впервые после эмиграции я навестил Москву, очередь уже стояла. Молчаливая, терпеливая, даже торжественная, она вытянулась по бульвару, завиваясь в переулки. Обеда дожидались сразу три поколения, многие стояли с чемоданами, после долгой дороги. Иногородние рвались сюда, как мы – на Таганку, и, в общем, за тем же: за вкусом свободы. Осторожно огибая толпу, я вдруг увидел в ней кумира юности. Ковбой, альпинист, ловелас и переводчик, он прибыл сюда с Рижского вокзала вместе с детьми от трех жен. Товарищ горячо меня обнял, не выходя из занятой с утра очереди, и показал мне пальцами "V": пробьемся!
Теперь этот праздник понять труднее, чем высмеять. Но я бы не стал этого делать, потому что все мы – родом из голодного детства. Первый "Макдоналдс" в возбужденной Москве 1990 года играл ту же роль, что "Тарзан" – для Бродского, для Аксенова – брюки дудочкой, для Довлатова – авторучка "Паркер", для меня – складной зонтик. Под аркой "Макдоналдса" начинался Запад. "Биг Мак" напоминал эктоплазму на спиритическом сеансе: потустороннее пересекло границу двух миров и, материализовавшись, стало видимым, осязаемым, почти съедобным. И это значит, что голоса из радио не врали.
Заокеанский общепит поражал москвичей больше, чем кукуруза – Хрущева. Не случайно, что в обоих случаях знакомство антиподов начиналось съестным. Антропологи подчеркивают, что именно полузнакомая еда служит посредником, примиряющим противоречия вступивших в контакт цивилизаций. Вот так мореходы очаровали гавайцев консервированным лососем, сразу похожим и не похожим на того, что туземцы ловили в океане. В Москве схожую функцию выполнял напоминающий котлету, но не дотягивающийся до нее гамбургер. Секрет его в том, что он предлагает безгрешную пищу, которой можно кормить ангелов. Продукт высокой технологии, а не сельского хозяйства, бутерброд с гамбургером утратил земное, плотское, животное происхождение. Мясо – из холодильника, соус – из банки, булки – из мешка. Такой игрушечный обед можно и нужно есть по-детски – руками. Да и сама стерильная, нежная, как бы уже прожеванная пища напоминает о сытной и безмятежной жизни в материнском чреве. Погружаясь в его знакомую утробу, американец чувствует себя у родного очага. Храм гамбургеров – вроде запасного дома.
Впервые мне удалось оценить психологический комфорт, которым эти нехитрые заведения награждают своих клиентов, в той же Москве, но уже год спустя, когда накануне гайдаровских реформ мы и бродили по городу с авоськой рублей, вырученных за столь же бесполезную в те годы "Русскую кухню в изгнании". Пожалуй, лишенным заначек иностранцам приходилось еще хуже, чем местным. По вечерам спасались в гостях, где знакомая волшебница неизвестно из чего пекла торт в 12 слоев. Но по утрам живот сводило от голода, как скулы – от злости. В гулком от пустоты "универсаме" работал один отдел – "Соки – Воды". Конус с томатным, однако, оказался вакантным, а на мутный яблочный никто б не польстился. Есть было категорически нечего, и тут всплыл "Макдоналдс". Очередь к нему давно схлынула, но странности остались – кофе кончился, за кетчуп брали три рубля. И все же в той голодной Москве он обрел статус гастрономического убежища: оазис унылого порядка в океане не только кулинарного хаоса.
