Этот выпуск рубрики «Свободный философ Пятигорский» – последний, так что следовало бы сказать какие-то торжественные, окончательные слова. Девяносто недель, с ранней весны 2013 года каждую субботу Александр Пятигорский говорил о философах далекого и недавнего прошлого, обсуждал их взгляды и системы думания, демонстрируя, как он мыслит сам. Я же пытался создать контекст для бесед, сооружая оправу из преимущественно исторического и историко-культурного материала, с крайне редкими вкраплениями персональных меморий. Важную и интересную работу проделала Ольга Серебряная, которая была не только редактором рубрики, но и автором (и один раз соавтором) ключевых вводных эссе о Платоне, Канте и Хайдеггере. Неоценимый вклад внесла Мария Эндель, прояснив некоторые положения Каббалы в их отношении к философии Пятигорского.
Я не буду говорить здесь торжественных, окончательных слов. Причин несколько. Во-первых, это дурной медийный вкус – надувать щеки и делать вид, что занимался исключительно важным делом, таким, после которого надо ставить себе памятник. Во-вторых, следует исчезать почти по-английски, без долгого прощания, особенно учитывая, что герой (и настоящий автор) этой рубрики последние 35 лет жизни провел в Лондоне. В-третьих, речь идет о философии, а она, как учил Пятигорский, есть процесс мышления, а у такого процесса нет конца. То есть, конец может быть, если человек вдруг перестает мыслить – или умирает. Но – опять-таки, если следовать Пятигорскому, который следовал в этом вопросе индуизму и буддизму – сознание объективно и существует вне нас. Наше же существование (это уже чистый буддизм) проблематично. Скорее всего, нас нет, и чем раньше мы это поймем, тем лучше будет для (несуществующих) нас же – и для мира. Плохой кармы поубавится. Так или иначе, если сознание объективно и не привязано к нам (к «Я»), то и прекращение мышления отдельным человеком (мол, мыслил, мыслил, а потом устал и перестал), и даже смерть этого человека с непрерывностью сознания поделать ничего не может. Оттого смерть/прекращение отдельной онлайн-рубрики не значит почти ничего. Кроме, разве что, грусти составителя, который действительно очень сожалеет. Но и он скоро успокоится.
Наконец, в-четвертых. Никакие окончательные торжественные слова не нужны, так как все меняется и мы – авторы и редакторы рубрики, медиа, где эта рубрика выходила, аудитория этого медиа, страна, в которой живет (или жила) эта аудитория, мир, наконец, – сильно поменялись за последние девяносто недель. В самом начале проекта я писал о трех контекстах, в которых «укутаны» сегодня беседы Пятигорского. Это исторический контекст жизни его героев, мыслителей и философов. Это контекст того времени, когда в эфире «Свободы» звучали его беседы. Наконец, сегодняшний контекст, время, когда выходит наша рубрика. С первым контекстом с весны 2013 года не произошло ничего, конечно, разве что слегка изменилось отношение к некоторым обстоятельствам и фигурам. К примеру, Кьеркегор, Шопенгауэр и Дьюи (не говоря уже о Канте) звучат сегодня более ободряюще, чем Фихте, Хайдеггер – и тем более Шпенглер. Более того, происходящее сейчас заставляет пристальнее всматриваться в жизнь и мнения Артура Кёстлера. Второй контекст, советские и эмигрантские 1970-е, а также начало 1990-х, тоже не может поменяться объективно, он уже состоялся. Однако сегодняшнее отношение к нему меняется быстро. То, что происходит сейчас в России, говорит об одном – так называемый «постсоветский период» в истории страны и в сознании людей, ее населяющих (населявших), завершен. Значит, интеллигентские диссидентские 1970-е закончились уже дважды – с концом СССР и с концом постсоветского периода. То время окончательно стало историей. Конечно, сегодня речь не о «возвращении в СССР», сколь бы ни бросались в глаза советские знаки и символы, жесты и слова. Происходит совсем другое. Главная тема постсоветской эпохи – надежда на переход общества в иное, лучшее состояние. Можно по-разному описывать эту «лучшесть» (богаче, справедливее, удобнее для жизни, «культурнее»), да и понимали ее разные люди по-разному, но одна общая черта, все же, присутствовала – нынешнее, постсоветское состояние расценивалось как промежуточное и временное. Сейчас занавес с грохотом опустился и скрыл от общества будущее – осталось одно настоящее, в котором надо потихоньку устроиться, замереть, не делать лишних движений. Можно, конечно, счесть то, постсоветское будущее «иллюзией»; что же, сейчас иллюзий не осталось. Особенно это становится понятным, когда смотришь на «новых людей», занявших главные позиции в России – и многих разных других местах, так или иначе связанных с Россией. Этих людей сложно даже назвать «деятелями», они – функции, продукт смешения позднесоветских комсомольских традиций (за плечами МГИМО или что-то иное, даже более пристойное, но густо нашпигованное андроповской сменой) с культурой менеджерской «эффективности», не предполагающей никаких специальных знаний, кроме умения поддерживать уровень собственного невежества на недосягаемом уровне. Для этого все вокруг должны быть еще более невежественными – или их не должно быть. Министр Мединский лишь символ такого типа людей, захвативших сегодня почти все, так или иначе связанное с публичной сферой. Знание и мышление не то чтобы не нужны – они попросту опасны. При генсеках было «свое», идеологически-выдержанное знание, и «чужое», «идеологически-вредное». Сегодня любое знание считается даже не вредным, нет – ненужным, излишним, избыточным, неэффективным. И это только одна из черт новой эпохи пластикового занавеса – только этот занавес не Россию от Запада отделяет, а российское общество от будущего.
