Артюр Краван – герой, который нужен России. Собрание его уцелевших произведений вышло в русском переводе вовремя. Страна сгорбилась от страха, и строгий лекарь должен прописать ей пилюлю нахальства и сумасбродства. Краван кажется вполне современным персонажем, именно такие иконокласты, возмутители спокойствия, истребители всяческих норм делают сейчас новую российскую культуру. Краван был первым радикальным акционистом, он эпатировал буржуа, потешаясь над их кумирами (самый безжалостный пинок достался Андре Жиду) в журнале "Сейчас", на сцене (Краван раздевался перед публикой, оскорблял ее и дурачил) и даже на боксерском ринге: Краван считал, что бокс – занятие более увлекательное, чем литература. Живи Краван сегодня в России, он мог бы стать участником панк-группы, вроде Pussy Riot, раскрашивать звезду на Котельнической набережной или устраивать перформансы на Красной площади, как Петр Павленский. 20 лет назад русским Краваном был поэт Ярослав Могутин, но Могутина в России больше нет, как нет и газеты "Новый взгляд", в которой публиковались его возмутительные сочинения. Надеюсь, что две книги, которые я читал в дни народного помешательства вокруг Новороссии, вдохновят новых божественных хулиганов.

Возникшее в свободные девяностые издательство "Гилея" выпустило великолепный том Кравана, а Оксана Шалыгина и Петр Павленский издали повесть Александра Бренера и Барбосы Фамозы "Бомбастика": ее героиня – сорвиголова, хулиганка, волшебница – щекочет неповоротливую буржуазную Европу, доставая из исполинского влагалища всевозможные орудия труда и обороны; там прячется даже верблюд, привезенный из Самарканда. Когда Бомбастике удается отбиться от агентов всемирной машины подавления, она читает лекции зрителям, сбежавшим из зала, где продолжается скучнейший всемирный спектакль. Оксана Шалыгина из издательства "Политическая пропаганда" решила устроить презентацию книги в Русском музее на выставке Зураба Церетели. Любимый скульптор Лужкова, почувствовав неладное, не приехал, и книга, извлеченная из того же места, где Бомбастика прятала верблюда, была вручена его дочери, Елене Церетели. Что-то подобное проделывал и Краван, лично продававший художникам журналы, в которых проклинал и высмеивал их работы. Сто лет спустя в Лондоне Бомбастика встречает престарелого Артюра Кравана, а в конце книги приведены 32 стихотворения, будто бы написанные им в Португалии и найденные Александром Бренером и Барбосой Фамозой в лиссабонском кафе.

Фабиан Авенариус Ллойд – будущий Артюр Краван – родился в 1887 году в Швейцарии в семействе английских подданных. Отец его приходился шурином Оскару Уайльду, и в сочинениях Кравана имя Уайльда возникает постоянно. Парижские афиши извещали о том, что "поэт Артюр Краван (племянник Оскара Уайльда), чемпион по боксу весом 125 кг и ростом 2 метра будет рассказывать, боксировать и танцевать". Краван был не только величайшим хулиганом Европы, но и замечательным поэтом, и самое интересное его произведение было напечатано лишь в 1942 году: это сюрреалистические заметки, вихрь тысяч образов, таких, например, как мгновенно запоминающаяся фраза: "Я брошусь под колеса луны, она дышит как капуста". Завершаются заметки словами "нега слонов, романтика борцов", это отсылка к одному из лучших стихотворений Кравана "Нега слона":

О Миссисипи! Души моей великой чудеса!

Я уезжал, презирая поэтов, брюхоногому горе,

Но вот так любовь на вокзалах, но вот так спорт на море!

Рекорд! мне было десять лет (заря в животе и моча, как роса)

Утренний экспресс, в десять часов и десять минут уходящий,

По рельсам плывущий, вдоль прозрачных вагонов скользящий,

Подбрасывал в воздух меня, как с горки – выше, быстрей.

Сто километров в час и, несмотря на гул и гром,

Шуршанье газет усыпляло курящий вагон

И полным ходом нёсся эшелон,

Тягач манил за собой альбатросов и голубей,

Но в этой дикой скачке меня клонило в сон

И мысли золотились, поля стояли в пышном торжестве,

И травоядные паслись, взбираясь на зелёный хулиганский

склон,

Я был без памяти боксёром, и я продолжал улыбаться траве.

О судьбе Артюра Кравана я говорил с Марией Лепиловой, которая перевела на русский и прокомментировала собрание его уцелевших произведений: многие рукописи пропали, как пропал и сам Артюр Краван – он исчез в Мексике в 1918 году.

– В отличие от многих своих современников, Артюр Краван не устарел, хотя почти все литературные битвы, в которых он участвовал, уже забыты. Может быть, потому, что хулиганство всегда современно и всегда привлекает? Почему вы увлеклись Краваном?

– Изначально Краван привлек меня тем, что он упоминается в совершенно разных контекстах, разными людьми и в разных языковых сообществах. Это загадочная, странная фигура авангарда, человек, о котором очень мало что известно достоверно, но который считается предтечей дадаизма. Жизнь его выглядит как авантюрно-лирический роман, мистификация с детективной концовкой. Он и поэт, и боксер, и конферансье, племянник Оскара Уайльда, лектор, критик, дезертир, хулиган, двоеженец, гений – по крайней мере, по мнению многих его современников и последователей.

Во-первых, мне показалось, что у Кравана очень интересные тексты. В них видится прообраз авангарда: поиск новых форм, нового содержания, попытка выйти из канонов классической литературы, разрушение этих канонов всеми возможными способами, начиная от пародий и заканчивая мистификациями и смешением жанров. И с этой точки зрения Краван проводил достаточно любопытный литературный эксперимент. Но главное даже не это. Дело в том, что литературные опусы Кравана были не столько целью его творчества, сколько средством. И это, на мой взгляд, особенно увлекает. Ведь то хулиганство, о котором вы говорите, было возведено в жанр искусства.

Андре Бретон называл деятельность Кравана не литературной, а внелитературной и антилитературной. Краван пишет тексты для того, чтобы потом использовать их в определенных художественных акциях, которые вызывают резонанс в обществе. Таким образом вокруг фигуры Кравана создается своеобразная мифология, превращающая его из реальной исторической личности в легенду. В "Бомбастике" Бренер называет Кравана художником без произведения. Но мне кажется, что Краван не столько художник, литератор или поэт, сколько некое явление, художественный, социокультурный, рекламный или саморекламный проект, который состоит из нескольких пластов. Первый пласт – это реальная личность, биография Кравана: весьма обрывочная, недостоверная, обросшая слухами, но очень увлекательная. Далее есть множество скандальных историй с его участием – то, что сегодня, наверное, можно было бы назвать акционизмом или перформансом: инсценированные боксерские поединки, лекции об искусстве, на которых он ругал искусство и которые заканчивались раздеванием, пальбой из пистолета или швырянием в публику различных предметов, скандальные интервью в газетах, всевозможные противоречивые заявления. Подобные действия формировали публичный образ Кравана, который он успешно использовал в своих мистификациях. Он придумывал несуществующих людей, неправдоподобные истории и события, тем самым создавая вокруг себя легенду. Следующий пласт – это небольшое количество его собственных текстов, которые служили основой для этих мистификаций, для становления персонажа Кравана. Возникает ощущение, будто его авторское Я выходит за пределы литературного произведения и начинает жить своей жизнью. И наконец, Кравана окружает определенное культурное пространство, состоящее из текстов, написанных разными людьми, но так или иначе с ним связанных, – это и газетные статьи, строящие свои версии эпизодов из жизни Кравана, и воспоминания современников (зачастую входящие в состав художественного произведения), в которых невозможно отделить вымысел от истины, Кравана литературного от Кравана реального. Существуют, например, дадаистские тексты, которые продолжали мистификацию Кравана уже после его смерти. Так, в журнале "Дада" в 1920 году, два года спустя после смерти Кравана, был опубликован текст, подписанный Краваном. Неизвестно, действительно ли он автор этого текста или же дадаисты написали заметку от имени Кравана, воздавая таким образом дань своему предтече. Кроме того, в этом выпуске Краван фигурирует в списке "действительных президентов и президенток" сообщества "Дада". Получается, что главное произведение Кравана – это не какая-то отдельная работа или действия в рамках конкретного жанра, а собственно фигура Кравана, его жизнь или, по крайней мере, та жизнь, которую он создал и предъявил публике. Вот что кажется мне особенно интересным: личность и творчество этого человека, его деятельность в рамках общего проекта под названием Краван.