Как в этой ситуации тотального презрения к знанию и мысли звучат беседы Пятигорского? Может ли кто-то из тефлоновых людей (а старые тефлоновые люди плодят новые тефлоновые поколения) хотя бы отдаленно понять, о чем ведет речь философ? Дело не в том, что у тефлоновых другая «повестка дня», не включающая в себя знание и мышление, у них (как раз по этой причине) своей «повестки дня» просто нет – и эту пустоту они успешно несут в массы. А массы радостно ее принимают. Завтра тефлоновых людей сменят алюминиевые – массы примут и их с их мессиджем.
Впрочем, Пятигорский же не к массам обращается, и не к обществу. Его адресат – отдельный человек, хотя бы один (в нижеследующей беседе он тонко шутит насчет «тысяч» читателей своей новой книги – а интервьюер не замечает этой шутки, его «повестка» явно включает в себя серьезные размышления о разнице между сотней и тысячей читателей). В любом вытертом до блеска тефлоновом мире найдутся индивидуальные ум и воля понимать, соглашаться, не соглашаться, продолжать думать. Это не утешение, это так оно и есть. Утешение же, если верить несчастному Боэцию, даруется самой философией.
И последнее. В книге “Mythological Deliberations”, которая обсуждается ниже (и в самой беседе тоже) реконструируется и интерпретируется, в частности, история Эдипа (Пятигорский использует трилогию Софокла). Историю эту я пересказывать не буду – читатель ее хорошо знает с самого начала, с дурацкой шутки Тантала, накормившего богов мясом своего собственного сына Пелопса (те его потом воскресили для разных надобностей), до конца, до самоубийства Антигоны, Гемона, Евридики и финального заключения хора, что никто из смертных не способен избежать назначенной ему судьбы. Интересно, как Пятигорский описывает Эдипа; он называет его «чужаком», «отдельной личностью» и говорит о нем следующее: «Эдип (…), считая себя самым несчастным и страдающим из людей, полностью отдавал себе отчет в том, что именно его беды и страдания приведут его к не-обыкновенному и сверхъестественному концу и, посмертно, возведут его в ранг сверхъестественных существ. Однако он не осознавал своей инаковости как стороны, грани своей уникальности, хотя его “священность” еще при жизни и его неминуемое “обожествление” в конце жизни вполне могли сделать это возможным». Страницей раньше Пятигорский пишет о герое мифа: «(он) не только понимает, что он “не такой, как другие”, но и что он “не такой, как он сам”. В результате мы переносимся из области “объективности” не-обыкновенного в сферу такого самосознания, которое не может быть до конца объективным; всегда будет оставаться некоторый “осадок” психологического, не поддающегося здесь превращению в объективно описываемые факты и факторы». В «полном» сюжете об Эдипе я насчитал 11 поименованных трупов, не считая многочисленных безвестных жертв. Самого Эдипа уносят боги, так что непонятно, можно ли назвать это смертью. Все очень печально, очень, но Эдип мыслит – и понимает свою чужесть и даже посмертный сверхъестественный статус. Но вот увидеть себя со стороны как уникального, инакового, он не может, есть «психологический осадок». Тут нужен философ. Вот Пятигорский и намекает: при любой сверхъестественной ситуации, при любом количестве трупов всегда нужен философ.
Передача Игоря Померанцева «Поверх барьеров», в которой прозвучало интервью с Александром Пятигорским о только что вышедшей книге “Mythological Deliberations” (на русском опубликована в московском издательстве «Языки русской культуры» в 1996 году, перевод Павла Лиона, я цитирую из этого издания), вышла в эфир Радио Свобода 27 ноября 1992 года.
Проект «Свободный философ Пятигорский» готовился совместно с Фондом Александра Пятигорского. Благодарим руководство Фонда и лично Людмилу Пятигорскую за сотрудничество. Начинание было бы невозможно без архивиста «Свободы» Ольги Широковой; фактически, она соавтор проекта. Бессменный редактор (и автор некоторых текстов) – Ольга Серебряная. Постоянная заглавная фотография рубрики сделана Петром Серебряным в лондонской квартире А.М.Пятигорского в 2006 году. Спасибо всем.
Все выпуски доступны здесь