– Все, что вы упомянули, вошло в этот сборник – и воспоминания, и статьи, и стихи, – а значительную часть тома занимают номера журнала "Сейчас", издателем и единственным автором которого был сам Артюр Краван. Вы держали в руках номера журнала? Как он выглядел?

– На сегодняшний день эти журналы – библиографическая редкость, предмет гордости коллекционеров. Поэтому в руках я их не держала, только видела в интернете. Все тексты я, конечно же, читала, они входят в сборник, выпущенный французским издательством "Ивреа", которое перепечатало этот журнал целиком, включая рекламы и графическое оформление. А сам журнал можно найти в интернет-архиве: несколько выпусков выложены онлайн в весьма неплохом качестве. Это небольшой журнал, достаточно тоненькое издание, в каждый номер входит несколько не слишком объемных текстов, как правило, два или три, все это перемежается самодельными юмористическими рекламами и объявлениями, совершенно нестандартными для того времени. Всего было пять выпусков, которые Краван издавал сам с 1912 по 1915 год.

– И сам продавал, возил на тележке.

– Да, он вообще все делал сам в этом журнале.

– Значительную часть журнала занимают его тексты об Оскаре Уайльде, его дядюшке, которого он даже воскресил в своем воображении. Краван ни к кому никакого уважения не испытывал и к Уайльду тоже, но все-таки как-то гордился этим родством и всячески его подчеркивал.

– Не очень понятно, был ли действительно Оскар Уайльд дядей Кравана, вполне возможно, что это тоже часть мистификации. Хотя все исследователи разделяют мнение, что Оскар Уайльд приходился Кравану дядей по отцовской линии. Краван сообщал об этом при любом удобном случае: он упоминал его имя практически во всех своих произведениях и подписывался он не иначе, как Артюр Краван, поэт и боксер, племянник Оскара Уайльда. Несмотря на то что это имя он использовал много и часто, самого Оскара Уайльда он не видел. Судя по всему, он встречался только с его женой. Она приезжала к ним в Лозанну уже после смерти Уайльда, когда Краван был еще ребенком. Но Краван действует так, словно он не просто знал своего дядю, но и видел его совсем недавно, уже будучи взрослым.

– И Уайльд после своей смерти его навестил…

– С этим связана замечательная история. В третьем выпуске журнала Краван пишет рассказ под названием "Оскар Уайльд жив". Журнал выходит в 1913 году, при этом достоверно известно, что Уайльд умер в 1900 году. Надо сказать, что весь третий номер посвящен Оскару Уайльду. Краван подробнейшим образом описывает внешность Уайльда, он рассказывает о том, что Уайльд пришел к нему в гости, что они с ним побеседовали, что он не только не умирал, но жив-живехонек и продолжает писать и путешествовать, скрываясь от всего мира. Словом, Краван пишет этот текст и утверждает, что встреча с Оскаром Уайльдом была совершенно реальной.

– Он не единственный, кто пытался в это время воскресить Оскара Уайльда. Американский декадент Джордж Сильвестр Вирек, и его тексты об Оскаре Уайльде тоже сейчас переведены, почти одновременно эти книги вышли на русском, тоже был уверен, что Оскар Уайльд жив, и даже после его статьи было проведено специальное расследование, как и после этой публикации Кравана, которую некоторые восприняли всерьез.

– Когда Краван опубликовал эту статью, он добился того, чтобы она была переведена на английский язык, и она появилась в переводе в журнале The Soil, который выходил в Нью-Йорке. Там эта статья была сопровождена двумя дополнительными документами, якобы не имеющими к Кравану никакого отношения. Первый – это описание внешности Оскара Уайльда, будто бы принадлежащее перу госпожи Гранжан, которая приходилась матерью Кравану, а второй документ в журнал якобы прислал Отто Холланд Ллойд, отец Кравана. Этот очерк представлял собой описание квартиры Оскара Уайльда со схемой, нарисованной от руки. Тогда разразился скандал, историей заинтересовались журналисты. В Париж даже приехал специальный корреспондент "Нью-Йорк Таймс", чтобы выяснить, видел ли вообще кто-либо Уайльда мертвым. Он общался с людьми, присутствовавшими на похоронах. Свидетелей, которые бы воочию видели тело Уайльда, не нашлось. В итоге журналист пришел к выводу, что, вероятно, Краван говорит правду и что, может быть, Оскар Уайльд все еще жив. Краван такому развитию событий очень радовался и лишь подливал масла в огонь. Он требовал у парижской мэрии эксгумации тела Оскара Уайльда, ставил баснословные деньги на то, что тела в могиле не обнаружится. И даже утверждал, что в гробу Уайльда лежит незаконченная рукопись комедии. По сути, его мистификация удачно продолжалась, и еще долго в Париже и Нью-Йорке не утихали пересуды.

– Еще одно увлечение Артюра Кравана нужно упомянуть: он был боксером, хотя довольно неудачливым.

– Действительно, Краван утверждал, что был боксером, и, судя по данным исследователей, он в 1910 году даже получил титул чемпиона Франции в любительском боксе. Его биография пестрит всевозможными боксерскими поединками, афишами, заметками в спортивных разделах газет, но, как правило, особенных успехов он не добивался. Очень часто поединки не заканчивались ничем. Спортивные комментаторы достаточно скептично относились к боксу Кравана. Но был и занятный эпизод. Однажды Краван сразился с чемпионом мира по боксу Джеком Джонсоном. Бой происходил в Барселоне, поединок был широко разрекламирован. Краван заранее договорился с Джонсоном о том, что тот применять силу не будет, бой, а точнее, танец боксеров продолжался буквально несколько минут, после чего Джонсону просто надоело бездействие Кравана, он дал ему оплеуху, Краван от неожиданности упал – и все. На этом бой закончился. Бой, который рекламировали по всей Барселоне и по всему миру, фактически не состоялся. Но Краван взял аванс и сбежал. Пока разъяренная публика, журналисты и организаторы поединка разыскивали его по всей Европе, Краван уже уехал в Америку, где как ни в чем не бывало продолжил свою боксерскую и художественную деятельность. Затем он, по слухам, уехал в Мексику и там основал академию бокса. Словом, большая часть его биографии связана с боксом, и он это всюду подчеркивает. Он утверждает, что бокс ему гораздо ближе, чем литература, что он уважает спортсменов и боксеров больше, чем писателей, что он не чета тем изнеженным литераторам и богеме, которая брезгливо относится к человеческому телу и не понимает, что такое настоящий спорт. Краван кичился своим телосложением и своей спортивностью.

– Вы упомянули Мексику и говорили, что эта история с детективной концовкой. Существует много версий, что случилось с Артюром Краваном в Мексике, он таинственно исчез. Какая из этих версий кажется вам наиболее достоверной?

– Исследователи склоняются к тому, что самую достоверную версию рассказывает дочь Кравана Фабьен. По ее словам, Краван собирался уехать со своей второй женой Миной Лой из Мексики в Аргентину, но у них не хватило денег на два билета. Мина Лой уехала первой, Краван должен был отправиться вслед за ней на следующем корабле. Но он исчез, так и не добравшись до Буэнос-Айреса. Мина Лой прождала его несколько недель и уехала обратно в Англию, где и родилась их дочь Фабьен. А позже мексиканская полиция нашла два тела у реки Рио Гранде дель Норте, и по описанию один из этих покойников был похож на Кравана. Что произошло на самом деле, никому не известно. Как только по Европе и по Америке разошелся слух об исчезновении Кравана, возникло множество версий. Так, Бретон считал, что Краван попал в кораблекрушение, переплывая Мексиканский залив в одиночку на ветхой лодке. Сальмон описывает сцену вестерна с полицией, мафиозными разборками, перестрелкой и погоней. Версия совершенно увлекательная, и она вполне может оказаться правдой. Блез Сандрар утверждает, что Кравана убили ударом ножа в спину на танцевальной площадке. Кроме того, ходили слухи о потасовке в баре, о самоубийстве, заканчивая самой невероятной, но, как мне кажется, самой интересной версией о том, что Краван никогда не умирал. Дескать, как и Оскар Уайльд, он просто исчез и где-то до сих пор живет.

– Тут следует упомянуть важный раздел книги – это письма к Мине Лой, писательнице и его второй жене, это письма страстно влюбленного человека и человека очень несчастного. Надо сказать, что я даже какую-то неловкость испытывал, когда их читал, настолько они кажутся непредназначенными для печати. Я думаю, что Краван расстроился бы, если бы узнал, что они напечатаны, потому что они разрушают героический имидж, который он создавал много лет.

– Да, с одной стороны действительно несколько странно выглядит Краван великан, хулиган, боксер и поэт, который пишет очень трогательные, даже чересчур слезливые письма Мине Лой. Но с другой стороны, мне кажется, он бы не расстроился, узнав, что эти письма опубликованы, поскольку это лишь дополняет его образ, делает его многогранным и нестандартным. Ведь Краван никогда не гнушался собственными чувствами, для него не существовало социальных барьеров, морали или границ. Он считал, что человек должен представать во всей своей естественности перед обществом. В общем-то, он считал, что и общество не слишком нужно человеку. Эти письма и вправду очень личные. Но при этом у меня как у составителя и переводчика они не вызывали трудностей, потому что они дают возможность разложить перед читателями этот калейдоскоп, эти разноцветные стеклышки, из которых состоит Краван, так, чтобы можно было увидеть еще и другого Кравана. Мина Лой тоже пишет о нем весьма трогательные и личные вещи. Она опубликовала свои воспоминания о Краване в книге под названием "Колосс", где рассказывает о том, как они с Краваном бедствовали, как у них ни на что не хватало средств, как их друзья приходили и кормили их обедом. Сам Краван – при всей своей браваде в Нью-Йорке (а познакомились они в Нью-Йорке и какое-то время жили там вместе), при всех скандальных выходках, при том, что он казался окружающим чуть ли не миллионером, хулиганящим от скуки, – на самом деле жил в будке на крыше Пенсильванского вокзала, а иногда даже пытался переночевать у проституток, потому что просто некуда было идти. Такие подробности, как мне кажется, не разрушают легенду, а, наоборот, ее создают.

– Согласен с вами. И тут мы переходим к последнему разделу этой книги – это воспоминания современников о Краване, особенно замечательный очерк Блеза Сандрара, который вы уже упомянули. Посмертной славе Краван обязан дадаистам и сюрреалистам – Андре Бретону, конечно, в первую очередь, который воспринимал Кравана как Лотреамона, как предшественника сюрреалистов.

– Краван в большей степени существует в воспоминаниях современников, нежели в своих собственных текстах. Для книжки пришлось выбрать лишь несколько очерков, но количество личностей, которые так или иначе связаны с Краваном, которые пишут или говорят о нем, просто поражает. Это и Габриэль Бюффе-Пикабиа, и Франсис Пикабиа, и Блез Сандрар, и Мина Лой, и Андре Левель, и Андре Сальмон, и Ман Рэй и Марсель Дюшан, и многие другие. Даже Троцкий упоминает о нем в книге "Моя жизнь", и хотя там всего одна строчка, но и эта строчка привлекает внимание к Кравану. Он пишет: "Боксер, литератор по случаю, кузен Оскара Уайльда, честно признавал, что предпочитает бить морду господам янки в благородном спорте, нежели дать немцам возможность переломать ему ребра". То есть Краван – личность, по большей части известная из воспоминаний современников.

– И слава его ведь только растет. Вы наверняка видели фильм о Краване, который снял испанский режиссер Исаки Лакуэста.

– Да, мне кажется, этот фильм и есть Краван, это достаточно адекватное (хотя сложно сказать, что такое адекватное) отражение Кравана. На мой взгляд, вообще чем больше о Краване пишут, снимают и говорят, тем больше это доказывает эффективность, состоятельность его творчества, его произведений. Все эти дополнения лишь продолжают мистификацию Кравана. С подобным расширением мистификации связана одна замечательная история. У Кравана есть персонаж или, скорее, псевдоним Эдуар Аршинар, по поводу которого у исследователей возникает множество вопросов. Никто до сих пор не может сказать наверняка, реальный это человек или нет. Сначала стоит рассказать предысторию. Впервые это имя появляется в журнале Кравана в качестве автора стихотворения "Слова", далее Аршинар еще несколько раз упоминается в текстах, Краван называет его своим другом, художником и поэтом. В 1914 году, как раз когда выходили номера журналов "Сейчас", в Париже в достаточно известной галерее Бернахайм-Жён прошла выставка художника Эдуара Аршинара. Куратором выставки являлся по закономерной случайности некто Феликс Фенеон, который был другом Кравана. Затем имя Эдуара Аршинара добирается до художественных критиков и в итоге даже фигурирует в весьма авторитетном издании, в "Словаре художников, скульпторов и графиков" Бенезита. Однако современный американский исследователь Роджер Коновер совершенно четко доказывает в статье "Тайные имена Артюра Кравана", что такого художника нет и не могло быть и что картины принадлежат кисти Кравана. В качестве одного из доказательств он приводит тот факт, что у директора лозаннской школы, в которой учился Краван, была фамилия Аршинар, а значит, именно у него Краван и позаимствовал фамилию для своего образа.

– А картины сохранились?

– Картины существуют. Более того, в 1992 году в парижской галерее под названием "1900-2000" прошла выставка, посвященная Кравану, и на этой выставке были представлены картины Эдуара Аршинара. Их расположили особняком, как отдельный пласт творчества Кравана, но все же со знаком вопроса. Поскольку полной уверенности в том, что это Краван, нет. И еще одна деталь: американский поэт Джон Эшбери перевел на английский язык стихотворение "Слова" – то самое первое стихотворение из журнала Кравана, в связи с которым появляется имя Аршинар. Эшбери указывает, что это перевод Кравана, но стихотворение публикуется в сборнике, в котором все остальные стихи написал сам Эшбери. В итоге среди читателей возникает путаница, и очень часто в англоязычном контексте стихотворение Кравана цитируется как стихотворение Эшбери. Буквально недавно я обнаружила работу некоего британского исследователя Дэвида Херда "Джон Эшбери и американская поэзия". Книга была выпущена в 2000 году достаточно авторитетным издательством Manchester University Press. Дэвид Херд посвящает целую часть исследования стихотворению Джона Эшбери "Слова", называя его одним из самых интересных и значимых стихов сборника. Он утверждает, что в этом стихотворении чувствуется раздвоенность, внутренний раскол, поиск целостности и ощущение своего Я, которое столь типично для литературы Америки конца ХХ века. Надо сказать, что Эшбери еще жив. Я это воспринимаю не как ошибку или недоразумение, а как естественное продолжение мистификации Кравана. Стихотворение написано на французском языке в Париже в 1913 году, при этом написано оно британским подданным, родившимся в Швейцарии, а современные критики утверждают, что это стихотворение характерно для американской литературы конца ХХ века.

– Самое интересное, что Артюр Краван недавно стал персонажем русской литературы, он один из героев книги Александра Бренера "Бомбастика", которую вы уже упомянули. Завершается эта повесть якобы неизвестными стихотворениями Кравана, написанными на английском языке. Такое неожиданное продолжение этой грандиозной, продолжающейся уже больше века мистификации.

– Мне показалось, что эти стихи, якобы случайно найденные и якобы написанные Краваном, вполне могли бы быть его стихотворениями. Они очень соответствуют и дадаистской, и кравановской стилистике. Да и в целом эта идея – включить персонаж Кравана, оживить его так же, как Краван оживил в свое время Оскара Уайльда – представляется мне закономерным развитием событий. Меня бы даже удивило, если бы Кравана в этой книге не было. Он абсолютно логично и адекватно воспринимается в общем контексте. Ведь персонаж Бомбастики – уже некая аллегория, своеобразный архетип протеста, а фигура Кравана (хоть это и реальная историческая личность) настолько сама по себе архетипична, что она совершенно правильным образом вписывается в текст. Однако самое интересное, на мой взгляд, – не само упоминание Кравана и даже не та яркая концовка, превращающая Кравана в легенду или миф (текст заканчивается эпическим мотивом: Карван перевоплощается из человека в инвалидной коляске в рыцаря на колеснице, спускается в ущелье и живет там вечно, то есть в конце происходит своего рода обожествление). Все это было бы и вправду забавным и интересным, но есть еще одна замечательная деталь: в той части книги, где появляется Краван, возникает и совершенно кравановская стилистика в тексте. Текст каким-то образом краванизируется, причем речь идет не просто об отсылках к имени Кравана или о деталях его биографии, а именно о самом тексте. Бренер берет за образец форму текстов Кравана и наполняет ее новым содержанием. Например, когда Бомбастика знакомится с Краваном, Бренер составляет некий список прозвищ своей героини: "Бомбастика была не только акробаткой и чертовкой, но и цыганкой, и воровкой, и босячкой, и в свое время двоечницей, и рифмоплеткой, и сквернословкой, и засранкой, и пловчихой, и борцом без всякого стиля, и бродячим философом без системы и школы, и торговкой краденными из гостиницы полотенцами…" – и так далее, и тому подобное. Список занимает целый абзац. Это полная параллель с Краваном. У Кравана у самого был перечень таких самоназваний, которые он использовал во многих произведениях, а однажды он даже подписался всем своим послужным списком в полицейском протоколе. Звучит он так: Артюр Краван, рыцарь промышленности, тихоокеанский матрос, погонщик мулов, сборщик апельсинов в Калифорнии, заклинатель змей, гостиничный вор, племянник Оскара Уайльда, дровосек в исполинских лесах, бывший чемпион Франции по боксу, внук канцлера королевы, берлинский шофер, взломщик и так далее. Мне этот эпизод видится особенно занятным, поскольку Бренер не просто говорит о Краване, а как бы впитывает кравановскую стилистику, пропитывает ею текст. Или, например, в одной из сцен, где упоминается Краван, прозаический текст переходит в поэзию. Сначала начинают появляться вкрапления аллитераций и внутренних рифм, и текст постепенно переходит в стихотворную форму. Опять же, здесь прослеживается аналогия с произведениями Кравана. В пятом выпуске журнала Краван опубликовал текст под названием "Поэт и боксер", построенный по такому же принципу. Кстати, сам Краван называл этот текст прозопоэмой. Мне кажется, что это очень интересный прием, который не сразу бросается в глаза, но если знать тексты Кравана и видеть, что с ними сделал Бренер, то чтение "Бомбастики" превращается в очень занимательный процесс. Текст Бренера воспринимается как матрешка, которая вобрала в себя куски, стилистику, форму и даже отчасти содержание текстов Кравана.